Свечин что-то раздражённо буркнул в ответ, но от напитка не отказался. Когда граф наполнил бокалы, аромат старого коньяка медленно поплыл по кабинету.

— Он принял приглашение на это шоу! — снова завёлся Свечин. — Ты понимаешь? Он плюнул нам в лицо! Собирается играть на публику в этом цирке для простолюдинов! Он совсем дурак или просто настолько наглый?

Яровой наконец повернулся к нему. В его глазах не было ни злости, ни раздражения. Только холодный, внимательный расчёт.

— Он не дурак, Аркадий. И не просто наглец. Он игрок, — спокойно ответил граф. — Игрок, который очень хорошо понимает, где находится сила. Он знает, что его сила сейчас — в публичности. Эта его журналисточка… ты заметил её брошь? Дешёвая побрякушка, но в ней был глазок камеры. Они всё записали. Каждое наше слово. Они готовились к этому разговору. Они ждали от нас угроз или этого предложения. И он не дрогнул. Не повёлся на деньги. Это не глупость. Это расчёт.

— Тогда его нужно просто убрать, — прорычал Свечин. — Тихо и быстро. Как мы уже делали раньше. Проблем-то.

Граф сделал маленький глоток коньяка, на секунду прикрыв глаза, словно оценивая вкус.

— Как и с его отцом? — уточнил он мягко.

От этих слов Свечин вздрогнул. Он замер с бокалом в руке. В его памяти на мгновение всплыла неприятная, давно забытая картина.

— То было другое дело, — глухо ответил он, отводя взгляд. — Тогда это было необходимо.

— Необходимо, но очень грязно, Аркадий, — холодно возразил Яровой. — И сейчас времена другие. Этот парень — не его отец. Его отец был просто поваром, которого подставили. По крайней мере, так об этом пишут наши газеты. А молодой Белославов — герой. И если он сейчас «случайно» пропадёт, мы своими руками сделаем из него легенду. Мученика за правду. Ты представляешь, какой шум поднимется? Его имя будет на знамёнах у каждого недовольного в империи. Мы сами выкопаем себе могилу.

— Так что же, смотреть, как он побеждает⁈ — не унимался Свечин. — Смотреть, как он топчет наш бизнес, а мы будем стоять в стороне и улыбаться?

Яровой медленно повернулся. На его тонких губах появилась едва заметная, но оттого ещё более жуткая улыбка.

— Нет, — мягко произнёс он. — Победить мы ему, конечно, не позволим. Мы сделаем кое-что получше. Мы позволим ему блеснуть. Ярко. Во всей красе. Пусть готовит свои блюда, пусть рассказывает свои истории. Пусть вся империя увидит его талант и поверит, что он — лучший. Пусть он дойдёт до самого финала.

Граф сделал паузу, давая барону осознать его слова.

— А в финале он проиграет. Займёт второе место. Обидное, унизительное второе место. Представь себе, Аркадий. Он будет стоять на сцене, абсолютно уверенный в своей победе. А победителем объявят… ну, например, эту крикливую Зубову. Она будет плакать от счастья и благодарить нас за наши чудесные усилители вкуса. А он будет стоять рядом, раздавленный. Это унизит его гораздо сильнее, чем любая тюрьма. Мы покажем ему и всей империи, что талант сам по себе — ничто. Главное — это верность системе. Мы покажем всем, что правила здесь устанавливаем мы. И только мы.

Свечин слушал, и багровая краска медленно сходила с его лица, уступая место задумчивому выражению.

— А пока мы будем просто наблюдать. И ждать. Ждать его ошибки. А он её обязательно совершит. Такие, как он, всегда ошибаются. Они слишком верят в себя и слишком недооценивают систему.

Он поднял свой бокал, глядя на барона.

— За красивую игру, Аркадий.

Свечин, на лице которого уже не осталось и тени гнева, а только холодный азарт, поднял свой бокал в ответ.

— За игру.

Я поднял голову. Под самым потолком, в полумраке, висела сложная паутина из металлических балок и тросов. На этой паутине, словно гигантские пауки, застыли софиты. Несколько камер на длинных кранах медленно двигались в тишине.

И в самом центре этого пространства стояла арена. Семь кухонных станций, сверкающих холодной нержавеющей сталью и стеклом. Они не имели ничего общего с тёплым, живым и немного сумбурным хаосом моего родного «Очага».

