- Он очень крепок, - предупредила она.

- Да, - сказал он, испытывая удовольствие, - да.

Комната поплыла, и аромат ладана стал застилать его сознание. Вокруг все стало ат-ласным. Прикосновение Урсулы стало казаться невероятным. Он никогда не знал такой изысканности. Она облизала его всего. Находившееся у него между ног, что он уже считал мертвым, начало оживать снова.

- Не двигайся, не хватай меня, - наставляла она. - Прими.

- Я постараюсь, но ты сводишь меня с ума.

- Постарайся. Ты хороший.

- Постараюсь, - повторил он.

В полумраке она обмыла себя перед ним ароматным маслом, потом обмыла его. Скользнув на него, она снова призвала его к спокойствию. Он позволил завладеть собой. Урсула взяла инициативу и любила, любила, любила его, пока он мог сдерживать вулкан внутри себя. На этот раз она слилась с ним в восторге, заставляя его покоряться ей на крошечных остановках, пока вулкан не мог уже больше извергаться и самое блаженное из всех изнеможений не завладело им.

- Урсула, - прошептал он позже.

- Да?

- Зачем он привез меня сюда?

- Я не должна говорить.

- Ну, пожалуйста.

- Завтра ты встретишься с Каукджи и Абдулом Кадаром Хуссейни.

Ибрагим сел, туман мигом рассеялся.

- Но они мои кровные враги! Они и Кабиру кровные враги!

Хаджи Ибрагим бормотал в тревоге. Урсула снова вложила трубку ему в рот и за-жгла ее. Он глубоко затянулся и упал на подушки, и она была рядом с ним.

- Начну беспокоиться завтра, - сказал он.

Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабир-эфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.

Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и по-душка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, поду-мал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.

Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.

"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.

Хвала Аллаху, повелителю миров,

Всемилостивейшему, участливому.

Владыке Судного Дня.

Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;

Веди нас прямой дорогой,

Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,

Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".

Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.

- Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось. - Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.

Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.

- Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудес-ный ученик.

Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...

- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.

- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.

- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.

- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.

- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?

- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом де-ле, всего лишь проститутка.

- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хо-рошая женщина.

- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - ска-зала Урсула.

- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал кое-что важное. Очень трудно научить меня чему-нибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чему-нибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишма-ель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что мо-жет стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любозна-тельности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.

- Пожалуйста, продолжай.

- Надо сказать, что кое-что я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только прини-мать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подари-ла мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?

- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок ус-талости.

- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запрет-ную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть един-ственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Ви-дишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.

- В чем дело, хаджи Ибрагим?

- В чем дело? Нам надо сесть и говорить с евреями. Великий муфтий Иерусалима ус-тановил стандарт ненависти. А может быть, его установили до него. Может быть, это все-гда было частью нас. Ты знаешь, прошлой ночью я узнал от женщины, и я отгородился от правды, а правда в том, что мы можем учиться у евреев... и что мы можем жить рядом с ними. Если бы в нашем мире появился единственный голос умеренности, его заглушили бы, убив. Такова наша природа. Эта война будет очень тяжелой для моего народа, и я единственный, кто будет принимать решение.

Он протянул руку, потрепал ее по руке и улыбнулся. Хаджи Ибрагим ответил на вы-зов Кабира, захватив с собой свою лучшую одежду и надев лучшие драгоценности. Это не были драгоценности богатого человека, но это были старинные бедуинские украшения, примитивные, но прелестные. Он снял кольцо с мизинца, раскрыл ее ладонь, вложил в не-го колечко и закрыл.

- Пожалуйста, - сказал он.

- Спасибо, я буду хранить его, - прошептала она.

- Теперь, если позволишь, мне надо подумать.

- Хаджи Ибрагим...

- Да?

- Пожалуйста, будь осторожен с Кабиром. Он вероломен.

Солоноватый ручеек Барада журчал мимо веранды. В тихом воздухе висел аромат дамасской розы. Хаджи Ибрагим сидел и размышлял. Из того, что читал ему Ишмаель, он узнал много нового и многое додумал до конца.