— Взаимовыручка, товарищ маршал, — жестко парировал я, — это когда резервы фронта вводятся в бой на направлении успеха, чтобы развить его, а не бросаются на латание дыр, возникших из-за плохой подготовки. Мое продвижение создает угрозу всему фронту противника. Он уже вынужден снимать силы с других участков. Это и есть лучшая помощь соседям.

Шапошников, до этого молчавший, поднял глаза от карты.

— Георгий Константинович, ваши доводы о концентрации сил логичны. Но командование фронта докладывает о дисбалансе. Вы требуете исключительного внимания к своему участку.

— Я требую выполнения утвержденного Ставкой плана, который предполагал создание ударного кулака, — не отступал я. — Этот кулак создан и бьет. Распылять его — значит действовать вопреки плану. Более того, я считаю, что резервы фронта должны быть брошены не на подпорку неудачных атак, а на развитие прорыва. Только так мы можем добиться решительного успеха.

Ворошилов заерзал в кресле. Ему, старому конармейцу, претила такая «медлительная», «артиллерийская» война. Он хотел лихих кавалерийских налетов, а я предлагал методично долбить бетон.

— Самоуверенность! — рявкнул он. — И нарушение субординации! Ты игнорируешь указания штаба фронта!

В этот момент дверь приоткрылась, и дежурный что-то тихо сказал Яковлеву. Тот кивнул.

— Товарищ маршал, из 50-го корпуса явился делегат связи с документами, которые запрашивал комкор Жуков.

Я поднялся.

— С вашего разрешения, товарищ маршал, это трофейные документы финского полкового штаба и показания пленного офицера. Они подтверждают успех прорыва и дают ключ к разгрому второй полосы.

Шапошников жестом велел внести папки. Он первым начал изучать финские карты с нашими пометками, схемы, перехваченные приказы. Его лицо, всегда непроницаемое, выразило живой интерес.

— Климент Ефремович, посмотрите, — он ткнул пальцем в карту. — Здесь, на участке Жукова, финская оборона обозначена как «прорвана, отход на позиции 'В»«. А здесь, на участке 19-го корпуса, — 'позиции удерживаются, резервы на месте». Факты подтверждают его слова. Его удар сломал их оборону.

Ворошилов угрюмо разглядывал документы. Военные факты для него были весомее штабных интриг, но амбиции Мерецкова и его политическое прикрытие в лице Маленкова тоже нельзя было сбрасывать со счетов.

— Ладно, — процедил он. — Прорвал — молодец. Однако с зазнайством надо бороться. И с соседями договариваться. Комиссия политуправления поможет наладить взаимодействие и партийную работу в твоих частях.

«Поможет» — ключевое слово. Уваров оставался моим надзирателем.

— Моя задача — выполнить приказ и разгромить противника, — сказал я. — Для этого мне нужны резервы, особенно артиллерия большой мощности, и свобода маневра на оперативную глубину, когда вторая полоса будет прорвана. Обещаю — как только мы прорвем ее, финский фронт на перешейке рухнет, и все корпуса смогут перейти в наступление.

Шапошников и Ворошилов переглянулись. Шапошников кивнул почти незаметно.

— Резервы будут распределяться по обстановке, — сказал Ворошилов, уже без прежней ярости. — Только учти, Жуков, если твой прорыв захлебнется на этой второй полосе, а соседи из-за тебя понесут неоправданные потери — отвечать будешь по всей строгости. И комиссия товарища Уварова будет следить за порядком. Теперь — возвращайся к своим. И чтобы завтра были новые результаты.

— Есть, товарищ маршал.

Меня отпустили. Не с триумфом, но и не с поражением. Я отбил попытку немедленно раздербанить мою группировку. Однако Уваров с его мандатом оставался у меня в тылу как политический контролер. И резервы мне так и не пообещали прямо.

Выйдя из подвала, я увидел Трофимова, ждущего у машины с озабоченным лицом.

— Все в порядке, товарищ комкор?

— Пока держимся, — буркнул я, забираясь в «ГАЗик». — Теперь обратно, и быстрее. Пока мы тут совещались, финны не спали.

