Я указал в сторону окопов, где красноармейцы в новых белых маскхалатах поверх полушубков проверяли оружие.

— Валенки, стеганые брюки, рукавицы. Все это получено по моему личному требованию в обход части тыловых норм. Потому что старые нормы писались для парада, а не для войны в карельскую зиму. Интенданты, которые цеплялись за эти нормы, уже отстранены.

— Организаторская работа важна, — произнес Уваров. — Однако не менее важен моральный дух. Командиры докладывают, что вы отменили политбеседы в наступающих частях, заменив их исключительно техническими инструктажами.

— Товарищ бригадный комиссар, — сказал я, понизив голос, чтобы его слышали только мы, — лучшая политбеседа для красноармейца сейчас — это вид разбитого финского ДОТа, который он штурмовал и остался жив. Лучшая агитация — это уверенность, что его командиры знают, куда вести, и артиллерия подавила вражеский пулемет до того, как он поднялся в атаку. Они видят, что их жизнь не считается копеечной. Это и рождает тот самый «наступательный порыв», а не заученные лозунги в землянке. Однако если вы считаете иначе — я готов предоставить вам роту для проведения политзанятий. Прямо здесь, на переднем крае. Сейчас.

Я сделал паузу, давая ему осознать предложение — вести политбеседу под возможным минометным обстрелом. Уваров слегка побледнел и кашлянул.

— Моя задача — общая координация и контроль, товарищ комкор. Непосредственную работу ведут младшие политработники в частях. Я… принимаю к сведению ваш подход.

В этот момент к НП подбежал связной, весь запыхавшийся.

— Товарищ комкор! С передового наблюдательного пункта сообщают, что финны пытаются контратаковать силами до роты на стыке 245-го и 43-го полков! Просят огневой поддержки!

— Товарищ бригадный комиссар, извините, — сказал я и, повернувшись к командиру артиллерийского дивизиона, отдал приказ: — Цель: квадрат 42–51. Координаты от НП-4. Батарея, три снаряда, беглый огонь. Немедленно.

Через минуту над нашими головами с воющим звуком пронеслись снаряды. Вдалеке, у опушки леса, встали три земляных всплеска. Еще через минуту связной передал: «Контратака отбита. Противник отходит, неся потери».

Я повернулся к Уварову:

— Вот вам и партийно-политическая работа в действии. Уверенность бойцов в том, что их поддержат. Теперь, если позволите, мне нужно готовить окончательный прорыв второй полосы. Мои помощники предоставят вам все дополнительные сведения.

Уваров, явно подавленный скоростью и жесткостью происходящего, кивнул.

— Конечно, товарищ комкор. Я продолжу работу в штабе дивизии.

Он удалился вместе со своим адъютантом, стараясь идти уверенно по хлипкому настилу траншеи. Я видел, как он украдкой вытирает пенсне, запотевшие не от мороза, а от нервного напряжения.

— Думаете, отстанет, товарищ комкор? — тихо спросил комдив.

— Ненадолго, — ответил я. — Он выполнил формальность — «посетил передовую». Теперь будет писать отчет. И в нем будут и успехи, и «отдельные недостатки». Главное — он увидел, что здесь не до бумаг. А раз не до бумаг, то и его власть здесь формальна. Пока мы наступаем. Нам нужно сохранить этот темп.

Разведданные от пленного финского лейтенанта и ночных поисковых групп были наконец сведены воедино. Перед нами лежала детальная схема второй полосы обороны. Она была слабее первой, но и коварнее. Множество мелких, хорошо замаскированных ДЗОТов, минные поля, подготовленные позиции для фланкирующего огня.

— Классическая тактика изматывания, — хмуро сказал начальник разведки. — Они не ждут, что удержат нас надолго. Они хотят заставить нас заплатить за каждый метр кровью и временем, пока подтянут резервы из глубины или с севера.

— Тогда мы не будем играть по их правилам, — заявил я, обводя взглядом собравшихся командиров. — Мы не станем штурмовать эту полосу в лоб, рота за ротой. Мы ее срежем.

Все взгляды устремились на карту.

