— Она не особо горела желанием покидать наш дом, и с теми возможностями, что у нас были, она получала лучшее лечение, какое только можно было купить за деньги. Но мне кажется, отец сыграл роль в этом решении. По крайней мере, судя по тому, что я как-то подслушал.

— Что именно ты слышал? — мягко спросила она.

— Как-то раз, за пару месяцев до её смерти, он снизошёл до того, чтобы появиться дома, и, увидев, насколько она изменилась с тех пор, как видел её в последний раз, буквально поморщился. Они спорили. Она говорила, что не хочет, чтобы мы видели её в таком состоянии. Думаю, она понимала, что конец близок... Но в то же время хотела быть с нами до самого конца. Если это имеет смысл.

— Конечно. Она хотела быть с вами каждую оставшуюся минуту. Я её понимаю. Но при этом она пыталась вас защитить, обдумывая и другие варианты?

— Да. Она упомянула больницу, но отцу эта идея не понравилась — слишком на виду. Её держали дома, болезнь тоже держали в тени. Думаю, если бы люди знали, насколько всё плохо, им бы не понравилось, что отец при этом разгуливает по светским раутам и публично крутит романы, пока его жена дома борется за жизнь.

— Значит, он нанял лучших медсестёр и оставил вас с Уайлом рядом с ней до самого конца. Это был его способ дать ей то, что она хотела, лишь бы самому в этом не участвовать?

— Именно. — Я прочистил горло. Ком в нём становился всё ощутимее, говорить было тяжело. Я никогда раньше не думал об этом именно так.

— Ты когда-нибудь спрашивал отца, почему он не был рядом?

— Мы с ним ссорились об этом много раз. Суть в том, что он эгоист. Он не хотел видеть, как она угасает. Её болезнь была для него неудобством. Когда она заболела, она перестала быть ему нужна.

Она кивнула:

— Ты винишь его в её смерти?

— В каком-то смысле — да. Думаю, он как минимум добавил ей страданий, — ответил я, поднявшись на ноги. Меня начинало трясти. Я подошёл к окну и уставился на падающий снег. Машины ползли медленно, а лужайка перед её офисом уже укрылась свежим белым покровом.

— Он ведь и вас с Уайлом оставил один на один со всем этим. Ты злишься на него за это?

Я медленно выдохнул:

— Нет. Я благодарен, что был с ней до конца.

— Но ведь большая часть ответственности легла именно на тебя, так ведь? Ты пытался оградить Уайла, как мог, и всё тащил на себе. Не самое типичное положение для школьника.

— У нас были хорошие медсёстры. В старших классах я тоже успевал веселиться. Болезнь забрала её довольно быстро, всё стало совсем плохо только в самом конце. Так что, думаю, я справился.

— Но ты был ребёнком. А видеть, как твоя мать делает последний вдох — это травма. Верно? Ты был там один в тот момент.

— Ну да. — Я обернулся к ней, засунув руки в карманы.

— Мне кажется, вся эта травма и вся злость на твоего отца продолжают гнить внутри тебя. Именно из-за этого снятся кошмары. Но если ты будешь об этом говорить и потихоньку отпускать, ты сможешь двигаться дальше. Но придётся часть этого всё-таки отпустить, Мэддокс.

— То есть я должен просто простить отца за то, что он с ней сделал? И тогда мы все будем жить долго и счастливо? — В голосе было больше яда, чем я хотел. Но почему все так легко его прощают? После всего, что он натворил, он этого не заслуживает.

— Я вовсе не это предлагаю, Мэддокс. — Она вскинула бровь, и я вернулся к дивану, снова усевшись напротив неё.

— Ладно. Давайте, выкладывайте.

Её губы едва заметно приподнялись в уголках, а глаза были полны сочувствия, пока она смотрела на меня.

— Думаю, нам стоит поговорить о твоей злости. И поставить её туда, где ей место. Понимаешь, о чём я?

Я провёл рукой по лицу. Меня уже до чертиков вымотал этот разговор. Я терпеть не мог копаться во всём этом дерьме.

— Не особо.

— Честно. — Она усмехнулась. — Смотри, болезнь твоей матери и забрала у неё жизнь. Так ведь?

— Да. — Я изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться, но эти вопросы выводили меня из себя.

