— Так и работать, — сказал я командирам, собрав их вокруг себя. — Помните: сапер, танк и пехотинец — это не три разных рода войск. Это один кулак. И этот кулак должен бить точно и быстро. Продолжайте занятия.

Я повернулся, чтобы проследовать к своему «ГАЗику», к которому уже привык. Замети это, Трофимов кинулся заводить мотор. Как вдруг в расположение роты въехала черная «эмка», водила которой громко и требовательно просигналил.

День клонился к закату, солнце садилось рано, окрашивая снег в кровавые тона. Воздух, был холодный и колкий, как стекло. Граница между СССР и Финляндией была не просто линией на карте — это был рубеж между войной и миром, натянутый, как струна. И струна эта вот-вот должна была лопнуть.

Советские пограничники, затаившись в промерзлых заслонах, всматривались в серую пелену леса. Последние дни были тревожными. То там, то здесь вспыхивали короткие, с виду бесцельные перестрелки, а эхо одиночных выстрелов катилось по лесистым холмам.

Группа финских лыжников в маскхалатах, белых, как окружающий снег, бесшумно скользила между замшелыми валунами. Под халатами у них была форма пограничников. тщательно продуманная легенда на случай задержания: «сбились с пути».

Вот только в кармане у командира лежала не карта приграничной территории, а схема диверсионных действий. Они возвращались «после выполнения задания», как сухо констатировали позже финские архивные документы.

Войны, как таковой, еще не было, на календаре значилось всего лишь 28 ноября, а диверсионно-разведывательные группы уже действовали на советской территории, как кроты, роя подкопы под хрупкий мир.

Внезапно тишину разрезала очередь из ППД. Завязалась короткая, жестокая схватка. Финны, отстреливаясь, начали отход. И тогда, чтобы прикрыть их отступление, с финской стороны заговорила артиллерия.

Снаряды с воем легли на советской территории, поднимая фонтаны снега и земли. Это был не случайный выстрел; это был спланированный акт обеспечения отхода своей группы. Мирную тишину разорвали взрывы.

Советские пограничники, среди которых были и срочники, и опытные командиры, залегли. Над их головами с противным воем проносились снаряды.

— С миномета бьют! — крикнул кто-то, прижимаясь к земле. — Слышишь, между выстрелом и разрывом секунд двадцать проходит!

Боец был прав. Дистанция, с которой был произведен выстрел и траектория снарядов разрушали версию, которую позже предложит Финляндия, будто русские сами себя обстреляли, причем, из пушек, а они, финны, дескать, отвели свою артиллерию от границы.

Логика и физика возражали. Огневая позиция находилась южнее, на финской территории. Да и воронки от разрывов мало походили на снарядные, но идеально подходили для мины, выпущенной с короткой дистанции.

Время для инцидента было выбрано с циничным расчетом — слишком поздно, чтобы до наступления сумерек успеть провести полноценное расследование и зафиксировать все улики. А к утру выпадет снег и поди собери осколки.

Это была идеальная провокация, рассчитанная на мгновенный пропагандистский эффект и невозможность быстрой объективной проверки. В ставке финского командования царило нервное ожидание. Они бросали кость, зная, что это может привести к войне.

И они были уверены в своей безнаказанности. Щедрые посулы и обещания поддержки от Запада грели душу. Лондон и Париж намекали, что в случае конфликта с «восточным колоссом» помощь придет незамедлительно.

Финляндию готовили в качестве тарана, а ее руководство, ослепленное националистическими идеями «Великой Финляндии», мечтавшее о финно-угорской империи от Балтики и до Урала, с готовностью шло на поводу.

Об инциденте в Майниле я узнал из донесения, доставленном из штаба 7-й армии на связной «эмке». Выводы сделал сам. Это была не случайность, а финальный акт целенаправленной политики обострения.

Финские ДРГ, артобстрелы, постоянные нарушения границы — все это начнется буквально на следующий день. И события начнут нарастать, как снежный ком, выстраиваясь звеньями одной цепи.

