Что у него есть такого, чтобы претендовать на саму Королеву Пауков? Что он может ей предложить, жалкий автор книжек, глава захолустного коррумпированного ордена, который тут называют академией — когда я могу бросить к её ногам дворцы и шелка, золото и платину, все услуги и драгоценности мира, войну и мир! Кто он такой?..
От ярости у меня потемнело в глазах, и по-хорошему всему миру вокруг очень повезло, что силы мои были заблокированы, потому что…
Ну повезло, в общем.
— Прекрати, — вздохнул паук, снова постучал по моей шкуре лапкой. — Я же сказал: тебе не стоит злиться. Она сказала ему, что не может согласиться, и между ними нет таких отношений. Но он всё равно заботится о ней, и обсуждает с ней академию, и учеников, и книги. Им есть что разделить… помимо любви.
…
Ну да, мне стоило догадаться. Я всегда упираюсь именно в это, верно? Имея огромную армию прихлебатаев, я никогда не мог предложить ничего стоящего тем, кто правда имеет значение. Я мог только смотреть, как они или уходят, или предают, или умирают — и я не знаю, что хуже, но наверное всё же последнее.
Иногда я мечтаю, чтобы учитель предал меня тогда.
Иногда я думаю, что предатели живут дольше и лучше.
Иногда я думаю…
— ..Не думай слишком много, молодой мастер Кан. Лучше спроси себя, на кого именно ты злишься. Ты ведь помнишь, я учил тебя этому?
Я тихо фыркнул, но послушно прикрыл глаза, потому что — да.
Да, гнев всегда был моей слабой стороной, именно той тонкой точкой, где всегда рвалось. На страх и боль я привык отвечать яростью и нападением, что в принципе позволило мне выжить и стать тем, кем я стал… Но всё ещё оставалось серьёзным недостатком, который может и поглотить, если с ним не бороться.
Не то чтобы я легко и просто пришёл к этому пониманию, конечно. Но опыт, годы, проведённые в заключении под бдительным надзором пауков, и последующие путешествия в среде наёмников сделали своё дело: я осознал и признал, что злость является признаком беспомощности, а не силы.
Больше того, чем больше власть человека (над кем-то конкретным или в целом), тем менее он имеет право давать волю этой слабости… Ярость в сочетании с властью могут завести разум в такие места, из которых возврата как правило нет…
Так что да, под присмотром того же Бордо я вполне научился держать в узде свою ярость. И отстраняться от неё, отдавая себе отчёт в том, на кого злюсь и почему… Чего боюсь и почему — ведь злость всегда будет обратной стороной беспомощности и страха.
И сейчас я отдаю себе отчёт, что злюсь на себя, конечно. В первую очередь. На свою беспомощность в этом дурацком теле и не менее дурацком мире, и на тот факт, что именно здесь внезапно объявился соперник, который…
Леди Шийни смотрела на него. Не сквозь него, как делала частенько с теми, кто не цеплял, не в глубины его, как менталист и маг нитей, изучающий чужие линии предназанчения и воли — нет, она смотрела на дурацкого, жалкого гаремного кошака и видела его. разделяла с ним интересы, улыбалась его шуткам, готовила ему чай. Была с ним очень простой…
Была тем, чего я всегда хотел.
В нормальных обстоятельствах я бы, конечно, убрал его с дороги, так или иначе. Нет, не стал бы убивать, прекрасно зная, что леди Шийни не простит. Но… Так ли сложно разрушить карьеру, столкнуть с пути, создать помехи в магии, из-за которых он застрянет в скрытом царстве, соблазнить, наконец? Да, я не обладаю таким количеством лис в подчинении, как мой брат, и путь соблазна мне не слишком хорошо даётся. Но я всё ещё политик, и разумеется, у меня есть в подчинении маги, следующие пути соблазна. Отказать им, если они действительно взялись за работу… Не думаю, что этот котик смог бы.
Ну а дальше всё решалось бы типично: подарки, провокации, совместное путешествие и сила волшебного хуя. Всегда работало, отвечаю!..
Но я здесь — грёбаный кот. Я ничего не могу ей подарить, мне нечем удивить и даже разозлить, и волшебный хуй тоже не опция. И как же неимоверно это злит!..
