— Срочно к комкору! Карты по участку прорыва!

Участок прорыва. Еще одно ключевое понятие. Значит, Жуков не просто укрепляет оборону, он готовит наступление. И на узком участке. «Жаворонок» спустился в землянку, сел за стол и мысленно добавил к своему донесению: «готовит наступление на узком участке фронта. Затребовал карты участка прорыва».

Он сидел, уставившись в одну точку, перебирая в памяти, все что ему удалось нарыть. И с каждой минутой у него крепло убеждение, что все эти обрывки не стоят и гроша. Вот только за их передачу он может заплатить жизнью.

Единственное, что могло бы, если не спасти, то продлить ему существование, так это предельная осторожность и наблюдение за рутинными, никому не интересными документами, в которых иногда проскальзывали крупицы нужной информации.

Вместо того чтобы ехать на следующий КП, я приказал шоферу свернуть к переднему краю. Никакие доклады не могли заменить личного осмотра. Мы оставили машину в лощине и пешком поднялись на НП 123-й стрелковой дивизии.

Комдива на месте не оказалось — он был в батальонах. НП представлял собой простой, но грамотно оборудованный окоп в полный профиль, с блиндажом для связистов. Комбат, капитан Тихонов, доложившись, с недоверием смотрел на мои комкоровские знаки различия.

— Покажите мне вашу полосу обороны, — сказал я, подходя к стереотрубе.

Капитан принялся заученно докладывать о расположении рот. Я слушал вполуха, изучая в окуляр нейтральную полосу. Лес, заснеженные кочки, колючая проволока заграждений с сопредельной стороны. Ничего интересного видно не было.

— Ваши наблюдатели где? — спросил я, не отрываясь от трубы.

— На передовых постах, товарищ комкор! Вон там, у одинокой ели, и левее…

— А финские позиции? Что видите?

Капитан замялся.

— Противник активно маскируется… Данные уточняются…

Я отошел от трубы. Это была та самая болезнь — позиционная близорукость. Командиры знали расположение своих взводов, но не видели противника.

— Немедленно выдвинуть вперед, за свой КПП, группы снайперов и наблюдателей с задачей засекать каждую вспышку, каждый дымок, каждое движение. Фиксировать на карту-километровку. Я хочу видеть у вас не пустую бумажку, а схему с нанесенными целями для артиллерии. Понятно?

— Есть! — капитан бросился исполнять.

Обратно к машине мы с Трофимовым шли молча. Я видел, как по дороге на передовую движется рота бойцов. Шли не в колонне, а едва ли не толпой. Нога за ногу. Я шагнул вперед, нос к носу с лейтенантом. Тот вытаращился. Рука медленно потянулась к козырьку буденовки.

— Это что за бардак, лейтенант, — осведомился я ледяным тоном. — У тебя бойцы, или бабы беременные? Что за строй? Где интервалы?

Лейтенант, растерянный, так и не донеся руку до козырька, начал что-то мямлить об усталости личного состава после долгого марша.

— Что ты там бубнишь? Немедля построить роту и вперед бегом! Рассредоточиться цепью! Короткими перебежками, используя складки местности, арш! — приказал я. — Вы же на линии фронта, черт вас побери!.. Снайпер или минометчик могут работать по вам как по учебной мишени!

Последние слова уже произнес сам для себя. Потому что молоденький лейтенантик, видать, недавно только после училища, забегал, как ошпаренный. Рота почти мгновенно рассыпалась по лесу, по обеим сторонам дороги. Пошла, вернее — побежала цепью.

Да, похоже нужно довести до автоматизма не только штурм ДОТов, но и простейшее передвижение по лесу, под возможным огнем противника. Я записал это в записную книжку, куда вносил необходимые данные и мысли по поводу.

Вернувшись на КП корпуса, я застал Гореленко за разговором по ВЧ-связи. По его лицу было видно — разговор непростой. Он положил трубку и тяжело вздохнул:

— Георгий Константинович, звонил Гордов. Вежливо поинтересовался, на каком основании мы затребовали все ранцевые огнеметы из армейского резерва. Говорит, это нарушает план распределения.

— Что ответили?

