«Комкору Жукову. Операция по нейтрализации внутренней угрозы в вашем тылу завершена. Ликвидирована агентурная сеть, внедренная в ряд подразделений СЗФ. Руководитель, действовавший под именем „Егоров“, задержан при попытке перехода линии фронта. Дает показания. Расследование продолжается. Вы можете сосредоточиться на выполнении боевых задач. Успехов. Б.»

Я медленно сложил листок. Так. Значит, мои «союзники» действовали быстро и жестко. «Егоров» взят. Сеть выкорчевана. Кто сделал? Особисты Смирнова или у наркомвнудела на фронте имеется своя группа? Впрочем, не важно.

Берия не просто прикрыл мне спину — он расчистил пространство вокруг, показав свою силу и эффективность. Это была и помощь, и демонстрация, дескать, смотри, что я могу. И помни, кому ты обязан.

Чувство было двойственным. Облегчение — да. Теперь можно не оглядываться, но и холодок по спине — тоже бродил. Такая мощь, направленная в мою сторону, могла в любой момент обернуться против меня. Доверять нельзя было никому. Только результатам.

Я вышел на улицу. Темнота почти полностью накрыла залив. Где-то в этой темноте шла невидимая работа. На катера и баржи грузили орудия и ящики со снарядами. Артиллеристы, привыкшие к конной тяге, теперь осваивали перевозку по воде.

Я подошел к самому краю причала. Лед у берега был взломан и почернел от мазута. Отсюда, с этого клочка отвоеванной земли, начинался новый этап войны. Не просто наступление. А стратегический перехват инициативы, смена всей геометрии фронта.

Сзади послышались шаги. Это был Трофимов.

— Товарищ комкор, машина готова.

— На НП 90-й дивизии, — сказал я, не оборачиваясь.

Надо посмотреть в глаза людям, которые завтра будут штурмовать третью полосу под Выборгом. И сказать им, что в помощь им будет не просто артиллерийская подготовка. За них будет огневой вал с моря и с островов.

Я сел в машину. «ГАЗик» рванул с места, увозя меня с побережья вглубь суши, навстречу гулу своей артиллерии, но теперь этот гул был для меня музыкой уже не одного, а двух оркестров — сухопутного и морского.

И я был дирижером этого адского, сокрушительного симфонического ансамбля. Оставалось только взмахнуть палочкой. И обрушить всю эту мощь на головы тех, кто думал, что войну можно вести по старым правилам.

— Мать же твою за ногу! — выругался ординарец, вдавливая в пол педаль тормоза. — Куда лезешь!

Машина встала немного боком. Охрана высыпала, нацелив ППД на человека, перегородившего дорогу. Это не произвело на него не малейшего впечатления. Он опустил поднятые руки и крикнул:

— Георгий Константинович, извините. Я — Грибник.

— Ага, грибник, — хмыкнул Трофимов. — В декабре… Диверсант это…

— Погоди, — сказал я ему и вышел из машины.

Автоматчики внимательно всматривалась в лес, хотя было темно, хоть глаз выколи. Ну так в прифронтовой полосе можно ожидать чего угодно — вражеских диверсантов, дезертиров и прочей шушеры, так что предосторожность не была излишней.

Вот только вряд ли случайный человек мог назвать себя «Грибником». Так себя именовал человек, который последним, не считая охраны, видел Воронова живым. Непонятно лишь, зачем он вышел на контакт со мною?

Я выбрался из машины. В свете фар, пробивавшихся сквозь метельную круговерть, стоял человек в длинной, не по росту, солдатской шинели и шапке-ушанке. Лица почти не было видно, но поза — спокойная, уверенная. Охранники держали его на прицеле.

— Георгий Константинович, извините за столь театральный выход, — повторил он и голос его звучал ровно, без напряжения. — Обстоятельства вынудили пойти на прямой контакт с вами. Поэтому хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз. Без лишних ушей.

Трофимов мотнул головой в сторону леса, мол, там могут быть чужие.

— Прочешите опушку, — приказал я ему, не спуская глаз с незнакомца. — В радиусе пятидесяти метров. И держите ухо востро.

Когда автоматчики растворились в темноте, я сделал шаг вперед. До Грибника оставалось три шага. Достаточно не только для того, чтобы успеть среагировать, но и для того, чтобы поговорить спокойно.

