— Герою Халхин-Гола…

Я работал, не подозревая, что судьба моя совершает очередной поворот. Три БТР, собранные практически вручную, это было хорошо, но мало. Да и они были еще далеки от совершенства. По остальным новациям дела обстояли не лучше.

Нет, люди работали. Вот только — это был труд мирного времени, с соблюдением всех правил и законов. Выходной, отпуска, восьмичасовой рабочий день и так далее. Свое видение ситуации вложить в чужие головы нелегко.

Нельзя же обратиться к народу по радио и сказать: «Граждане и гражданки, если вы сейчас не напряжетесь изо всех сил, в течении следующих четырех лет двадцать семь миллионов из вас погибнут…».

Я понимал, что своим вмешательством в ход исторических событий, я уже изменил жизнь многих. Даже в боях на Халхин-Голе мои решение предопределили судьбы подчиненных мне красноармейцев и командиров.

Список живых и погибших уже не совпадает с тем, что был составлен в предыдущей версии истории. Так будет и дальше. Кто-то из убитых и умерших тогда останется в живых, а некоторые из выживших — погибнут.

Спасти всех я не смогу, как ни старайся. В моих силах лишь сократить количество изувеченных и убитых. Ради этого и вкалываю, обижая не достаточным вниманием жену и детей, к которым уже искренне привязался.

Таким философским размышлениям я предавался, покуда катил в Наркомат внутренних дел для очередной встречи с Берией. Ничего экстренного. Очередное согласование перечня лиц, освобождаемых, временно или окончательно, в связи с государственной необходимостью.

Чутье подсказывало, правда, что не ради этого вызвал меня нарком. Точнее — не только ради этого. Для обычного согласования хватило бы встречи заместителей. Значит, либо очередные неприятности, либо — неожиданное известие. И не знаю, что хуже.

Берия встретил меня с обычной для него вежливой улыбкой, но в глазах читалась озабоченность.

— Георгий Константинович, садитесь, — указал он на кресло. — Списки я просмотрел. В основном, согласен. Но не это главное. — Он отодвинул папку и сложил руки на столе. — У нас проблема. Вернее, у вас.

Я молча ждал продолжения.

— Ваши инициативы… как бы точнее выразиться… вызывают растущее сопротивление. И не только у Маленкова с присными. — Берия помолчал, давая мне время понять, к чему он клонит. — Вчера на малом совещании у вождя прозвучала мысль, что вы пытаетесь объять необъятное. Создать новую армию, не имея на то должного опыта и полномочий.

— Опыта Халхин-Гола недостаточно? — спросил я.

— Для некоторых — да. — Нарком пожал плечами. — Они говорят, что локальный конфликт с японцами — не показатель. И что ваши проекты отвлекают ресурсы от текущих нужд обороны.

Он подошел к сейфу, достал папку с грифом «Особой важности».

— Есть предложение… — Берия сделал паузу, — назначить вас командующим одним из округов. Подальше от Москвы. Чтобы вы могли, так сказать, сосредоточиться на непосредственных обязанностях.

Я почувствовал, как сжимаются кулаки. Это была изощренная форма ссылки. Убрать с глаз долой, лишив возможности влиять на стратегические решения.

— И как вы к этому относитесь, Лаврентий Павлович? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

— Я считаю, что ваша энергия и идеи нужны здесь, — ответил он без колебаний. — Но одного моего мнения недостаточно. Нужны… весомые аргументы. Быстрые и убедительные результаты. Иначе… — он развел руками.

В его словах не было угрозы. Была констатация факта. Система начинала отторгать чужеродный элемент. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы доказать свою необходимость. И аргументы должны были быть железными.

Берия снова сел за стол, снял пенсне и принялся протирать их носовым платком.

— Результаты… — протянул он. — Три БТР на полигоне впечатляют, но их легко списать на единичные образцы. Вашу новую униформу — на «частные эксперименты». Нужно нечто большее. Нечто, что нельзя игнорировать и что увидят все. Показатель эффективности ваших методов, но… в мирной сфере.

