Закрыв дверь, она села за стол и с упреком посмотрела на телефон. Казалось, он ответил ей высокомерным взглядом.

– Ну что ж, – вздохнула Кензи, – хочешь не хочешь... – Она схватила трубку и набрала номер.

Один гудок... второй... третий...

– Полиция Нью-Йорка, – прозвучал знакомый женский голос. – Отдел по розыску похищенных произведений искусства.

– Это опять мисс Тернер. Мне нужно срочно поговорить с офицером Ферраро.

– Извините, но офицер Ферраро на задании.

– На каком таком задании? – взорвалась Кензи. – Я звоню из «Бергли». И не по личному вопросу. Так что не будете ли вы все же любезны его отыскать?

– Ничем не могу помочь, мэм. Повторяю, офицера Ферраро сейчас нет. Вы можете оставить номер, по которому...

– О Господи, да сколько же можно объяснять! Дело не терпит отлагательств! Прошу соединить меня с офицером Ферраро, где бы он ни находился. Иначе мне придется действовать через его голову. – Кензи выдержала многозначительную паузу. – Ну так как? Выбор за вами.

Последовало короткое молчание.

– Так какое, говорите, у вас дело?

– А я пока ничего и не сказала. Так вот: речь идет о похищенной картине стоимостью в двадцать пять миллионов долларов.

Это явно произвело впечатление.

– Не вешайте трубку, пожалуйста, – поспешно проговорила дежурная. – Сейчас попробую соединить.

Не прошло и пятнадцати секунд, как в трубке послышался раздраженный голос Чарли:

– Ну, что там за срочность? Живо, а то я и без тебя тут дерьма наглотался. Слышала, наверное?

– О чем ты?

– Я сейчас в галерее «Аристерия». Какие-то говнюки связали местных служащих, стырили картины и рванули черт знает куда. Можешь себе представить? При свете дня.

– Да, ребята на ходу подметки рвут, – невольно рассмеялась Кензи. – И что же они украли? Рафаэля?

– Не вижу повода для смеха.

– Да уж какой тут смех.

– Ну ладно, что там у тебя?

– Прежде всего, – сухо сказала Кензи, – мне велел связаться с тобой Шелдон Фейри.

– Ну и?..

– Ну и ничего. Мне просто хочется все сразу поставить на свои места. Я выполняю приказ начальства.

– Слушай, Кензи, мне действительно некогда. Так что либо переходи к делу, либо я вешаю трубку. У тебя ровно минута.

– Остынь немного. Речь, чтобы ты знал, идет о картине стоимостью в целое состояние.

– Гольбейн, наверное?

– Почему ты так решил? – осторожно спросила Кензи.

– Потому что я читаю газеты, дорогая моя Шерлок. Ладно, извини, Ганс зовет. Мне надо бежать. Перезвоню, как только...

– Не смей вешать трубку! Слушай, Чарли, если ты откажешься с нами работать, видит Бог, я... я...

– Я... я, – передразнил ее Чарли. – Что ты?

– Я все выложу ребятам из «Нью-Йорк мэгэзин»! И «Ньюс». И «Ньюсдей». – Кензи мечтательно улыбнулась, соображая, что там еще осталось у нее в загашнике.

– Кензи! – лениво протянул Ферраро.

– Пошел ты знаешь куда, Чарлз Габриэл Ферраро? Короче, либо мы встречаемся сегодня же, либо у вашего отдела по связям с общественностью сильно прибавится работенки. Я не исключаю даже, что мэр назначит специальную комиссию по расследованию. А там, глядишь, и государственный секретарь лично свяжется с вашим комиссаром. А что? Учитывая, какую шумиху развел вокруг этого дела Бонн, это вполне возможно. Так что надевай свой лучший костюм и готовься к съемке.

– Ах ты... ах ты, дрянь! – с оттенком восхищения выдохнул Чарли. – Вижу, в игре никакими приемами не гнушаешься.

– Спасибо за комплимент, – высокомерно бросила Кензи. – И еще одно. Не показывайся перед камерой в каком-нибудь из своих ярких галстуков. Надень что-нибудь поскромнее.

– Ну ладно, ладно. – Чарли выбросил белый флаг. – Победила. Только встретимся попозже, ладно? Не раньше семи.

– Годится. Только на работе в это время меня уже не будет. Приходи домой. Адрес еще не забыл? – медоточивым голоском спросила она.

