— Товарищ Жуков, — наконец заговорил он. — Финское правительство отвергло наши предложения по обмену территориями, хотя мы готовы были передать им в два раза больше земли, нежели требовали от них. В вопросе создания безопасной зоны на севере Ленинградской области компромиссов быть не может. Поэтому мы приняли решение отодвинуть границы с Финляндией военным путем. Вы хорошо показали себя во время боевых действий на Халхин-Голе. Поэтому предлагаю вам возглавить ударную группировку советских войск, задачей которых будет прорыв укреплений противника на Карельском перешейке.

Я ответил не сразу.

— Принимаю это предложение, товарищ Сталин, но при соблюдении определенных условий.

Хозяин приподнял бровь, из его трубки поднялась струйка дыма.

— Каких еще условий?

— Первое. Вверенные мне соединения не должны участвовать в боевых действиях без предварительной подготовки. Красноармейцы, тем более мобилизованные, не готовы к войне в лесу, зимой. Нужно время на их обучение.

Сталин кивнул.

— Второе, — продолжал я. — Параллельно с подготовкой бойцов необходимо провести глубокую разведку в тылу противника, с целью уточнения глубины эшелонирования его обороны. В идеале, мы должны знать каждый ДОТ, каждую амбразуру, как свои пять пальцев.

Снова кивок.

— Третье, — сказал я. — Прорыв должен быть поддержан массированным применением тяжелой артиллерии и авиации. Без этого лобовой штурм — это самоубийство… И четвертое — экипировка. На Севере поздняя осень уже зима, а в декабре метеорологи предсказывают сорокаградусные морозы. В сапогах, шинелях, буденовках мы поморозим красноармейцев. Да они попросту утратят боеспособность. Обязательно — полушубки, на худой конец — ватники. Шапки-ушанки. Валенки. Хорошие рукавицы, шерстяные носки, шарфы.

Вождь молчал, прохаживаясь по кабинету. Потом резко остановился.

— Сколько времени вам нужно на подготовку красноармейцев? — спросил он, словно не услышав четвертого условия.

— Месяц. Не меньше.

— Три недели, не больше, — отрезал вождь. — Что касается остального… Артиллерия, авиация, валенки — все будет. Только должен быть результат. Вам понятно, товарищ Жуков?

Я встал. Вытянулся по стойке смирно.

— Понятно, товарищ Сталин.

Машина резко затормозила у Ленинградского вокзала. Я вышел, поправил портупею. Шофер вынул из багажника чемодан. Хотел проводить. Я не позволил. Взял у него свою поклажу и поднялся по ступеням. Вскоре уже сидел в вагоне «Красной стрелы».

За окном проплывали темные силуэты подмосковных лесов. Я ехал в купе, отведенном для высшего комначсостава, и смотрел в заиндевевшее стекло. Собственное отражение накладывалось на мелькающие огоньки станций.

Впереди была Финляндия. Не та, что я помнил из единственной турпоездки в детстве, а та, что ждала нас за линией Маннергейма — с метелями, сорокаградусными морозами, гранитом дотов и снайперами-«кукушками».

Я мысленно прокручивал карту Карельского перешейка, которую изучил накануне. Лесисто-болотистая местность, узкие дороги, десятки озер. Идеальные условия для обороны и убийственные для наступления большой армии.

Именно здесь наша военная машина, которую я только начал перестраивать, должна была пройти первое настоящее испытание. Мои условия Сталину были не просто разумными требованиями любого командарма, желавшего выиграть сражение.

Это был минимальный набор, без которого операция была обречена. Меньше месяца на подготовку — чтобы научить бойцов не замерзать в снегу, не паниковать при артобстреле, отличать финскую белую масккуртку от сугроба.

Артиллерия — чтобы крушить доты, а не разбрасывать снаряды по площадям. Авиация — чтобы видеть, что творится за линией фронта и чтобы разрушать те же доты, перерезать линии снабжения и пресекать ротацию боевых частей врага.

Я понимал, что меня ждет на месте. Уверенные в себе командиры, особенно из высшего комначсостава. Красноармейцы уже мерзнущие в своих шинелках. Шапкозакидательский угар и замалчивание реальных проблем.

