— Ой! А вы кто?

Судя по тоненькому голоску, это была девушка. Даже призрачного звездного света, что просачивался в сарай было достаточно, чтобы разглядеть курносый носик, блестящие расширившиеся глазки, буденовку и шинель, а также повязку с красным крестом на рукаве.

— Боец, назовитесь по уставу! — приказал я.

— Санитар Мишкина, санотделение второго стрелкового взвода! — отчеканила она.

— Тихо. Не голоси, — сказал я. — Давай выйдем.

Я едва не силком ее выпихнул из сарая. Спросил шепотом:

— Ну и что ты здесь делаешь, санитар Мишкина?

— Меня попросил товарищ лейтенант Егоров забрать у техника-интенданта 2-го ранга Воронова какие-то бумаги… — зашептала она в ответ. — А здесь — вы… Прошу прощения, товарищ комкор!

— Вольно санитар Мишкина… Кстати, это же тебе Воронов помог довезти раненых?

— Да… Манька, кобыла, наша сдуру на дерево налетела… Хромала всю дорогу… Думала, не довезу тяжелораненых.

— Откуда же он шел?

— Со стороны мельницы. А там — финская граница.

— Ясно, Мишкина. Теперь скажи, где тебя будет ждать лейтенант Егоров?

— Не ждать. Сказал, что к медсанбату подойдет. Я там перевязочный материал получаю для нашего взвода.

— Слушай меня внимательно, Мишкина. Отдашь Егорову этот рулон. О том, что вместо Воронова, встретила здесь меня, молчок.

— Есть, товарищ комкор!

— Тихо! Топай, санитар Мишкина.

Она взяла рулон, развернулась и пошагала в сторону медсанбата. Я наблюдал за ней. Что ж, Егоров оказался хитрее, чем я думал. А значит, он враг. Все-таки придется обратиться в особый отдел. Дальнейшая самодеятельность только во вред делу.

— Трофимов! — негромко крикнул я. — Не выпускай покуда этого из сарая!

И я отправился в особый отдел корпуса. Дежурный по особому отделу, судя по петлицам — младший политрук — выслушал меня со вниманием. Он все понял правильно и шуму поднимать не стал. Никто не должен был знать, что Воронов задержан.

А я свое дело сделал и вернулся в блиндаж, выделенный мне под жилье. Трофимов предложил заварить чаю, но я отказался. Да начала артподготовки оставалось чуть больше часа. Надо было поспать хоть немного.

Карельский перешеек, участок прорыва 50-го стрелкового корпуса

Когда на рассвете я появился на командном пункте артиллерии корпуса, там стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием печки и шелестом бумаг. Начарт корпуса комбриг Дмитриев, с секундомером в руке, смотрел на скачущую стрелку.

На стене висела карта, составленная по данными разведки, в том числе и воздушной. У телефонов и раций замерли связисты. Дмитриев кивнул дежурному. Тот нажал кнопку полевого коммутатора.

— Всем подразделениям. Огонь.

Земля вздрогнула не сразу. Сначала пришел звук — низкий, раскатистый гул, словно где-то далеко проснулся от тысячелетнего сна вулкан. Это открыли огонь дивизионы большой мощности РГК.

Снаряды 280-мм мортиры Бр-5 402-го дивизиона и 203-мм гаубицы Б-4 460-го дивизиона, весом в центнер и больше, летели по навесной траектории. Первый залп обрушился на ДОТы «Миллионер», «Поппиус» и «Тертту».

Не единовременным залпом, а каскадом громоподобных выстрелов, растянутых на секунды. Глухие, сокрушительные удары, от которых содрогнулся воздух. Это была не столько стрельба, сколько работа стальных гигантов, методично дробивших бетон.

К ним присоединился гаубичный артиллерийский полк РГК, в составе которого были 152-мм гаубицы МЛ-20. Они вели огонь чаще, яростнее. Боезапас опустошился за первые десять минут, и расчеты, не разгибаясь, подтаскивали новый.

Били не только по ДОТам второй очереди, но и по засеченным узлам связи, командным пунктам, скоплениям резервов в ближнем тылу. Настал черед корпусной артиллерии. 122-мм гаубицы А-19.

Их цели были точечными. В задачу входило разрушение наблюдательных пунктов, подавление выявленных артиллерийских позиций финнов. Огонь велся не по площадям, а по координатам из «паспортов целей».