Пока мы мчались в темноте обратно на передовую, я обдумывал положение. Официальное командование в лице Ворошилова и Шапошникова, колебалось, но склонялось к поддержке, видя результат.

Аппарат ЦК, в лице Маленков, но руками Уварова, вел подкоп. Мне нужно было не просто воевать. Мне нужно было побеждать так быстро и эффективно, чтобы ни у кого не оставалось аргументов. И нейтрализовать Уварова, не вступая с ним в открытый конфликт.

На КП 90-й дивизии уже рассветало. Ее командир встретил меня докладом:

— Ночь прошла относительно спокойно. Разведгруппы работали, принесли схемы минных полей. Артиллерия вела беспокоящий огонь. Потерь мало. Но, Георгий Константинович… комиссия политуправления прибыла. Бригадный комиссар Уваров. Расположился в доме в тылу, требует к утру предоставить все политдонесения, списки потерь и… план партийно-политического обеспечения дальнейшего наступления.

План партийно-политического обеспечения наступления. Звучало как насмешка. Пока мы думали, как подавить огневые точки, он думал, как правильно оформить отчет.

— Хорошо, — сказал я. — Предоставьте ему все, что он просит. В трех экземплярах. И пригласите его сегодня, часов в десять утра, на передовой наблюдательный пункт. Скажите, что комкор Жуков лично покажет ему результаты работы войск и обсудит вопросы морального духа в боевых условиях.

— Пригласить на передовой НП? — удивился комдив.

— Именно туда. На самый что ни на есть передовой. Пусть проникнется обстановкой. А теперь, товарищ комдив, давайте работать. У нас сегодня тяжелый день. Нужно проломить эту вторую полосу, пока в кабинетах не передумали.

Удар нужно было наносить быстро, жестко и неоспоримо. И, возможно, бригадному комиссару Уварову стоило воочию увидеть, как на самом деле делается эта работа.

Передовой НП 90-й стрелковой дивизии

Бригадный комиссар Уваров прибыл точно в срок, что уже вызывало подозрение — пунктуальность была не самой характерной чертой политработников такого ранга. Его сопровождал молодой, щеголеватый старший политрук с портфелем.

Сам Уваров, плотный мужик, с внимательными глазами за стеклами пенсне, был одет в добротное, утепленное обмундирование, но без единого пятнышка грязи. Он выглядел как человек, прибывший с инспекцией на образцово-показательный завод, а не на передовую.

— Товарищ комкор, — начал он, пожимая мне руку, — прибыл для оказания содействия в деле партийно-политического обеспечения наступательного порыва бойцов и командиров. Ознакомился с документами. Вижу большое количество рапортов о боевых успехах, но также и сигналы о недостатках в снабжении горячим питанием на переднем крае и о случаях обморожения в отдельных подразделениях.

Ревизор сразу взял верный тон. Он не нападал, а «оказывал содействие», указывая на реальные, но мелкие упущения, чтобы создать видимость объективности.

— Недостатки устраняются, товарищ бригадный комиссар, — ответил я, указывая на стереотрубу. — Предлагаю вам сначала оценить обстановку. Вон там, в полутора километрах, проходит вторая полоса обороны противника.

Уваров с некоторой неохотой прильнул к окулярам. В этот момент, как по заказу, наша артиллерия начала методичный обстрел только что разведанных целей. Земля содрогнулась, и по снежному полю впереди встали черные фонтаны разрывов.

— Что… что это? — спросил Уваров, отстраняясь.

— Корректируемый артиллерийский огонь по выявленным ДЗОТам и скоплениям живой силы противника, — пояснил я. — Благодаря разведданным, полученным ценой жизни двух разведчиков прошлой ночью, мы бьем не по площадям, а точно. Это и есть забота о красноармейце — сохранить его жизнь при штурме.

Комиссар кивнул, ничего не сказав, и снова посмотрел в трубу. Я продолжил:

— Вы справедливо отметили вопрос с питанием. Организованы полевые кухни, которые подвозят пищу максимально близко к передовой, но на острие удара, в штурмовых группах, бойцы получают усиленный сухой паек — шоколад, концентраты, сало. Потому что в траншее под огнем котелок не поставишь. Это тоже забота. А обморожения… Посмотрите на наших бойцов внизу.