— Осторожно, — сказал Данила, на этот раз его рука легла на ее плечо уже не как предупреждение, а как попытка удержать. — Это не просто озеро. Здесь… нечисто.

Елена и сама это чувствовала. От воды веяло такой древней, безразличной и всевидящей силой, что дыхание перехватывало. Она мягко освободилась от его касания и подошла к самому краю, заглянув в черную гладь.

И озеро ответило. Вода не шелохнулась, но на ее поверхности, словно на экране, начали проступать образы. Три разных изображения, три возможных будущего, три судьбы, тянувшиеся к ней своими цепкими руками.

Первое: она сидела на высоком троне из черного, испещренного морозными узорами льда. На ее голове была сложная, тяжелая корона из ледяных шипов, впивающихся в кожу, а лицо, прекрасное и бесстрастное, как у античной статуи, было обращено в пустоту огромного, безлюдного тронного зала. Вокруг — ни души. Только тишина. Бесконечная, всепоглощающая, звенящая тишина Империи, которую она сохранила, заплатив за это всем. Ее сердце было холодным куском льда, и в этой мертвой гармонии была своя, страшная умиротворенность.

Второе: она стояла посреди выжженной, дымящейся степи. Ее некогда светлые волосы были опалены, лицо закопчено сажей, одежды обгорели. В одной руке она сжимала горящую ветвь, а другой протягивала руку девушке с юга — Айгуль. Но в глазах Айгуль была не благодарность и не надежда, а ужас и непроходящая боль. Позади них полыхал огонь, и этот огонь пожирал все на своем пути, не разбирая своих и чужих, неся не свободу, а тотальное уничтожение старого мира. И Елена понимала, что это ее рука поднесла факел к сухой траве.

Третье: она стояла здесь же, у озера, но не одна. Рядом с ней, спина к спине, стояли Данила и Айгуль. Она сама стояла между двумя стихиями — стеной льда и стеной пламени, которые яростно рвались друг к другу, чтобы сокрушить все. Но она не пыталась их остановить или выбрать. Она лишь держала их на расстоянии, не давая им сомкнуться, ее тело содрогалось от нечеловеческого напряжения, с лица струился пот, а в глазах стояла боль и безумие от этой непосильной ноши. И в этом напряженном, хрупком равновесии, в этой буферной зоне, на выжженной и промерзшей земле, пробивалась первая, чахлая зеленая травинка. Лед не наступал, огонь не жег. Было трудно, невыносимо тяжело, мучительно, но было… возможно. Был шанс.

Видения растаяли так же внезапно, как и появились. Озеро снова стало черным и безмолвным. Елена отшатнулась, ее сердце бешено колотилось.

— Что ты видела? — тихо спросил Данила. Он стоял рядом, бледный, сжав кулаки, и было ясно, что он тоже что-то видел. Что-то свое, не менее ужасное.

— Выбор, — прошептала Елена, отходя от воды. Ее колени подкашивались, в глазах стояли слезы отчаяния и ужаса. — Выбор, который я не хочу делать. Ни один из них. Это все — тупики. Разные, но тупики.

Из глубины озера, не нарушая его зеркальной поверхности, словно призрак, поднялась фигура. Это была старуха, но не уродливая, как кикимора, а величественная, как древнее дерево. Ее лицо казалось вырезанным из старого, мореного дуба, испещренным трещинами-морщинами. Глаза были бездонными, как само озеро, а волосы, сплетенные из живых корней и темных водорослей, струились по ее плечам.

— Я — Дух-Хранительница этих вод, — произнесла она, и ее голос был похож на тихий перезвон хрустальных бокалов, на шелест звездной пыли. — Я не показываю будущее. Будущее — река с тысячью русел, и ни одно не предопределено. Я показываю тень твоих собственных желаний и глубочайших страхов. Путь, по которому ты готова пойти, даже сама того не ведая. Путь, к которому тебя подталкивает твоя сущность.

Она протянула руку. На ее ладони лежала идеально круглая капля воды, запечатанная в тончайшую, почти невесомую оболочку из прозрачного льда, словно драгоценный камень в идеальной оправе.