И главное — невидимая, но прочная стена непонимания и сопротивления, но я ехал не для того, чтобы повторять чужие ошибки. Я ехал, чтобы сделать так, как должно быть сделано, хотя бы в зоне моей ответственности.

Война в Монголии прямо не была связана с интересами СССР, чего не скажешь о Финской или, как ее еще называли, Зимней войне. И понимая, что далеко не все от меня зависит, все же надеялся, что нужные уроки будут из этого конфликта извлечены.

Пусть ценой собственной карьеры, но я не позволю бездарно положить красноармейцев в снега Карельского перешейка по глупости и самоуверенности военачальников. Поезд набирал скорость, увозя меня к этой новой войне.

Утром «Красная стрела» плавно подошла к перрону. Я вышел из вагона. Дохнул в лицо холодный и влажный питерский воздух. На перроне меня ждали трое военных — начальник штаба Ленинградского округа Чибисов и двое сопровождающих.

— Товарищ комкор, добро пожаловать в Ленинград! — откозырял начштаба.

Что-то он не слишком весел. Я коротко ответил на приветствие и направился к выходу, не тратя времени на формальности. Мы сели в черный «ЗИС-101». Машина тронулась по уже заснеженным улицам города на Неве.

— Как идет подготовка войск, товарищ Чибисов? — спросил я, глядя на мелькавшие за окном дома.

Начштаба нервно кашлянул.

— Части приводятся в боевую готовность, товарищ Жуков. Сосредоточение вдоль линии границы практически завершено. Бойцы горят желанием проучить белофиннов!

— Желание — это хорошо, — сухо заметил я. — А как с подготовкой к боевым действиям в зимних условиях? Проводились ли учения по прорыву районов, укрепленных по типу линии Маннергейма?

В машине повисла напряженная тишина. Формально Чибисов не должен был отчитываться передо мною. Я вообще подозреваю, что он приехал меня встречать не просто из вежливости. Скорее всего, в штаб звонили из Кремля по моему поводу.

— Учения… запланированы, товарищ комкор, но в связи с сосредоточением частей… не успели. Да и морозы еще не настоящие.

— А разведка? Имеются ли подробные данные по инженерным сооружениям линии Маннергейма?

— Разведотдел работает, — еще более неуверенно произнес Чибисов. — Финны хорошо маскируют свои объекты, но в целом… мы представляем общую картину.

Я молча смотрел на него, пока тот ерзал на сиденье. Картина вырисовывалась предельно ясная. Гигантская военная машина была сосредоточена у границы, но совершенно не готова к той войне, которую ей предстояло вести.

Красноармейцы в шинелях и буденовках против сорокаградусных морозов. Танки, не способные пробивать железобетонные ДОТы. Артиллерия без данных для ведения прицельного огня. Отсутствие в составе частей лыжных батальонов.

— По прибытии в штаб представьте мне все имеющиеся разведданные, — распорядился я. — И готовьте приказ о начале интенсивной программы боевой подготовки. Учиться будем на ходу.

Машина свернула на площадь у Смольного. Преодолевая сопротивление высшего комначсостава в лице Мерецкова, мне предстояло за несколько недель превратить эту неорганизованную массу войск в настоящую ударную силу. Время на раскачку кончилось.

Через десять минут я уже входил в кабинет командующего Ленинградским военным округом командарма 2-го ранга Мерецкова. За окнами мела ранняя метель, смеркалось, хотя день только начался. Под потолком сияли плафоны электрических ламп.

— Товарищ командарм 2-го ранга, комкор Жуков в ваше распоряжение явился! — доложил я.

Он кивнул, поднялся из-за стола мне навстречу, протянул руку. Хватка у него была крепкой. Я пожал ее, хотя по глазам видел, что беседа наша легкой не будет. Да я и не ждал легкости. Главное, чтобы он был откровенным.

Судя по тому, что большой стол для совещаний завален картами, а стулья выдвинуты из-под него, здесь только что кипели нешуточные страсти. Табачный дым еще не выветрился. Вон и окурки не успели вычистить из пепельниц.

Сам командарм 2-го ранга выглядел усталым, глаза запали — не спал, видать, ночь. Мерецков пытался держаться уверенно, но в его взгляде читалась тревога. Выходит, из Кремля не просто звонили, чтобы известить о прибытии. Разговор был куда жестче.