Да и не встречал я ещё хорошего человека, который назвал бы себя хорошим человеком. Парадокс, но факт.

С другой стороны, не так уж много раз я встречал тех, кого хотя бы условно мог бы назвать “хорошим человеком”.

— Но ты их предала и они от тебя отказались.

— Я… никогда не была послушной дочерью, — сказала личинка. — Им со мной не повезло.

Ладно…

— …У моих родителей есть своё дело: они зарабатывают ткачеством и пошивом вещей. Они всегда очень сильно любили меня и… надеялись, что я стану как они. Всегда они говорили мне: “Ты будешь как мы, это всё будешь твоё, ты выйдешь замуж за Эмана и будешь присматривать за нами, когда мы будем стары”. У них было… много планов насчёт меня. Но чем старше я становилась, тем меньше я этого хотела.

— Вот как… Значит, где-то там у тебя уже есть назначенный родителями жених?

— Ну, не совсем жених. Эман, папин помощник. Он старше меня на пару лет и… тоже очень хороший. Родители решили, что он будет хорошим мужем и позаботится обо мне. Я должна была выйти за него, когда мы повзрослеем. Отец… любил Эмана и одобрял его.

Я серьёзно призадумался о том, что не помешало бы разобраться в хитросплетениях местных брачных законов и взаимоотношений родитель-ребёнок.

Так, у нас изначально именно родители имели законное право решать, куда отдать (или продать) своих дочерей. Выше их мнения на этот счёт может быть только императорский приказ. По нашим нынешним законам, родители обязаны по достижении возраста отдать дочь либо мужу, либо хозяину, либо мастеру, либо учителю, либо императору. С этого момента девочка перестаёт принадлежать к своей семье, по крайней мере, официально. Неофициально, конечно, внутрисемейные связи остаются, особенно в последние столетия, когда с моей лёгкой руки и благословения тётушки оковы некоторых правил и ограничений слегка разжались.

С другой стороны, у нас тоже случаются родители, которые не желают отдавать дочерей куда-либо, по причинам объективным и субъективным. И да, брак с более бедным юношей, который потом “войдёт в семью”, применяется порой и у нас.

С другой стороны, насколько я могу судить, этот мир даёт своим жителям куда больше личной свободы. Из того, что я наблюдаю вокруг, не похоже, что семьи решают за детей так уж много…

Разные, с другой стороны, бывают семьи.

— …Не то чтобы мне совсем не нравился Эман, — говорила личинка, — но знаешь, Снежечка, я читала книги о приключениях и великой любви. И я… совсем не любила его.

Хм. Ох уж эта мне, так-перетак, великая любовь… Обожаю эту бабью сказочку, она многое упрощает.

С другой стороны, не могу не признать: очень часто, разыскивая любовь, женщины на самом деле ищут себя. И даже находят, когда понимают это, наконец. Так что в своём роде эта сказка бывает полезна.

Иногда.

— Тогда он казался скучным. И… грубым. Нам не о чем было говорить, и он даже не пытался: всё, что его интересовало — мастерская и как там что работает. Дела, деньги, всё такое. И… я была для него вроде как вещь. Или договор. Я не могу объяснить, но… Когда мы виделись, он смотрел на меня, как будто меня не существует.

Да что тут объяснять-то? История стара, как мир; у мальчишки не было ничего за душой, и он нашёл покровителя с единственной дочерью, через которого можно что-то унаследовать. Всё просто. Так-то мужчины женятся из практических соображений не реже женщин. А может, даже чаще. В конечном итоге, мальчишкам намного меньше забивают в детстве голову бреднями о любви.

— Он сделал с тобой что-то? Прикоснулся, причинил вред?

Если да, то у меня, как у учителя и фамилиара, не будет проблем с тем, чтобы убить его. Это даже мой долг теперь, если уж на то пошло. Если к родителям Ван-Ван я должен проявлять хотя бы формальное почтение, то бывший жених — не проблема.

— Нет, ничего. Мы вообще виделись очень редко, меня не пускали в мастерскую. Это просто… Ощущение. Может, я вообще это всё придумала.

Да нет, не думаю. Всё может быть, конечно, и разуму часто случается видеть в других то, чего и в помине нет. Но ведьмы хтонического типа обычно чувствительны к чужим настроениям и желаниям.

