Не спрашивая разрешения, но и не нарушая магического круга, он присел у костра на корточки, достал из-за пазухи плоскую фляжку и налил в ее походную кружку темного, густого чая. Елена молча приняла ее, согревая ладони.

— Я оставил службу два года назад, — начал он, глядя в угли. — Под Ярославлем, в одной деревне. Нам поступил приказ — «очистить» поселение от тех, кто отказался присягнуть на верность Скипетру и признать власть Императрицы. Я видел, как мой командир поднял руку… и дети, что стояли на пороге своей избы, просто остановились. Не упали. Не закричали. Они… перестали двигаться, дышать, моргать. Стали как восковые фигуры. Прямо как в той Вологде, о которой ты, наверное, уже знаешь.

Он замолчал, и в тишине тайги его молчание было красноречивее любых слов. Потом, уже почти шепотом, добавил:

— Я не смог поднять на него руку. Не смог убить своего командира. Но и служить системе, способной на такое, я больше не мог. С тех пор я в бегах.

— И ты веришь, что Империя ошибается? — тихо спросила Елена.

— Я верю, что есть вещи поважнее слепого порядка, — посмотрел он на нее прямо. — Баланс. Императрица в ужасе от самой мысли о таянии, о переменах. Но лед, что никогда не тает, — это не зима. Это смерть. А огонь Хана, что не оставляет после себя плодородного пепла, — это не очищение. Это пустота. Выжигание жизни до основания.

Елена посмотрела на ольховую ветвь, лежащую рядом.

— Леший сказал мне то же самое. Почти теми же словами.

Уголки губ Данилы дрогнули, и на его суровом лице впервые появилось подобие улыбки. Невеселой, но настоящей.

— Значит, лес действительно принял тебя. Провел через себя и признал. Это хороший знак. Лучший из возможных.

Он снова полез за пазуху и достал два предмета. Небольшой, туго свернутый свиток из плотной, вощеной кожи и тот самый кристалл льда, что она видела в его послании.

— Это карта, — он протянул свиток. — Не Москвы, что наверху, а того, что под ней. Подземелий, ходов, старых катакомб под Кремлем. А это, — он показал на кристалл, — Ключ Сердца. Он не откроет тебе дверь в обычном смысле. Он откроет путь, если твое сердце будет чистым в своем намерении. Потому что там, внизу, скрыто не только Скипетр. Там — Сердце самой Москвы. И если ты хочешь докопаться до правды, а не просто занять трон, тебе придется найти его.

Елена взяла свиток. Кожа была прохладной, но живой, и от нее веяло запахом старины и тайны.

— Почему? — спросила она, глядя ему в глаза. — Почему ты помогаешь мне? Ты же морозник. Ты должен был меня убить или привести в Москву.

— Потому что ты — последняя надежда, — просто ответил он. — Не Империи снежного трона. России. Той самой, что была до всех нас. России, что помнит голоса своих рек, шепот лесов, имена духов, живущих в каждом камне. Той России, что может найти тот самый третий путь, о котором все говорят, но никто не может отыскать.

Он поднялся на ноги, его движения снова стали бесшумными и точными.

— Я пойду дальше, другим маршрутом, — сказал он. — Если Следопыты вернутся или на тропе появится другая опасность — свистни в бересту. Тот свисток, что дал тебе леший. Я услышу.

— Ты не останешься? — в голосе Елены прозвучала непроизвольная тревога.

— Нет. Пока ты идешь одна — твоя сила чиста. В ней нет посторонних помыслов. А я… — он усмехнулся, — я буду отличной приманкой, чтобы отвести от тебя лишние глаза.

И он ушел. Так же тихо, как и появился. Сначала его фигура растворилась между деревьями, а через мгновение не стало слышно и шагов. Тайга поглотила его, не оставив и следа.

Елена не ложилась спать. Она сидела у догорающих углей и на чистом снегу перед собой кончиком ольховой ветки выводила руны — не заклинания, а просто узоры, дающие пищу мыслям. Она пыталась понять, что же это такое — «третий путь». Путь, который не лед и не огонь. Домовой молчал, давая ей возможность думать, чувствовать.