— Это — слеза земли, — сказала Хранительница. — Первая слеза, что упала в миг великой боли, породившей Замерзание. В ней — вся правда того мгновения, вся боль и вся любовь, смешанные воедино. Бери ее. Когда придет время, когда ты окажешься перед главным выбором и перестанешь верить своим глазам, ушам и собственному сердцу, когда ложь и правда сплетутся в один неразрывный клубок — разбей ее. И ты увидишь ту единственную правду, что скрыта ото всех. Ту, что может спасти… или окончательно разрушить. Цена за эту правду будет высока.

Елена с благоговением и страхом взяла ледяную капсулу. Она была холодной и тяжелой, несоразмерно своему крошечному размеру, будто в ней была заключена тяжесть целого мира.

— Почему? — выдохнула она. — Почему вы помогаете мне?

— Потому что баланс нарушен слишком сильно, — ответила старуха, и в ее бездонных глазах отразилась бесконечная усталость. — И слепое следование старому пути Империи, и яростный бунт против него Огня — ведут к одной пропасти, просто разными тропами. Ты — новое. Ты — вопрошающая. Ты несешь в себе и лед, и человечность. А тот, кто задает вопросы, а не слепо повинуется, имеет призрачный шанс найти новые ответы. Пусть даже поиск этих ответов будет стоить ей всего.

Дух-Хранительница медленно опустилась обратно в черные воды, не оставив на поверхности ни единого круга, ни единой ряби.

Елена стояла, сжимая в руке ледяную слезу, и смотрела на озеро, в котором теперь тускло отражались верхушки елей. Три видения жгли ее изнутри, оставляя на душе болезненные, незаживающие ожоги. Трон, одиночество и мертвый порядок. Огонь, союз, основанный на взаимном страдании и всеобщем разрушении. И третий путь… путь бесконечного, изматывающего напряжения, вечной борьбы на грани срыва и хрупкой, едва пробивающейся жизни, которую в любой миг могут растоптать.

— Я не знаю, смогу ли я, — тихо сказала она, больше себе, чем Даниле. — Я не хочу ни одного из этого.

— Никто не знает, сможет ли он, пока не окажется на краю, — так же тихо ответил он. — И никто не хочет такой цены. Но теперь ты хотя бы видишь пропасти, мимо которых тебе предстоит пройти. И знаешь цену за каждый из мостов через них. Это больше, чем дано большинству. Большинство идет слепо.

Он повернулся и пошел вдоль берега, оставляя ее наедине с ее мыслями и с тем страшным даром, что она держала в руке. Елена посмотрела на его спину, на амулет Сварога, поблескивавший на его груди. Он был частью этого третьего пути в ее видении. Частью того шаткого, невыносимого равновесия. Союзником, которого она, возможно, обречена была тащить за собой на дно или вознести к победе.

Сжав в одной руке ветку ольхи, а в другой — ледяную слезу, она сделала шаг, чтобы последовать за ним. Путь был долог, а испытания, она чувствовала, только начинались. Но теперь у нее было не просто бремя и не слепая судьба. У нее был выбор. И это осознание было страшнее и ответственнее любой предопределенности. Теперь все зависело от нее. И это было самым ужасным, что она могла себе представить.

Синева сумерек сгущалась, поглощая последние отсветы дня. Тайга готовилась к ночи — где-то вдали прокричала невидимая птица, с ветки на ветку перепрыгнула белка, спеша в свое гнездо, и где-то очень далеко, за горами, прошел первый, пробный вой волка. Воздух становился холоднее, колючим, и в нем уже витал предвестник ночного мороза.

Данила, казалось, чувствовал приближение холода кожей — он нашел для ночлега не просто укрытие, а настоящую крепость. Гигантский кедр, вывороченный когда-то бурей, лежал теперь, как павший великан. Его корни, толщиной в человеческое тело, сплетенные с землей и камнями, образовали натуральный дот, скрытый от чужих глаз завесой свисающего мха и колючего шиповника. Пространство под ними было сухим, устланным вековым слоем хвои, и пахло старым деревом, грибами и чем-то неуловимо древним.

Молча, с отлаженной, почти инстинктивной слаженностью, они принялись за обустройство лагеря. Елена, повинуясь внутреннему импульсу — не страха, а скорее ритуала, — тонкой, но непрерывной линией высыпала последние крупинки бабушкиной соли по периметру их маленького убежища. Это был не магический круг, не защита — той соли было слишком мало. Это был символ. Напоминание о пороге, о доме, который остался позади, и о том, что они теперь вместе переступили некую невидимую грань.