— …Итак, ты хотела найти любовь. И что было дальше?

Личинка тяжело вздохнула.

— Я хотела любви, и волшебные приключения, и всё подобное, как в книгах. Ты бы видел тот городок, где я жила! Там ничего не происходит, Снежечка, никогда! Это просто… просто болото. И я думала, я тону. Если честно… Дома я всегда чувствовала себя так. Как будто тону. В грязной, вонючей трясине.

Я задумчиво посмотрел на неё, пытаясь прикинуть, нет ли за этим всем чего-то большего. Но из того, что она сказала…

Хм.

Не забавная ли штука — жизнь? Я всегда говорил, что мой дворец — это болото, хотя там всегда что-то происходит. Я знавал знатных дам и господ, которые с удовольствием сбежали бы в глушь от своих должностей и имён, будь у них подлинная возможность это сделать.

С другой стороны, клетку определяют не решётки, а невозможность из неё выбраться; опять же, на разном этапе и в разных обстоятельствах людям свойственно сбегать от совершенно противоположных вещей. В конечном итоге, ты не сможешь ценить тишины, пока не обезумел от шума, и не научишься ценить шум, пока не спятил от тишины…

— И ты решила сбежать?

— Не совсем… Не сразу. Просто однажды в наш городок приехал один старый мастер. Он был отличным ткачом, говорил, учился своему искусству у фоморов… Он рассказывал свои истории на площади и продавал изделия. Он показал мне, как делать нити живыми, шептать в тени и слышать зеркала… И у меня стало получаться! Особенно пряжа. Нити были так послушны мне, и тот старик сказал, что такого таланта, как у меня, сложно сыскать… А потом родители узнали, что я сбегаю к нему порой.

Н-да.

Начинаю догадываться, что было дальше.

— И папа с мамой, и Эман были очень злы. Они выбросили все мои книги, все мои наработки. А потом Эман пошёл и пожаловался градоправителю, что тот старик хотел, возможно, меня украсть. Они все верили, что он хотел чего-то плохого, кричали и ругались… Я в итоге и сама почти поверила. Когда пришли люди от градоправителя, я не могла сказать ни да, ни нет. Я очень запуталась. Может, правда хотел украсть? Колдуны часто воруют детей.

Могу себе представить.

— Потом родители поговорили со мной. Они объяснили, что уже старые, что я появилась у них поздно, что обучение магии занимает кучу времени, да и потом не факт, что от меня будет польза семье. Что они уже придумали, как для меня будет хорошо, и все эти книги — просто “смущающие бредни для юных умов”. Такой магии и такой любви, как описано там, не бывает. Они… посадили меня на два месяца под домашний арест, и потом очень внимательно следили, что я покупаю, что читаю, что делаю… Даже внимательней, чем обычно. Мама тогда очень много говорила со мной. Она объясняла, что магия — совсем не занятие для девочек, что это опасно, что в любой момент законы могут поменяться, и тогда всех ведьм опять перебьют. Она убеждала, что будущее, которое они выбрали для меня, в любом случае самый лучший вариант для всех. Она говорила, что во всём мире есть только мы и мы должны зботиться друг о друге… Родители покупали мне всё, что я хотела, заботились обо мне, кормили вкусностями. Но я всё ещё… Была очень неблагодарной.

…

Ситуация, конечно…

Тут, на самом деле, многое зависит от того, с какой горы на эту кучку говна посмотреть; точнее даже, через призму какого общества.

Лет триста-пятьсот назад почти любой житель Империи Долины, даже самый прогрессивный, назвал бы Ван-Ван неблагодарной дочерью, позором рода или, в лучшем случае, заблудшим дитям. Тезис “родителям виднее” довольно глубоко укоренился в нашей культуре, порой к добру, а порой и нет; и, честно, не то чтобы совсем без причины.

Веками сложилось, что для женщин, как правило, более слабых физически и уязвимых хотя бы в силу связанных с деторождением штук, брак служил гарантией защиты и социального статуса. Понятное дело, всё усложнялось ещё и тем, что одиночке без брака и образования (которое им, понятное дело, получать было запрещено) фактически негде было работать; женский орден, бордель или замужество — это три доступные опции. Никто не брал беззащитных женщин на работу. А если и брали, то платили копейки и использовали, как захотят.