Я видел, как на чистой карте начинают появляться новые, еще незнакомые квадраты с пометками: «предполагаемый ДЗОТ», «противотанковые надолбы», «минные поля».

Подполковник подошел ко мне с первыми результатами.

— Георгий Константинович, вот участок перед ДОТом «Поппиус». Видите эти затемнения? С большой долей вероятности — сеть траншей и ходов сообщения. Их не было на старых картах.

Это уже меняло расстановку сил. Штурмовикам пришлось бы прорываться не только через ДОТ, но и через систему окопов.

— Немедленно передайте эти данные командиру 90-й дивизии и командиру артполка. Пусть штурмовые группы знают, что их ждет. И чтобы артиллерия подготовила огонь по этим траншеям.

Я посмотрел на работающих командиров. Они, уставшие, замерзшие, делали то, что должно было спасти сотни жизней. Карта, которую они создавали, становилась главным документом предстоящего прорыва. Без нее мы были бы слепы. С ней — получали шанс на успех.

Сумерки сгущались быстро, превращаясь в полярную ночь. Я вызвал к себе начальника разведки корпуса и командира отдельного разведбата.

— Тихоходность самолетов, с которых проводилась аэрофотосъемка, нас не устраивает, — начал я без предисловий, указывая на свежую карту. — Здесь, здесь и здесь — «белые пятна». Финны могли оборудовать огневые точки, которые с воздуха не видны. Нужны глаза на земле.

Командир разведбата, капитан, коренастый и молчаливый, кивнул:

— Пошлем группы, товарищ комкор. На лыжах, с заходом в тыл.

— Не просто группы, — уточнил я. — Группы с рациями. Их задача — не брать «языков». Их задача — засесть на сутки в нейтралке или у них в тылу и работать как живые наблюдательные пункты. Фиксировать все: расписание смены гарнизонов в ДОТах, маршруты патрулей, координаты замаскированных огневых. Каждые два часа — обязательный сеанс связи. Малейшее перемещение — доклад на КП артиллерии. Понятна задача?

Капитан усмехнулся в усы:

— Понятна. Тихая охота.

— Именно. Подберите самых надежных, самых хладнокровных. От их работы зависит, сколько наших бойцов останутся живы завтра.

Через полчаса капитан доложил о готовности трех групп. Я вышел посмотреть на них. Восемь человек в белых маскхалатах, с карабинами и рациями за спиной. Лица серьезные, без тени бравады.

— Задача ясна? — спросил я старшего группы, старшего сержанта.

— Так точно, товарищ комкор. Сидеть смотреть, по рации докладывать.

— Главное — скрытность. Никакого боя без крайней нужды. Вы нам ценнее любого «языка». Удачи.

Группы бесшумно растворились в темноте. Теперь нужно было ждать. Эти люди стали своего рода нервными окончаниями корпуса, протянутыми в сторону противника.

Вернувшись на КП, я связался с начальником артиллерии корпуса.

— С завтрашнего утра ваши командиры дивизионов и начальник артразведки дежурят здесь, у карты, — поставил я задачу. — Все данные от разведгрупп немедленно наносятся на карту и передаются для обработки. Готовьте уточненные данные для стрельбы. Когда начнется наступление — если разведка подтвердит цели, — пристрелка по вновь выявленным объектам. Огонь на подавление.

В землянке связи ВЧ загудел аппарат. Дежурный передал трубку: «Товарищ комкор, вас командующий ВВС армии». В трубке послышался знакомый голос.

— Георгий Константинович, мне хотелось бы узнать, какие еще срочные задачи вы поставите авиации? Штабные уже стонут от ваших заявок.

Я откинул край плащ-палатки, закрывавшей карту на стене.

— Задачи прежние, товарищ командующий, но с одним уточнением. Направьте на участок Сумма-Ляхде круглосуточное авиационное наблюдение. Сменными экипажами. Днем — Р-5, ночью — У-2.

В трубке воцарилась тишина. Потом командующий проговорил:

— Георгий Константинович, вы понимаете, что ночные полеты на У-2 в прифронтовой полосе — это почти самоубийство? Противник может открыть огонь.

— Понимаю, — перебил я. — Но иначе мы воюем вслепую. Мне не нужны бомбовые удары. Мне нужны глаза. Пусть летают высоко, за пределами эффективного огня МЗА, но фиксируют все: движение обозов, любой луч света в расположении гарнизонов. Каждые два часа — сводка в мой штаб и в штаб артиллерии. Без этого артподготовка будет стрельбой по площадям.