На переднем крае заговорила дивизионная и полковая артиллерия. 76-мм полковые пушки, 120-мм полковые минометы, 45-мм противотанковые пушки, выдвинутые на прямую наводку.

Это был уже сплошной, бушующий огненный шторм. Легкие орудия и минометы обрушили шквал свинца и стали на первую линию траншей, ходы сообщения, пулеметные гнезда. Снег испарился, земля вздымалась черными фонтанами.

Сотни разрывов слились в сплошной грохот, в котором уже невозможно было различить отдельные выстрелы. Финны попытались подавить огонь наших батарей с воздуха. В небе показались финские бомбардировщики, но не тут-то было.

В работу включились наши зенитные орудия, 37-мм автоматические пушки 61-К и счетверенные «Максимы» на зенитных станках. Выпущенные ими трассирующие снаряды и пули прошивали небо над передним краем, создавая огненный заслон.

Наблюдательный пункт артиллеристов на высоте 65.5 работал как нервный узел. Стереотрубы и бинокли были направлены на цели. Корректировщик, увидев, что один из ДОТов еще подает признаки жизни, прокричал в рацию:

— Цель 17! Недолет сто! Добавить угол!

И через тридцать секунды следующий 203-мм снаряд уже взорвался у амбразуры. К половине седьмого дым и пыль над финскими позициями образовали непроглядную завесу, только огонь не стихал. Он менялся, переносился, но не прекращался.

Это была не просто артподготовка. Это было тотальное подавление самой способности противника к сопротивлению. Причем — не только за счет массированности ведения огня, но и благодаря точности.

Каждое орудие, от гигантской Бр-5 до сорокапятки, знало свою цель и било по ней, экономя снаряды и превращая инженерное чудо «линии Маннергейма» в лунный пейзаж из воронок, щебня и искореженного металла.

Грохот стоял такой, что в ушах звенело даже в глубоком тылу. Земля непрерывно дрожала. Воздух стал густым, едким от запаха гари и взрывчатки. Как себя чувствовали финские солдаты в траншеях, можно было только гадать.

Артиллерийская канонада, бушевавшая почти час, начала стихать. Артиллеристы перешли к методичным, прицельным ударам по еще огрызающимся огневым точкам противника. Вот только противнику радоваться было пока рано, ибо в наступившей относительной тишине послышался новый звук.

Это был нарастающий, нестройный гул десятков авиамоторов. С востока, едва различимые на фоне серого неба, шли эскадрильи. Первыми, на бреющем полете, пронеслись истребители «И-16» из 59-й истребительной авиабригады.

Их задачей было очистить небо от вражеской авиации и прижать к земле финские зенитные точки. Следом, чуть выше, шли «Чайки» — «И-153» 7-го истребительного авиаполка, но сегодня они были вооружены не только пулеметами.

Под их крыльями висели мелкие осколочные бомбы АО-10 и выливные авиаприборы ВАП-500 с ослабленной химической смесью. Ею «опрыскивали» деревья в глубине финской обороны, с целью выкуривания «кукушек».

Однако главный сюрприз ожидал противника в третьей волне. В воздухе показались совершенно непривычные для этого времени силуэты. Это были прототипы бронированного штурмовика «ЦКБ-55», еще не получившего впоследствии знаменитое название «Ил-2».

Ширококрылые с угловатыми кабинами «летающие танки». Это была опытная партия из шести машин, срочно переброшенная с испытательного полигона под Москвой, по личному распоряжению Сталина. Видимо, после моего доклада.

Пилоты «ЦКБ-55», он же «БШ-2», были лучшими из лучших, прошедшими ускоренный курс. По радио с КП авианаводчика, находившегося на переднем НП рядом с командиром штурмового батальона, пошел сигнал:

— «Ястребы», цель — траншеи перед квадратом 38–50. Прямо перед вами. Вперед.

«И-153» первыми ушли в пике. С характерным воем они проносились над самыми верхушками елей, почти цепляя их, и в упор, с высоты 50–100 метров, расстреливали из пулеметов видимые огневые точки и сбрасывали бомбы.

За ними, чуть медленнее, но неотвратимее, пикировали прототипы «Ил-2». Отбомбившись, они заходили на второй круг, строча из пулеметов и пушек, от сплошного огня которых не спасали укрытия.