Ну что ж, одни изменения, внесенные благодаря моей настойчивости, автоматом повлекли за собой другие. Фоторазведка дала подробную карту укреплений. Артиллерия, по координатам на этой карте, разрушила долговременные укрепления и подавила артиллерию.

Теперь авиация, пользуясь теми же данными, а также — сведениями, полученными от наземных наблюдателей, точечно вычищала то, что осталось — живую силу врага в траншеях. Точнее — едва живую.

Финны, пережившие артобстрел и только-только начавшие выползать из укрытий, чтобы занять позиции, попали под новый, неотвратимый удар с воздуха. Против штурмовиков, летящих над самыми кронами, не было спасения в открытых траншеях.

С наблюдательного пункта я видел в стереотрубу, как целые участки финских траншей на нашем участке превращаются в развороченные полосы земли. Вряд ли там было теперь кому и из чего отстреливаться.

И все-таки, только пехота могла окончательно выбить противника с занимаемых позиций. Ровно в семь ноль ноль, когда последние «Илы» выбирались из пике и уходили на аэродром, по всем каналам связи прозвучала команда:

— Пехота, вперед!

Цепь красноармейцев в белых маскхалатах поднялась из укрытий. Их движение уже не напоминало первые учебные атаки. Они шли быстро, используя воронки, но почти не залегали под ответным огнем — его почти не было.

Поддерживаемые огнем легких «БТ», штурмовые группы бежали к развороченным укреплениями второй линии. Деморализованные финские солдаты вяло сопротивлялись. Донесения командиров подразделений подтверждали достигнутый успех.

Само по себе это не означало, что дальше нам будет легче, но история советско-финской войны уже пошла по иному пути, нежели та, что была мне известна. Жаль только, что некому об этом рассказать.

Землянка в ближнем тылу 50-го стрелкового корпуса

Землянка был маленькой, сырой и намертво промерзшей. Единственный свет исходил от коптилки на столе, отбрасывающей дрожащие тени на бревенчатые стены. За столом сидели двое — сотрудник особого отдела, в звании младший политрук, и арестованный.

Алексей Иванович Воронов сидел на табуретке, съежившись, как побитая собака. Он торопился выложить все, что знал. Перескакивал с одного на другое, сбивался с мысли, словно так давно хотел признаться, что теперь не мог утерпеть.

— … в штабе округа, в Ленинграде… Я был дежурным по складу обозно-вещевого имущества… Играли в «покер» в одном доме… Сумма… большая сумма. Я ее задолжал партнерам. А казенные деньги… они у меня на руках были. Я взял. Думал, отыграюсь, отдам… Не отыгрался…

Он старался не глядеть на особиста.

— Потом была ревизия. Меня бы… Тогда ко мне подошел на Невском человек. Сказал, что знает о моей беде и может помочь… Это был художник-оформитель из детского издательства. Тойво Туурович Лахти. Он сказал, что может достать деньги, но за помощь… нужно было кое-что сделать. Передать сведения о размещении высшего комначсостава. Я… я передал. Потом еще. Он платил. И угрожал.

Младший политрук кивал и записывал.

— Тойво Туурович Лахти — это настоящее имя вашего знакомого? — спросил он.

— Не знаю… Он так представился. Знаю, что его кличка «Вяйнемёйнен»… Худой такой, говорит с акцентом… Мне кажется, что — с эстонским.

— Продолжайте.

— Потом Лахти появился снова. Он назначил мне встречу в бане на Кронверкском. Сказал уже откровенно, что теперь я должен работать на финскую разведку. Что у меня теперь нет выбора. Давал задания — узнать про комплектование обмундированием 7-й армии, а потом и про… комкора Жукова…

— И вы согласились? — спокойно спросил особист.

— Он угрожал! Сказал, сдаст меня как вора и изменника!.. Ну-у, что касается вещевого довольствия — здесь мне было, что сообщить, но вот о Жукове я ничего не знал, кроме того, что писали в газетах. А потом… потом на меня вышли люди из НКВД.

— С этого места, пожалуйста, подробнее.