Командующий ВВС тяжело вздохнул. Слышно было, как он что-то бормочет своему начальнику штаба.

— Ладно, — наконец сказал он. — Попробуем. Выделю две пары У-2 из 68-й авиабригады. Но за потери не корите.

— Благодарю, — я положил трубку.

Это был риск, но риск оправданный. Без постоянного наблюдения любая, даже самая лучшая карта, устаревала за несколько часов. Я вызвал к себе начальника оперативного отдела. Отдал приказ:

— С завтрашнего утра организуйте на КП круглосуточное дежурство сводной группы. В ее состав должен войти ваш сотрудник, артиллерист и представитель от разведки. Их задача — немедленно наносить на общую карту все данные от наземных разведгрупп и авианаблюдателей. Создаем единую, постоянно обновляемую картину поля предстоящего боя. Она должна быть актуальной на каждый момент времени.

Покончив с этой частью работы, я направился в блиндаж командного пункта 50-го стрелкового корпуса. Там склонился над разложенной на ящиках из-под снарядов картой, рядом застыли комдив Гореленко и начальник артиллерии корпуса. Мороз сквозь бревенчатые стены пробирался внутрь, но нам было не до того.

— Всеволод Федорович, — обратился я к начарту, — ваше мнение, где находятся ключевые точки, куда должен бить наш «тяжелый кулак»? Какие укрпеления забетонированы так, что их не проймешь гаубицей?

Он ткнул заточенным карандашом в два квадрата на карте.

— ДОТ «Миллионер» и «Поппиус», товарищ комкор. Лобовая плита — до двух метров железобетона. Б-4, конечно, не пробивает насквозь, но близкий разрыв 100-килограммового снаряда… Контузия гарнизона, разрушение амбразур, трещины в бетоне. Эффект будет.

— Согласен, — кивнул я. — Отдавайте приказ на скрытную передислокацию дивизиона 203-мм гаубиц сюда, — я показал на лесной массив в трех километрах от передка. — И батареи 280-мм мортир — сюда. Только ночью, с затемнением. К утру они должны быть на позициях, замаскированы и иметь подготовленные данные для стрельбы.

Начарт тяжело вздохнул. Переброска таких гигантов по зимним дорогам была адской работой.

— Будет сделано, товарищ комкор, но для тягачей типа «Ворошиловец» нужны усиленные мосты через овраг у Разбегаево…

— Используйте саперный батальон. Усильте настилом. Все, что нужно, — предоставят. Я беру это на себя.

Пока начарт уточнял детали с командирами дивизионов по телефону, я вышел из блиндажа. Ночь была черной, беззвездной. Где-то в этой темноте уже ползли к новым позиции мои «тяжеловесы».

Каждый такой переход — это риск быть обнаруженными, это титанический труд красноармейцев и командиров, но без этого калибра проломить линию Маннергейма было бы невозможно.

Эти орудия должны были не просто стрелять, а методично, как кузнечные молоты, долбить по самым крепким узлам финской обороны, деморализуя гарнизоны и разрушая их веру в неприступность своих укреплений.

Вернувшись на КП, я застал Гореленко, изучающего донесение от наземной разведки.

— Что нового?

— Подтвердили расположение артпогреба в районе высоты 65.5, — он указал на карту. — Как раз на пути нашего предполагаемого прорыва.

— Хорошо, — сказал я и повернулся к начарту. — Внесите в план артподготовки. Вторая фаза — удар по тыловым объектам. Пусть ваши «чемоданы» поработают и там. Лишим их боеприпасов, пока они в укрытиях пережидают обстрел.

— Все цели распределены, товарищ комкор, — заговорил начальник артиллерии. — Дивизионы Б-4 и Бр-5 выходят на позиции. Вот только есть проблема — точность. Стрельба с закрытых позиций по точечным целям… даже для таких калибров — лотерея. Боеприпасы дорогие, а промахнуться — значит предупредить противника и не добиться результата.

— Значит, нужно менять тактику, — сказал я. — Отменяем классическую пристрелку по целям. Вместо нее вводим «пристрелочные пары». Для каждой важной цели — ДОТа или артпогреба — назначается два орудия. Одно, ведущее, ведет пристрелку одним-двумя снарядами. Второе, основное, ведет огонь на поражение по готовым установкам, которые расчеты подготовят на основе данных пристрелки. Сократим время на поражение цели втрое и сбережем снаряды.