И вдруг лес вокруг нее зашелестел. Но это был не ветер. Это был сам лес. Деревья, мох, воздух — все наполнилось единым, тихим, но безмерно глубоким звуком. И в этом шелесте она ясно различила слова, обращенные к ней: «Иди. Но помни».

На ее лице снова появилась улыбка. На этот раз — без тени грусти. С легкой, почти неуловимой надеждой.

На рассвете, когда она собирала лагерь, то обнаружила у корней сосны два небольших свертка. В одном была берестяная фляжка, полная густого, душистого меда. К ней была привязана записка: «От холода в сердце». В другом — кусок бересты с нанесенным на него углем схематичным, но понятным рисунком тропы. И подпись: «На случай, если ольха на время забудет дорогу».

Она аккуратно собрала свои вещи. Соль, что защищала ее ночью, она рассыпала под корнями сосны-великана — в знак благодарности и на память. Кристалл-ключ бережно положила в рюкзак. Ветку ольхи снова сжала в руке.

И она пошла. Уже не бежала от судьбы, не брела поневоле. Она шла. С каждым шагом все дальше вглубь тайги, навстречу своей судьбе, чувствуя тяжесть дара и ответственности, но и странную, звенящую ясность внутри.

А далеко на юге, в бескрайних степях, у костра, где пламя было не желтым, а таким же синим, как у Следопыта, Пламенный Хан, человек с лицом, испещренным шрамами и мудростью, поднял голову от карт. Его взгляд, казалось, пронзил пространство, устремившись на север. И его губы, потрескавшиеся от зноя и ветра, тихо прошептали в ночь:

— Она жива. И путь ее начался.

Тишина, установившаяся после ухода Данилы, была обманчивой. Она длилась не больше получаса, пока они углублялись в чащу, и сменилась нарастающим гулом. Сначала едва слышным, низкочастотным, ощущаемым скорее костями, чем ушами. Он исходил отовсюду: из-под земли, из стволов деревьев, из самого воздуха. Казалось, гигантский механизм, спавший последние сто лет, медленно, со скрипом, начинал свою работу. Тайга просыпалась. И ее пробуждение было не дружелюбным зевком, а настороженным вниманием сторожа, обнаружившего на своей территории двух незваных гостей.

Елена шла первой, сжимая в руке ольховую ветвь. Данила — следом, на почтительной дистанции в пять шагов. Он не пытался возглавить шествие, не предлагал свою помощь на каждом кочке. Он просто был сзади, как тень, как молчаливое обещание, что тыл прикрыт. Домовой, сидя в рюкзаке, временами испускал тихое, похожее на кошачье мурлыканье, урчание — знак одобрения или, возможно, признак того, что ему тоже спокойнее, когда они не одни.

«Он не доверяет мне до конца, — думала Елена, чувствуя его взгляд на своей спине. — Или доверяет, но проверяет. Как и лес».

Первое испытание подстерегло их уже через пару часов пути. Тропа, до этого ясная и понятная, внезапно раздвоилась. Одна уходила вправо, под уклон, в солнечную, залитую светом просеку, где птицы пели и порхали бабочки. Другая — влево, в сумрак густой еловой чащи, где стволы стояли так тесно, что, казалось, между ними не пролезть и лисе. Воздух из чащи тянуло холодком и запахом прелых листьев.

Елена остановилась, подняла ветвь ольхи. Та в ее руке оставалась инертной, холодной. Никакого импульса, никакого подсказа.

— Что говорит твой компас? — тихо спросил Данила, подходя ближе. Его голос был низким и спокойным, но в нем слышалась напряженная готовность.

— Ничего. Молчит. Как будто лес сам еще не решил, куда нас пустить.

— Значит, выбор за нами. И это тоже часть проверки.

Он внимательно осмотрел обе тропы, подошел к развилке, присел на корточки, изучая землю. Просека казалась очевидным, легким путем. Чаща — сложным и опасным.

— Правая, — решительно сказал Данила, поднимаясь. — Мы сбережем время и силы. Почва твердая, следов крупного зверя нет. Логика подсказывает этот путь.

— Я пойду налево, — так же твердо заявила Елена.

Данила обернулся, удивленно подняв бровь. Шрам над ней натянулся.