Вместо ответа Чарли швырнул трубку.

«Ну вот, – самодовольно улыбаясь, подумала Кензи, – все оказалось не так уж и трудно. С офицером Ферраро я справилась. И он знает это не хуже меня. А вот другого не знает – что я теперь живу не одна, а когда под рукой Зандра, постель ему не светит».

Правда, на сей раз Чарли все равно ничто не светит. Ибо нравится ему это или нет, на нее, Маккензи Тернер, его чары больше не действуют. Отныне Чарли Ферраро для нее не существует.

Вот так-то!

Прожив в Нью-Йорке три месяца, Зандра обнаружила, что спектакль – подлинный спектакль – разыгрывается не на сценах бродвейских или внебродвейских или даже вневнебродвейских театров, а на улицах и тротуарах Манхэттена, где не умолкая течет поток людей-актеров.

Это касается даже шикарных районов верхнего Ист-Сайда с его бьющими в глаза большими деньгами. Труппа здесь тоже представляет собой странную, вполне демократическую по духу смесь: дамы в соболях проплывают мимо попрошаек в драной одежде, безумные мотоциклисты едва не сбивают чинных банкиров, длинноногая модель прямо с обложки модного журнала жмется к стене, пропуская какого-то маньяка, выкрикивающего грязные ругательства, и, равнодушная ко всему этому, катит коляску с немощным стариком темнокожая сиделка.

Да, Зандре, чей театральный опыт исчерпывался участием в конкурсах красоты, казалось, что теперь-то она наконец попала на сцену самого настоящего театра под названием «Манхэттен», где одновременно и без всякой режиссуры идут «Марат-Сад», «Босые в парке», «Частная жизнь» и «Трехгрошовая опера», а количество зрителей на каждом представлении зависит от самых разных вещей – погоды, финансовых возможностей, времени дня и даже фазы Луны.

Но сейчас, бесцельно слоняясь по Мэдисон-авеню, Зандра словно не замечала всего многоярусного зрительного зала. В этот обеденный час она была занята разглядыванием магазинных витрин, что, собственно, учитывая весьма скромный бюджет, только и могла себе позволить.

Витрины, как всегда, сверкали. Нельзя сказать, что Зандра хоть сколько-нибудь завидовала людям, выходящим с покупками от «Джанни Версаче», или коллекционеру, сосредоточенно разглядывающему старинное полотно в витрине художественной галереи, или туристам, склонившимся над дорогими безделушками в сувенирном магазине. Выросшая в бедности, Зандра смолоду привыкла считать каждую копейку, но в то же время отлично сознавала, что счастье и радость ни за какие деньги не купишь.

Именно поэтому она оставалась более или менее равнодушна к окружающим ее со всех сторон соблазнам, вполне удовлетворяясь возможностью просто поглазеть на всю эту роскошь... ну, если уж быть до конца честной, и немного помечтать. Вот и все, больше ей ничего и не нужно.

И что в этом, собственно, удивительного? По отношению к ней Нью-Йорк оказался чрезвычайно гостеприимен. Так чего же еще желать?

Хотя, по чести говоря, кое-чего ей все-таки не хватает. Во-первых – постоянного поклонника. Во-вторых – что куда серьезнее, да и мучительнее – о Рудольфе до сих пор ни слуху ни духу.

Зандра вздохнула. Брат вспоминается ей в самые неожиданные моменты, и всякий раз она испытывает острое чувство вины.

С Англией она за это время наговорила, по самым скромным подсчетам, на две тысячи долларов, и все без толку. Либо ее брат залег на дно так глубоко, что и не отыщешь, либо...

Что? Умер и похоронен бог знает где? Может даже, на дне реки, о которой никто и никогда не слышал?

Застегнувшись до ворота и поплотнее затянув шарф на шее, Зандра продолжала свой путь, пока ее не остановил чей-то певучий голос с явным оксфордским акцентом:

– Зандра? Неужели Зандра фон Хобург-Уилленлоу?

Зандра круто остановилась и удивленно завертела головой, пытаясь отыскать знакомое лицо в толпе незнакомцев. Ее усилия не пропали даром – провода соединились, в мозгу словно что-то щелкнуло.

– О Господи, Пенелопа! Пенелопа Гейнсборо! Неужто и впрямь ты?

– Собственной персоной, – усмехнулось долговязое рыжеволосое существо в каком-то немыслимо ярком, из кожи и замши, пальто.