Я не стал, как остальные, восторженно оглядываться по сторонам. Мой мозг уже работал, сканируя пространство. Так, главная камера висит прямо напротив центральной стойки — это логично, она будет снимать ведущего и общие планы. По бокам ещё две, поменьше. Они, скорее всего, для крупных планов: как нож кромсает овощи, как повар вытирает пот со лба или как по его лицу текут слёзы отчаяния. Ещё одна камера на кране — она будет летать над головами, создавая ощущение масштаба. Моя станция оказалась третьей с краю. Не самое плохое место, но и не центр внимания. Это значит, что придётся работать чуть ярче, чуть эффектнее, чтобы ленивый оператор не поленился повернуть свой объектив в мою сторону. Что ж, это не проблема.

В небольшом закутке, отведённом для прессы, я заметил Свету. Она поймала мой взгляд и одними глазами, почти незаметным кивком, указала на суетливого мужичка с гарнитурой, который носился по площадке и размахивал руками. Это режиссёр. Надо будет держать его в поле зрения.

Мои так называемые «коллеги» по цеху реагировали на всё это великолепие именно так, как я и ожидал.

— Боже мой, вот это размах! –восхищалась Зубова.

Рядом с ней стоял Жорж. Он брезгливо оглядывал павильон, и на его лице было написано вселенское страдание. За его спиной жался Маслов. Он выглядел так, будто его сейчас стошнит от страха прямо на этот сверкающий пол.

И тут режиссёр, с гарнитурой, которая, казалось, вросла ему прямо в ухо, вылетел на середину площадки.

— Так, господа повара, рты закрыли, уши открыли! — его голос гремел без всякого мегафона. — Запомните раз и навсегда! Это не ваша кухня! Это не готовка! Это, чёрт возьми, балет! Хореография! Мне нужно видеть, как вы двигаетесь, где вы стоите, как вы берёте этот чёртов сотейник! Сегодня у нас репетиция. Просто пройдёмся по точкам. Станции распределены по жребию, и менять ничего нельзя! Всем всё ясно? Вопросы есть?

— Позвольте! — тут же встряла Антонина, выпятив грудь. — Я хочу заявить протест! Центральная станция лучше всего смотрится в кадре! Все это знают! Я, как самая опытная и уважаемая участница, должна быть именно там! Это же очевидно для всех!

— Госпожа Зубова, у вас есть два варианта. Либо вы прямо сейчас занимаете станцию номер семь, либо вы занимаете место за дверью этого павильона. Я даю вам пять секунд на принятие решения.

Антонина побагровела. Она открыла рот, чтобы что-то возразить, но потом захлопнула его, фыркнула и, развернувшись, поплыла к своему месту. Я же молча, без лишних слов и комментариев, прошёл к своей третьей станции. Зачем тратить энергию? Она ещё пригодится.

— Вот и отлично! — рявкнул режиссёр, когда все разошлись по местам. — Первое задание! У вас ровно пять минут. Вам нужно подготовить своё рабочее место к началу готовки. Хочу видеть идеальный порядок! Mise en place, если кто не понял! Идеальный, я сказал! Время пошло!

Классика жанра. Простой тест на вшивость. Лучший способ с первого взгляда понять, кто перед тобой: настоящий повар или криворукий дилетант, который умеет только красиво говорить.

Я не думал. Мои руки всё делали сами, на автомате. Щелчок — и на столе лежит разделочная доска. Вжик — и ножи выстроены, лезвиями в одну сторону. Миски для заготовок, чистые полотенца. Ни одного лишнего движения, ни одной потерянной секунды.

Верещагин, которому по жребию досталась станция рядом со мной, работал точно так же — тихо, методично и безупречно. Его стол был воплощением классического порядка, отточенного десятилетиями. В какой-то момент мы встретились с ним взглядом. Всего на долю секунды. В его глазах я увидел сдержанное, но искреннее уважение. Я едва заметно кивнул в ответ. Мы с ним были из одного теста, хоть и из совершенно разных эпох.

Антонина же устроила на своей седьмой станции настоящий базар-вокзал. Она с грохотом расставляла свои бесчисленные пузырьки и баночки с кричащими названиями вроде «Поцелуй Русалки» и «Дыхание Вулкана», что-то сердито бормоча себе под нос о том, что «без магии вся эта готовка — просто скучная нарезка овощей».