— Сказал, что действуем по вашему приказу в рамках подготовки к прорыву.

— И чего добился?

— Гордов пообещал «рассмотреть вопрос». Но тон его был… не очень.

Я кивнул. Система буксовала. Гордов не отказывал прямо, но создавал искусственные препятствия. Требовались более весомые аргументы.

— Дайте мне связь со штабом армии. С Яковлевым. Шифрованную.

Пока соединяли, я продумывал аргументацию. Жаловаться Берии было глупо — это показало бы мою слабость. Нужно было решать на месте.

— Всеволод Федорович, — начал я, услышав в трубке голос командарма. — Говорит Жуков. Работаю на вашем левом фланге. Для гарантированного прорыва мне критически не хватает технических средств штурма — ранцевых огнеметов, спецзарядов. Прошу вашего распоряжения об их первоочередной передаче в 50-й корпус. Успех всей операции на направлении главного удара зависит от этого.

Я сделал паузу, дав Яковлеву осознать последнюю фразу. «Направление главного удара». Это была апелляция к его ответственности перед Ставкой.

— Георгий Константинович, я понимаю, но ресурсы ограничены… — начал он.

— Всеволод Федорович, — мягко, но настойчиво перебил я. — Мы либо давим тараном, либо продолжаем долбить лбом. Я выбираю таран, но для него нужна сталь. Дайте мне двадцать четыре часа с этими огнеметами, и вы получите прорыв. Без них — лишь доклад о высоком моральном духе бойцов, которые полягут у финских ДОТов.

В трубке послышался тяжелый вздох. Яковлев был не глуп и понимал, на чью сторону может встать Сталин в случае успеха или провала.

— Ладно, — сдался он. — Распоряжусь. Но, Георгий Константинович, отчетность! Чтоб все было по форме!

— Будет сделано, — ответил я и положил трубку.

Одна битва была выиграна, но этот долгий день еще не закончился. Я велел ординарцу сообразить насчет обеда или уже ужина, потому что снаружи смеркалось, как вдруг земля вздрогнула и в блиндаж ворвался ком грязи от близкого разрыва.

Я выскочил вместе с другими командирами из блиндажа. Ветки, комья снега и обломки ящиков падали вокруг, оседая после взрыва. Красноармейцы и младшие командиры метались, но эта суета мало походила на занятие обороны.

— Лейтенант! — окликнул я одного из мечущихся. — Что, черт вас побери, происходит!

— Сдетонировал ящик с минами, товарищ командир! — выкрикнул тот, не разобрав в сгущающемся вечернем мраке знаки различия на моих петлицах.

— Разберитесь, — бросил я Гореленко. — А я — в разведотдел.

Войдя в тесное помещение разведотдела, я застал подполковника и двух его помощников за столом, заваленным аэрофотоснимками и кальками. Воздух был густым от табачного дыма. На стене висела карта, испещренная десятками условных знаков, но многие участки оставались чистыми.

— Товарищ комкор, — подполковник встал, его лицо выглядело усталым, но в глазах светился азарт профессионала. — Работаем. Снимков много, а рук не хватает.

Я взял один из снимков. Четкие тени от деревьев, расплывчатые пятна возможных укреплений. Каждая минута расшифровки стоила крови будущих штурмовых групп.

— Бросьте все второстепенные задачи, — приказал я. — Создайте сводную группу из всех, кто способен читать снимки, из топографов, саперов, лучших командиров-артиллеристов. Ваша задача — к шести часам утра положить мне на стол командиров сводную карту. Не схему, а карту с координатами всех выявленных целей. Каждый ДЗОТ, каждое препятствие, каждая тропа.

Подполковник, не теряя времени, отдал распоряжения. В землянку начали собирать людей. Скоро за столами собралось человек десять. Я наблюдал, как они, склонившись над снимками и кальками, спорят, сверяются, наносят условные знаки. Работа закипела с новой силой. И это был уже не разрозненный труд, а конвейер.

— Используйте метод триангуляции по известным объектам, — посоветовал один из топографов молодому командиру-артиллеристу. — Вот церковь в Кивиниеми, ее координаты известны. От нее и пляшем.