— Я сотрудник 5-го управления ГУГБ, товарищ комкор, — заговорил он. — Ни имени, ни звания я вам не назову, не обессудьте. Могу показать вам документы, но они вас скорее удивят, чем вызовут доверие.

— Не нужно, я вам верю, — отрезал я. — Скажу больше. Вас подозревают в смерти «Жаворонка». И ваш «Егоров», как мне сообщили, тоже больше не проблема. Думаю, вы и сами это знаете. Не пойму только, зачем вам рисковать, выходя на личный контакт?

Он кивнул, и в этом движении была какая-то усталая удовлетворенность.

— Чтобы поставить точку. И чтобы предупредить. «Егоров» — это был исполнитель. Среднее звено. Его взяли, он дает показания, но они ведут в тупик. На того, кто стоит за ним, они указать не могут. Только на абстрактные «указания из центра». А центр — понятие растяжимое.

— И что вы хотите сказать мне этим? Что угроза не ликвидирована?

— Я хочу сказать, что ликвидирована конкретная сеть, но причина интереса к вам — осталась. Вы — фактор, который кого-то очень беспокоит. Не только и не столько финнов. Конкретной информации у меня нет, но возможны варианты… Главное, что этот «кто-то» имеет доступ к рычагам, о которых я, с моим уровнем допуска, могу только догадываться. — Он сделал паузу, давая мне осознать. — Меня отзывают. Дело передают другой группе, но прежде чем уйти, я считаю своим долгом доложить вам. Будьте осторожны не только на передовой. Осторожнее с новыми людьми, которые будут к вам направлены «для помощи». С документами, которые будут требовать подписать. Со «случайными» инцидентами. Ваша защита — ваша слава победителя, но слава — вещь шаткая. Ее можно подмочить одной умело составленной бумагой.

— Вы рискуете, предупреждая меня, — заметил я. — Ваше начальство это не оценит.

— Мое начальство, — он чуть скривился, — уже оценило мою работу по-своему. Меня ждет… длительная командировка. Куда — не знаю. Возможно, мы больше не встретимся. Поэтому я и вышел на контакт с вами.

Он вытащил из глубокого кармана шинели плоскую, потертую фляжку.

— За победу, — сказал тихо.

Отпил глоток и протянул мне. Я, после некоторого колебания, принял ее.

— За победу, — ответил я, глотнул — жидкость оказалась ледяной и обжигающей горло одновременно.

Самогон. И где только Грибник раздобыл его? Неужто у местных?.. Я вернул фляжку. Он сунул ее обратно в карман, кивнул.

— Удачи вам, Георгий Константинович. Вы делаете великое дело. Просто… не забывайте смотреть по сторонам.

Развернулся и шагнул в темноту, в сторону от дороги, в глухой лес. Через несколько секунд его силуэт растворился в снежной мгле и зарослях молодого сосняка. В этот момент вернулись Трофимов с охраной.

— Никого, товарищ комкор. Следов тоже. Как он только здесь оказался?

— Работа у него такая — не оставлять следов, — пробормотал я, садясь в машину. — Поехали. Быстрее.

«ГАЗик» рванул с места. Я сидел, глядя в лобовое стекло, в ушах у меня по-прежнему звучали слова «Грибника». «Причина интереса осталась». «Доступ к рычагам». «Длительная командировка» — это вполне может быть мягким синонимом ареста.

В лучшем случае, его сошлют в отдаленный гарнизон особистом. И понимая это, Грибник пошел на риск, чтобы передать мне предупреждение. Значит, считает угрозу реальной и близкой.

Выходит, мои успехи на фронте не отменяли войны в тылу. Они лишь поднимали ставки. И моим врагом был не конкретный «Егоров», а те, кто его послал. И еще не факт, что это финны, немцы или англичане. Вполне возможно, что и «свои».

Машина выехала на открытое пространство. Впереди, на западе, небо полыхало заревом — горел Выборг или его предместья. Где-то там, в эту самую минуту, наши артиллеристы переправляли по льду залива орудия на острова.

А у меня в ушах звучал спокойный голос из темноты: «Не забывайте смотреть по сторонам». Хороший совет. Правильный. Каждая война ведется на два фронта — видимом и невидимом — и помнить об этом так же необходимо, как разбираться в тактике.