Елена встала, отпираясь руками о лёд. Встала медленно, каждый мускул протестуя против холода и усталости. В её глазах появилась слеза. Не слеза льда, блестящая и холодная, но обычная вода, горячая от человеческой боли. Слеза упала на щеку и сразу же замёрзла, оставляя след боли в геометрии льда.

"Тогда может быть, выход не в разрушении или сохранении, не в том, чтобы держать тебя в плену или дать полностью вырваться, — сказала она, и её голос был тверже, чем когда-либо, тверже горы, крепче вечного льда. — Может быть, выход в трансформации? В том, чтобы найти третий путь, где лёд и огонь не боятся друг друга, потому что оба понимают, что нужны миру? Может быть, нужно разделить твою силу? Не держать её запертой в одном Скипетре, который становится проклятием для каждой Хранительницы, а распределить её, дать её людям, открыть им секреты, которые ты знаешь? Может быть… может быть, нужна революция в самой магии?"

Долгое, натянутое, почти невыносимое молчание заполнило камеру, молчание столь громкое, что казалось физическим явлением. Потом голос Морены ответил, и в нём прозвучало что-то, похожее на надежду. Слабую, едва заметную, едва различимую в шуме времени, но всё же — надежду.

"Ты говоришь как Анна, — сказала богиня, и было ли это намёком на критику или похвалу, было невозможно определить. — Но ты думаешь как человек, а не как раб системы, как узник, привыкший к своей тюрьме. Это существенное отличие. Анна пришла ко мне из страха перед хаосом. Она хотела спасти мир, построив вокруг него ледяную стену. Но ты… ты ищешь не спасения. Ты ищешь баланса. Ты ищешь жизни, которая дышит. Это опасно. Опаснее, чем ты можешь себе представить. Потому что баланс требует не силы — силу я уже дала Анне, и та только умерла раньше времени. Баланс требует мудрости. И мудрость — это редкость даже среди людей, не говоря уже о Хранительницах, которые обычно либо жаждут власти, либо бегут от неё".

Морена помолчала, и в молчании том Елена услышала целые эпохи раздумий, века сомнений.

"Я согласна, — произнесла богиня наконец. — Но знай цену. Если ты ошибёшься, если ты не сумеешь распределить эту силу справедливо, если люди, получившие половину моей сущности, будут так же жестоки и эгоистичны, как боги прошлого, то я найду способ вырваться. И тогда мой холод не будет ледяной тюрьмой порядка. Он будет гневом богини, кормящейся справедливостью, и не будет пощады ни городам, ни королям, ни самой себе".

И с этими словами свет в камере изменился кардинально. Синий цвет постепенно превращался в нечто более сложное, в палитру цветов, которую человеческий глаз едва мог разборчиво различить. В него вплетались серебристые нити, появлялись намёки на жёлтый, почти золотой оттенок, проходили волны мягкого зелёного, как если бы весна и лето были запечатаны в этом одном куске льда. Морена больше не говорила. Но её присутствие в комнате изменилось кардинально. Она уже не была врагом, восставшей против своего плена, не была и безучастным инструментом. Она была… партнёром в неопределённости, спутником в пути, полном риска и неизвестности.

"Ты выбрала третий путь, — произнесла Морена в финале, и в её голосе зазвучала смесь страха и надежды. — Это значит, что ты готова принять и последствия. Ты готова?"

Елена посмотрела на свою руку. На ней по-прежнему пульсировал угольный знак, оставленный Следопытом. Напоминание о том, что её уже метили, что её уже отметили, что её уже считают либо добычей, либо средством манипуляции.

"Я выберу третий путь, — произнесла она в финале, и её голос был сильнее, чем когда-либо, сильнее, чем голос Императрицы, громче, чем голос Хана. — Я не разрушу Скипетр. Но я переделаю связь между нами, между тобой и миром. Я возьму только половину твоей силы. Половину холода, половину боли, половину справедливости. А вторую половину я дам людям. Не через один инструмент, не через одного посредника. Через каждого, кто захочет слушать землю, слышать голос природы, понять ритм времени и смен сезонов. Мы создадим новую систему, где магия не сосредоточена в одних руках, не зависит от одного человека, но разделена между миллионами. И тогда, может быть, тогда найдётся баланс, который будет живым, дышащим, не замёрзшим на веки вечные".