И «Жаворонок» принялся рассказывать. И о том, как отправился на конспиративную квартиру к Мане, как неизвестный потребовал там шпионить за Жуковым, как на Фонтанке к нему подошел парень и отвез его в какой-то дом. А в этом доме с ним разговаривал солидный товарищ, который тоже дал ему задание следить за комкором, сообщив, что связным у него будет лейтенант Егоров.

— Они сказали, что если я не буду сотрудничать, то меня сольют финнам как расконспирированного агента. А если буду — то потом помогут… И заставляли следить за товарищем комкором Жуковым. Докладывать о всех его приказах и встречах…

Он выдохнул, сгорбился на табуретке, будто хотел казаться меньше.

— Дальше! — подбодрил его младший политрук.

— Я ничего для них не сделал… Не успел. Только боялся. А вчера… лейтенант Егоров сказал, что если я не дам конкретной информации, то меня ликвидируют… Сдадут финнам… Он велел мне добыть карту, привезенную комкором, но сам товарищ Жуков арестовал меня…

В землянке повисла тишина. Особист смотрел на агента с любопытством. Карточный долг, кража, шантаж, двойная вербовка… Ему еще не приходилось иметь дело с завербованным вражеской разведкой советским военнослужащим.

— Гражданин Воронов, мы проверим ваши показания. Рекомендую вспомнить все, в подробностях… Часовой!

В землянку спустился красноармеец.

— Увести!

Воронова вывели. Младший политрук повернулся к занавеске, разделяющей помещение на две половины. Оттуда вышел человек, одетый в штатское, что само по себе было необычно для прифронтовой полосы.

— Мне кажется, товарищ Грибник, что все с этим типом ясно, — проговорил особист. — Воровство, шантаж, вербовка… А вот этого «лейтенанта Егорова» надо взять по горячим следам, через него — выйти на всю агентурную сеть…

— Не спешите, Горбатов, — отрезал названный Грибником. — Егорова мы уже спугнули… Не зря же он на повторную встречу с этим Вороновым отправил санитарку, а за «картой» так и не явился, хотя комкор поступил правильно, оставив этого техника-интенданта в сарае… Кстати, оформите-ка Воронова, как задержанного за мелкую халатность. Никаких протоколов о шпионаже пока. Поместите под надежную охрану, в относительное нормальные условия. Я с ним еще побеседую. А по линии Егорова — действуйте тихо. Мне нужны не рядовые исполнители, а те, кто им руководит. Кто санкционировал слежку за комкором в действующей армии. Выявите и доложите лично мне.

— Есть, товарищ Грибник! — поднимаясь, отчеканил Горбатов.

— Вы свободны. Свои записи оставьте здесь.

Младший политрук выскочил из землянки. А человек в штатском подсел к шаткому столику. Взял блокнот в руки, принялся листать его, хмыкая и качая головой. Дело обычное. Выловили пескарика, а щуку упустили. Хотя куда она денется…

Наблюдательный пункт, высота 65.5. Через час после начала артподготовки

Стоя в тесном блиндаже НП, я прильнул к стереотрубе. Картина, открывавшаяся в окулярах, была одновременно устрашающей и завораживающей. Там, где еще утром дремали заснеженные леса и холмы, теперь бушевал искусственный вулкан.

Первые залпы «сталинских кувалд» — 203-мм гаубиц Б-4 — оставили после себя не просто воронки. Это были кратеры. От ДОТа «Поппиус», мощнейшего узла обороны, осталась груда искореженного бетона и торчащей арматуры.

Вторая очередь ударов, теперь уже от 152-мм гаубиц-пушек, методично «проглатывала» эти руины, перемешивая их с грунтом. Самое удивительное было не в разрушениях, а в — тишине. Финская артиллерия почти не отвечала.

Наши контрбатарейные группы, пользуясь данными разведки, подавили большинство известных огневых позиций в первые же двадцать минут. Теперь работали «охотники» — легкие батареи, выискивающие и добивающие уцелевшие орудия.

— Товарищ комкор! — обратился ко мне начарт Дмитриев осипший от крика и дыма. — Цель 17-б, предположительный командный пункт батальона в районе отметки 38.2, уничтожена прямым попаданием Бр-5! Цели 5, 8 и 12 — ДЗОТы на переднем крае — прекратили сопротивление!