Рассвет.

Я занял место возле отца у моста. Мы были одни, беззащитные, под прицелами ты-сячи винтовок. Масса, приближающаяся к нам из Иерихона, была подобна туче саранчи, летящей из пустыни. В эту минуту дух отца вернулся к нему. Одинокий и благородный, он встретил безумную толпу. Его величественное присутствие заставило всех остановиться, и в этот миг он перехватил командование положением.

- Остановитесь! - крикнул он в мегафон.

- Не надо, хаджи Ибрагим, мы перейдем!

- Евреи атакуют до Мертвого моря!

- Через час они будут в Иерихоне!

- Их бомбардировщики уже летят!

- В Восточном Иерусалиме убили тысячи людей!

- Рашид! - обратился отец к возглавлявшему их пожилому шейху. - Выйди вперед!

Рашид повернулся к толпе, поднял руки, чтобы успокоить их, и один подошел к нам с отцом.

- Это без толку, Ибрагим, - сказал Рашид.

- Мы когда-то сбежали без остановки из дома, и посмотрите, как мы пострадали из-за этого! Нельзя снова бежать!

- Нас убьют!

- Ибрагим, отойди в сторону, - предостерег Рашид

Толпа наступала вперед.

- Я был на Горе Соблазна! - крикнул Ибрагим, как Моисей. - Я говорил с Мохамме-дом!

Толпа разом стихла.

- Мохаммед приходил ко мне ночью! Он сказал мне, что Аллах наложил проклятие на этот мост и эту реку! Первый, кто попробует ее перейти, не дойдет живым до другой стороны! Аллах ослепит его! Прежде чем он достигнет Иордана, Аллах раскроет ему жи-вот и пустит туда стервятников!

- Ибрагим лжет! - крикнул Рашид.

Отец отступил в сторону, оставляя открытой дорогу через мост.

- Я приглашаю шейха Рашида перейти первым! - произнес отец через мегафон. - Если ты дойдешь живым до другой стороны, пусть Аллах поразит меня!

Как будто чудом, их ярость прекратилась. Шейх Рашид предпочел не вступать на мост. Он ретировался.

- Кто спасет нас от евреев?

- Я, хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, даю вам священное слово Мохаммеда, что вам не причинят вреда! А теперь возвращайтесь домой!

- Хаджи Ибрагим велик!

- Аллах нас спасет!

Маленькие группки мужчин и женщин откалывались, начиная движение обратно к Иерихону... и еще... и еще... и еще. Тогда и Рашид пошел назад.

Через некоторое время мы с отцом снова остались одни. Он взглянул на меня и по-хлопал по плечу.

- Ты храбрый юноша, Ишмаель, - сказал он. - Пошли, забери меня домой. Я устал.

- Я люблю тебя, отец, - воскликнул я. - Я люблю тебя.

Через неделю после войны я вернулся на гору Нево. Всеобщее горе и замешательст-во охватило беженцев, но с отцом и мной произошло иное, необычное. Вместо того, что-бы отчаиваться, хаджи Ибрагим, казалось, прошел через длинный темный туннель. Он снова стал уповать на реализм. Он больше не пойдет за полковником Насером. И пару раз он намекнул, что жизнь, может быть, уготовила для нас кое-что получше Акбат-Джабара. Он не говорил прямо о возвращении в Табу или о том, чтобы договориться с евреями. Од-нако он несколько раз заходил к доктору Мудгилю. По-моему, он разнюхивал достойный способ покончить с нашим изгнанием.

Находясь в пустыне, я, возможно, позволил себе успокоиться звездами и тишиной, но волна надежды прокатилась у меня по жилам. Отец прислушивается ко мне. Было бы время как следует подумать и подготовиться, я смог бы убедить его, что жизнь не кончит-ся, если я поеду учиться. Разумеется, не позже чем через пару лет все мы сможем соеди-ниться и переселиться в хорошее место. Может быть, даже за пределами Палестины или арабских стран.

Да что я, с ума сошел? А как же Нада? Отец никогда не должен узнать, что она поте-ряла невинность. Тогда конец любому плану. Первым делом мне надо постараться поми-рить их. Иногда они, кажется, выказывали заботу друг о друге, но всегда их встречи за-канчивались кисло.