Молчание. Долгое молчание, полное веков размышлений, полное истории, её выборов и ошибок.

Потом домовой в рюкзаке, наконец произнёс первое слово после полуночи:

"Ты сумасшедшая. Я всегда это знал. Ты совершенно сумасшедшая, Елена Ветрова".

Но в его голосе не было осуждения. Только гордость. И надежда, такая же хрупкая и ледяная, как первый снег первой зимы, как первая боль возрождения.

Место: Кремль, подземелья

Время: Ночь

Высоко в залах Кремля, где сидела Императрица Ксения на престоле изо льда, прозвучал звук, который не услышал никто из смертных. Это был звук раскола. Не в физическом смысле — стены дворца остались целыми, полы не тронулись. Но под землёй, в подземельях, глубже, чем смертные инженеры считали возможным, произошло нечто. Первая трещина в системе защиты, которую Империя строила столетие.

Ксения чувствовала это, как чувствуют боль во внутренних органах. Её хрупкие пальцы сжали подлокотник трона, и лёд под ними потускнел, потеряв первозданный блеск. На мгновение её безмятежное лицо исказилось гримасой боли.

— Исправить, — прозвучал её голос, полный ледяного гнева. — Немедленно.

Гвардейцы морозника вскочили, но Императрица поднесла бледную, обожженную руку ко лбу. В её глазах что-то зажглось. Не тепло — холод. Холод, такой древний и мощный, что в воздухе дворца образовались кристаллы льда, падающие вниз, как странный снег, холод, пожирающий свет. Она видела сквозь толщу земли, через ледяные слои защиты, вниз, туда, где…

Где-то внизу, в её подземельях, дочь Хана касалась Скипетра.

— Приготовиться к войне, — сказала она ледяным голосом. — Хан идёт на нас. И на этот раз он не будет щадить.

На южных степях, где огонь дышал над землей, где песок плавился под безжалостным солнцем, Хан в своём дворце из расплавленного камня вскочил со своего трона, и пламя вокруг него вспыхнуло ярче. Он видел то же самое. Магический маяк, сигнал, что льдистая система начала рушиться. И это значило только одно: его час пришёл.

— Отправить всадников, — прорычал он, и его голос был как грохот обвала. — Они должны найти последнюю Ветрову. Живой или мертвой. Если она взяла Скипетр, то Империя рухнет. И нам останется только пепел для уборки.

А между ними, в подземельях Кремля, происходило то, о чём они оба могли лишь догадываться.

Елена услышала это первой. Не ушами — грудью. На сердце, в той его части, что была соединена льдом с самой природой Кремля. Звук был похож на грохот ломаемых костей, на рык разума, встреченного непреодолимой преградой, на то, как бьёшься головой в стену и снова, и снова…

Она подползла к стене камеры, прижала ухо к ледяной поверхности. Там, сквозь толщу холода, раздавались голоса. Не многих, но бешеной энергии. Громкие, полные отчаяния и решимости.

— Данила? — крикнула она в лёд, не веря, но и не смея не верить.

Борьба за стеной на мгновение затихла. Потом звуки возобновились с удвоенной силой. Трещина пробежала по льду, тонкая, как паутина. Потом вторая, третья. Трещины множились, расходились во все стороны, как корни древнего дерева, видящие сквозь почву воду. Лёд светился внутри, тонкий, полупрозрачный, наполненный движением.

— Дай мне место! — слабый, надорванный голос прорезал вакуум, как нож режет масло.

Елена отбежала в угол, прижимаясь спиной к дальней стене. Весь участок стены со звуком, не совсем взрыва, а скорее вздоха огромного существа, рассыпался в муку. Лёд не был сломлен. Он растаял от внутреннего жара, от борьбы огня и льда, произошедшей за барьером. Борьба была титанической. Она длилась, должно быть, часы, но заключила в себе целые эпохи. Огонь изнутри, холод снаружи. Две стихии, два предела человеческой воли, два абсолюта, встретившихся в смертельном единоборстве.