— ..Ну ты же не думал, что испытание на твоём пути мага будет лёгким, правда? — хмыкнул Бордо.
И рациональная половина меня, разумеется, не могла с этим не согласиться.
— Я снова чувствую себя маленьким, — признал я, потому что Бордо и не такое от меня слышал.
Он составлял мне компанию в вынужденном заключении, в конце концов.
— Хм, — сказал Бордо. — Но разве это не хорошо?
Мне хотелось рвать на себе волосы, но в кошачьем обличье это было проблемой, потому пришлось ответить словами:
— Да что в этом блядь хорошего?! Дома творится невесть что, леди Шийни окучивает гаремный кошак, а я сижу, совершенно беспомощный, в этом дурацком пушистом теле!
— Беспомощность иногда бывает на удивление полезна. Иногда, чтобы куда-то успеть, надо остановиться, и упасть, чтобы подняться, и потерять, чтобы найти, и проиграть, чтобы победить…
— О нет, только не эта ерунда!!
— Эта ерунда называется жизнь. И не кажется ли тебе, о великий император, объединитель царств, что за столетия ты слишком привык к власти? Возможно, тебе давно нужно было посмотреть на мир глазами маленького существа?
— Время не самое подходящее…
— Для таких вещей не бывает подходящего времени. Они не спрашивают, а просто — приходят.
Я отвернулся, снова переведя взгляд на леди Шийни и кошака.
Всё раздражало.
— Что они хотя бы обсуждают? — в данный момент я предпочёл бы говорить, просто чтобы не слушать собственных мыслей.
— Это конфиденциально.
— Да брось, я заметил! Обойдусь без деталей, но ведь в общих чертах ты можешь мне объяснить?
— В общих чертах… — паук вздохнул. — Ты, я думаю, знаешь, что на этом Древе существуют очень разные миры. Бесконечное количество их, я бы сказал. Некоторые из них плотнее и объёмнее других, они имеют разные внутренние и внешние законы. Единственное, что объединяет их — Древо, или то, что в классических текстах именуется Древом, Стержнем, Осью. С точки зрения паучьих практик, это Древо представляет собой в первую очередь источник нитей, связывающих между собой многочисленные клубки мирозданий. Впрочем, метафора с деревом тоже неимоверно хороша, потому что она очень точно описывает суть вещей. Сначала была первая история, заложившая основу Древа — и с того момента процесс уже было не остановить, миры росли, как ветви, и разделялись, как побеги, на вероятности и отражения…
Я застонал.
— Бордо, я тебя прошу!! Я достаточно часто слушал эту ахинею в тётином исполнении, спасибо большое! Я отлично засыпаю под эти сказки, но они не имеют никакого практического смысла! Все эти загадочные умствования не положишь в рот подданным, это просто кружева. Не мог бы ты перейти к сути, пожалуйста?
Бордо только вздохнул.
— Мысль о том, что у всего на свете должен быть очевидный практический смысл, по сути своей абсурдна, — сказал он. — Смысл по определению есть у всего, но это не значит, что он обязан быть очевиден для тебя… Но как ты пожелаешь. Я всего лишь хочу сказать, что рождение миров и разумов может происходить в итоге разных… оказий. Оно может быть результатом творческого волеизъявления, парадокса времени, который в ходе внутреннего противоречия создаёт два параллельных отражения, поглощения и преобразования, божественного вмешательства… Но, точно так же как миры рождаются, они рано или поздно умирают. И этот конкретный мир весьма уникален в этом смысле, потому что он должен был быть мёртв тысячелетия назад… Однако, он стал примером того, как боги смерти создали тут жизнь. Весьма уникальную жизнь, я бы сказал — по крайней мере, на Древе существует не так уж и много аналогов.
Я мысленно простонал.
Всё же, Бордо слишком много времени провёл с тётушкой; я нежно люблю её, но эта её манера объяснять вещи, в процессе усложняя их до абсурда…
— Ты говоришь об этих так называемых фоморах.
— Да. Сны, духи, воплощения, страхи, обретшие свою собственную плоть, независимые ни от кого. Долгие тысячелетия этот мир принадлежал только им.