Что-то было у них под самой кожей, готовое вспыхнуть. Свою жизнь Нада осуждала, но никогда она прямо не высказывалась против Ибрагима. Иногда я чувствовал, что она его ненавидит. По правде сказать, он никогда бы не пришел к согласию с независимой женщиной; но оба они были такие личности, что нужно найти способ взаимного уваже-ния.

Почему он всегда был готов затеять спор?

Да, моя первая задача - добиться взаимной симпатии между ними. А тогда уж можно мечтать о переезде.

Я пригляделся к небу. Оно не выглядело благополучным. Завтра Нада приезжает до-мой на три дня, но у меня еще целая секция не накрыта гофрированной крышей, чтобы предупредить непогоду.

Я связался с доктором Мудгилем по радио.

- Да, Ишмаель.

- Я думаю, мне лучше остаться до завтра и закончить крышу, - сказал я. - Не хочу оставлять эту секцию открытой на три дня.

- Молодец.

- Не могли бы вы известить Наду, что я опоздаю?

- Да, конечно. Я об этом позабочусь. В остальном все в порядке?

- Да, все отлично. Мне здесь очень хорошо.

Ибрагим должен был признаться себе, что и в самом деле ждет Наду на следующий день. И почему не признаться? Он скучает по ней. Когда пришел доктор Мудгиль с ве-стью, что Ишмаель вернется с опозданием, еще одна приятная мысль пришла ему в голо-ву. Может быть, во время этого посещения, если Ишмаель опоздает, он с Надой пойдет погулять и поговорит с ней по душам. Он никогда этого не делал. Кажется, она многому научилась в Аммане.

Он давно составил себе мнение о детях. Он должен признать, что из всех одиннадца-ти, которые родились, умерли, выжили, женились, Нада - самая любимая после Ишмаеля. Он твердо решил, что при этом ее посещении он скорее откусит себе язык, чем будет го-ворить ей резкости. Если она так ему дорога, то почему же он всегда старается ее обидеть или причинить боль?

Женщины кудахтали над Надой, как в курятнике. Как она красиво выглядит! Она еще больше похорошела с последнего приезда несколько месяцев назад. В ее манерах появилось что-то особенное. У нее была уверенность, редкая для женщины.

Детям Фатимы Нада снова стала тетей. Она привезла подарки - маленькие пустячки, которые уже надоели детям Отмана. В таком месте, где игрушек вовсе не существует, они были как драгоценности.

- Иди, Нада, отец тебя ждет, - сказала Агарь. Она почувствовала, как материнские руки подталкивают ее из кухни. - Пожалуйста, не старайся на этот раз бороться. Ибрагиму в самом деле хочется тебя повидать.

Нада вошла в гостиную. Женщины последовали за ней и быстро расселись по своим стульям.

Ибрагим расположился в своем новом глубоком кресле, а дочь встала перед ним и поклонилась. Она улыбнулась, но это не была милая улыбка. Под ней был горький напи-ток. Ибрагим пил его долго, но подавил всякую мысль говорить об ее очаровании. Он по-казал ей жестом, чтобы она придвинула свой стул поближе.

- Как твоя поездка?

- Езда между автобусной станцией в Аммане и автобусной станцией в Иерихоне не меняется.

- Надо было послать Ишмаеля сопроводить тебя, но он состязается с погодой на го-ре Нево. Знаю, это не дело - позволять тебе ездить одной, но раз это прямой путь, мне ка-залось, что один раз обойдется. Больше так не случится.

- Не о чем беспокоиться, отец.

- Ах, но ведь ни одна женщина из моей семьи не ездит одна.

- Разумеется, отец.

- А как досточтимый Хамди Отман?

Нада лишь кивнула.

- А твое положение?

Она снова кивнула.

Ее замкнутое поведение начало раздражать его. Ее глаза были устремлены на него так, что ему становилось не по себе. Ибрагим как-то раз видел, как женщина выказывает протест. На этот раз это делала Нада. Позвать ее на прогулку? Нет, не в таком настроении. Надо быть терпеливым, подумал он.

- Должно быть, тебе много есть о чем рассказать, - сказал он.

- Ничего особенно интересного в том, чтобы ухаживать за тремя маленькими деть-ми. Фатима может подтвердить.