Цели белофиннов были ясны, как день, выставить СССР агрессором, дать Западу формальный повод для вмешательства и в суматохе большой войны урвать свой кусок, но они просчитались. «Быстрая и решительная поддержка» Запада оказалась миражом.

Армии и флоты Англии и Франции не были готовы, а их планы высадки в Скандинавии оказались нереалистичными и запоздалыми. Финляндия осталась один на один с разбуженным русским медведем.

Я знал, что на всем протяжении границы вскоре загремят выстрелы. Война, которая фактически уже шла, вот-вот перейдет в открытую фазу. И то что СССР начнет ее, не станет «вероломным нападением на мирную страну», как брехали западные газеты.

Это будет эскалация уже шедшего низкоинтенсивного конфликта, спровоцированного и разогретого извне. Финляндия, сама пошла на то, чтобы стать разменной монетой в большой геополитической игре, и заплатила за свои иллюзии сполна. Вернее — заплатит.

И лишь горькое поражение заставит ее правительство пересмотреть химерические идеи «племенной войны» и осознать, что единственный путь к процветанию — не вражда с великим соседом, а строительство прагматичных и мирных отношений.

Ладно. Это все дело будущего. Моя забота о том, чтобы боевые действия не начались раньше времени. Иначе повторится ситуация декабря 1939 года из прошлой версии истории, а следовательно — все мои усилия пойдут насмарку. Нужно срочно связаться со Ставкой.

Я откинулся на стенку блиндажа, пытаясь прогнать тяжесть с век. На столе передо мной лежали сводки, поступающие одна за другой, все тревожнее и тревожнее. Финские провокации на границе участились до неприличия.

Стрельба, диверсанты, обстрелы… Мелкие уколы, но какие наглые! Они будто проверяли нас на прочность, зондировали оборону, зная, что мы связаны приказом не поддаваться на провокации.

И самое страшное — это работало. В войсках зрело глухое брожение. Командиры, теряющие людей в мелких стычках, рвались в бой. Я читал это в их донесениях, слышал в их голосах по телефону, но приказа начать из Москвы пока не поступало.

Мой план прорыва укрепрайона Маннергейма был готов. Вот только для его осуществления требовались выдержка, точность часового механизма и внезапность. С внезапностью дело обстояло все хуже и хуже.

Все катилось к тому, что нас втянут в генеральное сражение на невыгодных для нас условиях, по чужому сценарию. Дивизии ринутся вперед без должной артподготовки и разведки, напоровшись на неподавленные доты. Начнет бойня. Бессмысленная бойня.

Я посмотрел на часы. 22:45. Медлить было нельзя. Каждый час увеличивал риск того, что какой-нибудь горячий командир полка, не выдержав очередной провокации, откроет ураганный огонь и даст им желанный повод обвинить нас в агрессии.

Звонить по прямому проводу и докладывать в Ставку? Слишком рискованно. В прифронтовой зоне, любая, даже самая засекреченная линия может оказаться на прослушке. Перехват такого разговора финнами стал бы для них подарком.

— Трофимов! — крикнул я ординарцу, которому сам же разрешил поспать. — Подъем!

— Есть, товарищ командующий? Едем?

— Едем!

— Ночью? — в его голосе прозвучало удивление.

— Ночью, — отрезал я. — Во вспомогательный авиаполк. Готовь машину?

— Есть!

Пока он хлопотал, я набросал на листке основные тезисы. Цифры, расчеты, названия населенных пунктов — очаги будущих боев. Мне нужно было не просто просить отсрочки. Мне нужно было доказать Верховному, что единственный шанс на быструю и победоносную кампанию — это выдержать паузу.

Две недели. Четырнадцать дней на то, чтобы подтянуть тяжелую артиллерию, перегруппировать войска, направить разведку на выявление точных карт финских укреплений. Две недели, чтобы превратить наш гнев в отточенный клинок, а не в дубину, которую мы сейчас рискуем обрушить на гранитные скалы.