Он пристально посмотрел на меня. Продолжил:

— Вы говорите о новых станках, о новых материалах. Покажите их применение в деле, результат которого будет осязаем и понятен даже партийному бюрократу. И чтобы это нельзя было скрыть или замолчать.

Я молча кивнул, мысленно перебирая варианты. Оборонные проект обнародовать нельзя, они сугубо секретны. Нужно что-нибудь гражданское, но при этом — впечатляющее.

— Стройка, — сказал я после паузы. — Не военный завод, а гражданский объект. Но стратегический. Мост через крупную реку. Или новая железнодорожная ветка в сложных условиях. Из тех, что не могут построить годами.

Берия с интересом наклонился.

— Продолжайте.

— Мы берем отстающую, забюрократизированную стройку. Применяем там новые методы: научную организацию труда, упрощение отчетности, использование техники, которую мы уже получаем. Снимаем с работы десяток бездельников-управленцев и ставим толковых инженеров, в том числе из тех, кого мы… достали из мест не столь отдаленных. И укладываемся в рекордные сроки. Не за три года, а месяцев за шесть.

Я сделал паузу, глядя на Берию.

— Когда по новому мосту пойдут поезда, а по новой ветке — пассажирские составы, это увидят все. Это будет материальное, осязаемое доказательство. Доказательство того, что новая система управления работает. И тогда любой, кто захочет оспорить наши оборонные проекты, будет выглядеть глупцом, отрицающим очевидный успех. Но для этого мне нужны те же чрезвычайные полномочия на этой стройке. В том числе — и в смысле кадровых решений.

Берия задумался, оценивая мое предложение. В конце концов, мост и дорога могут быть использованы не только в гражданских целях. Не говоря уже о том, что такой проект прекрасный пропагандистский ход.

— Какая именно стройка? — коротко спросил он.

— Выбор за вами, Лаврентий Павлович. Та, что на слуху, где больше всего ругают за «неэффективность капиталовложений». Где самые серьезные срывы сроков.

В кабинете повисла тишина. Берия вдумчиво покивал головой, и в его глазах мелькнуло холодное удовлетворение.

— Хорошо. Будет вам такая стройка. И полномочия. Готовьтесь, Георгий Константинович. Теперь вы будете бороться не с японцами, а с нашей родной советской волокитой. И это, поверьте, порой куда опаснее.

Раздался телефонный звонок. Нарком снял трубку. Медленно поднялся.

— Да, товарищ Сталин… Он у меня… — протянул трубку мне. — Вас, товарищ Жуков!

Я вошел в прихожую, чемодан уже стоял у двери. Александра Диевна вышла из гостиной, дочери — из своей комнаты. Они понимали, что я уезжаю. Младшая уже куксилась. Вот-вот заплачет.

— До свидания, девочки, уезжаю, — сказал я, снимая с вешалки шинель. — В командировку, На строительство.

— Надолго? — спросила жена.

Слишком спокойно спросила. Насколько я успел ее узнать — это означало крайнюю степень встревоженности.

— Настолько, насколько потребуется, — проворчал я, надевая шинель и фуражку. — Не беспокойтесь. Все будет в порядке.

— Береги себя.

Элла подбежала и обняла меня, прижавшись щекой к грубому сукну шинели.

— Папка, привези мне что-нибудь!

Я положил руку на ее голову.

— Учись хорошо. Тогда привезу.

Эра стояла поодаль, смотря на меня серьезным, взрослым взглядом.

— Ты едешь на север? Там сейчас холодно.

— Не замерзну, — с улыбкой сказал я ей. — Присматривай за сестрой.

Я поцеловал Шуру, взял чемодан и вышел в подъезд, не оглядываясь. Жена, конечно, все понимала, хотя и не произносила вслух, а девочки пусть думают, что я еду на стройку. Так им будет спокойнее.

За окном «эмки» замелькали вечерние огни Москвы. Я смотрел на них, но видел другое — заснеженные леса и гранитные глыбы Карельского перешейка. Мысли невольно возвращались к вчерашнему разговору в кремлевском кабинете.

Когда я вошел, вождь был один. Он пригласил меня садиться, а сам по своему обыкновению остался на ногах. Медленно раскуривая любимую трубку, Сталин посматривал на меня изучающим взглядом.