— Значит, мы можем ненавидеть БАС за то, что он забрал такую прекрасную женщину так рано. Это справедливо, злиться на это — нормально.

— Согласен.

— И мы можем быть разочарованы в твоём отце за то, что он был никчёмным мужем и таким же никчёмным отцом в момент, когда вы все трое нуждались в нём больше всего.

Я прищурился.

— Меня злит то, что он сделал с моей матерью. Мне плевать на этого человека.

— Это правда, Мэддокс? Ты бы продолжал ходить на его приёмы и семейные собрания, если бы тебе было на него наплевать?

— У меня нет выбора. Он семья.

— Выбор есть всегда. — Она подняла ладонь, когда я уже собирался выпалить что-то резкое. — Я к тому, что он подвёл тебя. Подвёл твою мать. Подвёл твоего брата. Но он не виноват в том, что твоей матери не стало. Он не был рядом — ни с ней, ни с тобой, — но он не причина её смерти. А мне кажется, ты всё это смешал и возложил на него вину за её смерть. Но правда в том, что даже если бы он был хорошим мужем и достойным человеком, её всё равно не было бы с нами. Верно?

Я откинулся на спинку дивана, запрокинул голову и уставился в потолок.

— Это правда. Но это не облегчало её страдания.

— Согласна. Но ты ведь говорил, что твоя мама ни разу не сказала о нём плохого слова? Она любила его, несмотря на его предательство.

— Потому что она была хорошим, чёрт побери, человеком, — прошипел я. — А он — нет.

— Вот именно. У тебя был родитель, который всегда ставил тебя на первое место. И её теперь нет. А я думаю, ты злишься на него не только за то, как он обошёлся с твоей матерью, но и за то, как он обошёлся с тобой и с Уайлом. Ты остался. Ты был рядом с ней. А кто был рядом с тобой?

— Всё нормально. Я ведь выжил, правда? — Мой голос стал почти неузнаваемым — сплошная боль, злость и горе.

— Выжил. Но ты был ребёнком. И не должен был тащить на себе весь этот груз. Так что ты имеешь полное право злиться на отца за то, что он не поддержал вас с братом. За то, что предал твою мать. За то, что не был отцом, в котором вы нуждались. Все эти эмоции справедливы, и ты сам решаешь, что с ними делать. Но мне кажется, маленькая часть тебя всё равно не хочет полностью вычеркнуть его из жизни.

— Я не могу. Я вынужден его видеть на семейных встречах.

— Правда? А что будет, если ты не придёшь? — спросила она, а я сжал переносицу пальцами.

— Разочарую бабушку с дедушкой. Они были хороши со мной, с братом, с мамой. Я ради них туда хожу.

— А есть ли в тебе хоть малая часть, которая хочет отношений с ним?

— Нет, — огрызнулся я, отворачиваясь, но всё же договорил: — Хотя теперь я и вовсе к нему привязан, у него будет ребёнок. Я не могу отвернуться от своей сестры или брата.

— Мэддокс, ты вправе делать всё, что делает тебя счастливым. А судя по тому, что я вижу между тобой и Джорджией, вы оба действительно счастливы.

— Абсолютно, — сказал я. — Без вопросов. Она лучшее, что со мной случалось.

— Ты ведь говорил, что она твои первые серьёзные отношения. Первая женщина, которую ты полюбил с тех пор, как не стало твоей мамы. Так?

— Так.

— Думаю, это знак, что ты готов двигаться дальше. Отпустить часть этой грусти. Ты это заслужил. И продолжать ли тебе отношения с отцом — решать тебе. Но ты должен знать: у тебя также есть право перестать его ненавидеть. Это не будет предательством по отношению к твоей матери. Я хочу, чтобы ты подумал, чего ты сам хочешь дальше. Не беспокойся о бабушке с дедушкой. Они будут любить и его, и тебя, что бы вы ни делали. Думаю, они это доказали, раз смогли простить его поступки. — Она встала и протянула мне руку, дожидаясь, пока я подниму на неё глаза. — Ты имеешь право быть счастливым, Мэддокс. Твоя мама бы этого хотела для тебя.

Чёрт.

Каждое её слово било точно в нервы.

Я кивнул, с комом в горле, таким плотным, что трудно было не то что заговорить — глотнуть.

Поэтому я и не стал.

Просто встал и крепко её обнял.