— Вот здесь, — я ткнул карандашом в стык между двумя узлами сопротивления, — разведка показала наименее сильную плотность огневых точек. Ширина — около восьмисот метров. Лесисто-болотистый участок, который они считали непроходимым для танков, но морозы сковали болота. И у нас есть «Комсомольцы».

«Комсомольцами» в корпусе называли легкие плавающие танки «Т-38», которые считались бесполезными для серьезного боя. Однако сейчас их малый вес и способность преодолевать сложный рельеф были преимуществом.

— Формируется усиленный танковый отряд из десяти «Т-38», каждый в сопровождении десанта автоматчиков из штурмовых групп. Их задача — ночью, без артподготовки, прорваться через этот участок. Не вступая в бой, обойти узлы сопротивления с фланга и выйти им в тыл. Одновременно с этим, — я перевел карандаш на основные укрепления, — после короткого, но мощного огневого налета, основная пехота атакует их в лоб, но не для того, чтобы немедленно взять, а чтобы сковать. Как только в тылу у финнов начнется паника от удара танкового отряда, лобовая атака переходит в решительный штурм. Артиллерия работает по следующему плану. Сначала по переднему краю, затем, по сигналу ракетой, переносит огонь вглубь, отрезая пути отхода.

В блиндаже повисла тишина. План был рискованным. Если отряд обнаружат раньше времени, его расстреляют в упор. Если пехота не сдержит финские гарнизоны, те развернутся и ударят танкам в бок.

— Смело, Георгий Константинович, — наконец сказал комдив Гореленко. — Очень смело, но если сработает…

— Если сработает, завтра к вечеру мы будем на подступах к главной полосе «V», а финны на этом участке будут либо уничтожены, либо начнут в панике отступать, — закончил я. — Готовность к четыре часам утра. Все вопросы по взаимодействию и связи утрясти до двух. Командир танкового отряда — ко мне, для постановки задачи лично.

Когда командиры разошлись, я остался у карты один. На кону было все. Не только успех операции, но и моя позиция перед Ставкой. Если эта атака провалится, Уваров получит в свои руки железный аргумент о «авантюризме», а Маленков и Мерецков — повод снять меня с должности и раздербанить корпус.

Если же сработает… тогда даже комиссар Уваров будет вынужден писать в отчете о «выдающемся мастерстве командования». В блиндаж вошел Трофимов с котелком дымящейся каши.

— Подкрепись, товарищ комкор. С утра не емши.

Я машинально взял котелок. Вкуса не чувствовал. Мысли были там, в ночном лесу, где десять легких танков и несколько десятков автоматчиков должны были решить судьбу тысяч.

Внезапно снаружи донесся приглушенный гул моторов, непохожий на наши. Затем — отдаленные взрывы где-то в глубоком тылу, за линией фронта. Я вышел из блиндажа. На небе, в разрывах облаков, мелькали огоньки — трассеры.

Там завязался воздушный бой. Наша ночная истребительная авиация перехватывала финские бомбардировщики, пытавшиеся нанести удар по нашим тыловым складам и аэродромам.

Еще один фронт. Бесконечная, многослойная война. Я посмотрел на часы. До начала операции оставалось шесть часов. Шесть часов тишины перед решающим ударом, который должен был либо похоронить все мои планы, либо открыть дорогу на Выборг.

Заквакал полевой телефон. Связист снял трубку.

— Вас, товарищ комкор!

Я взял трубку полевого телефона. И сразу, сквозь треск помех, до меня долетел далекий голос Шапошникова, сухой, официальный, но, судя по интонации, ничего хорошего мне не предвещающий.

— Жуков, вам немедленно надлежит прибыть в Главный штаб фронта, — сказал он. — Самолет на аэродроме «Горы» ждет. Обстановка требует вашего личного присутствия для доклада по плану развития прорыва и… по некоторым вопросам снабжения.

— Товарищ начальник Генштаба, операция по штурму второй полосы началась шесть часов назад. Мое…

— Операцию не отменяем, — перебил меня Шапошников. — Все ваши приказы остаются в силе. Ваше присутствие здесь важнее. Вопрос стоит о выделении вам дополнительных ресурсов. Или об их перенаправлении. Решать будем на месте. Все.