- Эфенди продал нашу воду евреям, - сказал он. Он поднял руку, предупреждая мас-совую истерику. - Но я велел еврею наполнить наш колодец не позднее, чем поднимется солнце, иначе и пятьдесят английских кораблей не спасут его осла.

- Вот это да!

- Еврей дал письмо. Я дал ему выбрать: выдергивать ему волосы из бороды по одно-му или сразу горстью.

- Это война?

- Нет. Он умолял о мире. Я его пожалел!

- Хаджи Ибрагим! - послышался чей-то голос. - Вода наполняет колодец!

Раздались радостные крики и свист.

- Великий хаджи Ибрагим!

Отец Хани протолкался к столу.

- Мой сын, Ибрагим. Что насчет Хани?

- А, да. Я ему сказал, что такой отличный парень, как Хани, не мог такого сделать. Он просто навещает родственников. Еврей согласился, чтобы было тихо с этим, и через некоторое время Хани сможет потихоньку вернуться в Табу.

- Да благословит Аллах каждый твой вдох и шаг, хаджи Ибрагим.

После вечерней молитвы Ибрагим ушел на холм. Больше он не мог смотреть на этот киббуц Шемеш со всеми его деревьями. Проклятье... но ему понравился Гидеон Аш! Если бы только его сын Камаль оказался таким, как Гидеон... почему... почему... они вдвоем могли бы покорить всю Палестину.

Осень 1929 года

Хаджи Амин аль-Хуссейни, муфтий Иерусалима, принял кафедру. Мечеть стояла на большой площади, Храмовой Горе Соломона и Ирода. При исламе она стала местом мече-ти Аль-Акса и Наскальный Купол, где Мохаммед совершил свое легендарное вознесение к небесам. Ныне известная как Гарам эш-Шариф - "Самое благородное Святилище", она считалась третьим из самых священных мест во всем исламе.

- Преступные евреи хотят захватить Гарам эш-Шариф по сигналу бараньего рога, который прозвучит в Йом Киппур. Они хотят разрушить Наскальный Купол и эту мечеть и восстановить свой храм! - кричал муфтий.

- Смерть евреям! - отвечали прихожане.

- Священна ненависть к евреям! - крикнул муфтий.

- Смерть евреям! - скандировали они.

Толпа вылилась наружу, размахивая ножами, дубинками и пистолетами, спрятанны-ми под одеждой. Кипя яростью после проповеди, толпа арабов бросилась в Еврейский квартал иерусалимского Старого Города, населенный беззащитными хасидами. Они во-рвались в маленькую, величиной с комнату, синагогу, сожгли еврейские священные книги, разбили лавки, загадили свитки Торы, таскали за бороды, избивали дубинками и душили, и когда все было кончено, тридцать евреев были мертвы.

- Евреи разрушили мечеть Аль-Акса!

Молва катилась по Палестине от мечети к мечети, сопровождаемая грубо подделан-ными фотоснимками.

- Смерть евреям!

В священном городе Цфате в Галилее, где восточные еврейские ученые изучали мис-тические книги Каббалы, были убиты восемнадцать человек.

- Смерть евреям!

В Авраамовом городе Хевроне, где евреи и мусульмане вместе поклонялись могилам патриархов, месту захоронения Авраама и многих библейских персонажей, арабская толпа умертвила и кастрировала шестьдесят семь безоружных и беззащитных мужчин, женщин и детей.

В Яффо, Хайфе, Беер-Товье и Хулде нападения были организованными: арабы выбе-гали из мечетей, подогретые позорной ложью, что евреи захватили Гарам эш-Шариф. Ис-пользуя кафедру, власть и положение муфтия, хаджи Амин аль-Хуссейни двигался через 1920-е годы, протягивая свои щупальца по всем уголкам Палестины. Он владел огромной земельной собственностью, которая по феодальной традиции отдавалась в аренду. Муф-тий владел бедными и неграмотными поселками с доведенными до отчаяния рабами, ко-торыми он легко манипулировал и в стенах мечети возбуждал до религиозного неистовст-ва.

Еврейское агентство процветало, а муфтий заблокировал создание Арабского агент-ства, ведь оно заставило бы его сотрудничать с соперничающими кланами и приглушило бы его личные амбиции. Из-за этого в арабской общине сохранилась обнищавшая и неэф-фективная система здравоохранения и образования без перспектив прогресса в будущем.

Муфтий маневрировал. Жизнь арабов была полностью сосредоточена на мусульман-ской религии. Высший мусульманский совет был главным органом, контролирующим ре-лигиозные фонды и суды, мечети, деньги для сирот и на образование. Хаджи Амин аль-Хуссейни захватил председательство в Совете; в добавление к его титулу муфтия, это да-вало ему власть над арабской общиной.

Как председатель Высшего мусульманского совета, он распоряжался крупными фон-дами, не будучи обязан публично за них отчитываться. Он также контролировал назначе-ния проповедников, церковных служащих, учителей и судей. Власть муфтия простиралась так широко, что он без лишней скромности добавил к своему титулу слово "Великий": Ве-ликий муфтий Иерусалима. Когда он дал волю своим оборванным легионам в откровен-ной игре за овладение абсолютной властью, мир был нарушен на десятилетия.

Несмотря на великую резню в незащищенных еврейских священных городах, муф-тий мало что получил от этого. Он ударил по карманам отдельных набожных ученых и рабби и соперничающих арабских кланов. Однако фермерские поселки евреев погромщи-ки обходили - на них просто трудно было нападать.

Муфтий попытался, но ничего у него не вышло и в Аялонской Долине с еврейскими киббуцами. Гидеон Аш, командир Хаганы, тайно вооружил и обучил всех мужчин и жен-щин боеспособного возраста. Во время погромов 1929 года его территория оставалась в покое. Своим относительным спокойствием Аялон в значительной мере был обязан мух-тару Табы, приказавшему своим людям не дать вовлечь себя в "священную войну" муф-тия.

Шемеш и Таба не сотрудничали и не координировали вопросы обороны, но всегда находились текущие дела, нуждавшиеся в обсуждении, и первоначальная холодность от-ношений в основном прошла.

Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было пови-даться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Ги-деон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чув-ствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лоша-дью и говорил по-арабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происхо-дившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказыва-ния, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.

С Гидеоном было по-другому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это бы-ло больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями де-рева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и ос-корблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.

Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бу-тылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.

- Мне чуть-чуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.

- Почему евреи не употребляют гашиш?

- Не знаю.

- Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они зна-ют, что тебе нравится?