Арина, наблюдая за Еленой, улыбнулась слабо и сказала:

— Знаешь, дитя, я не всегда была знахаркой. Когда-то я была крестьянкой, как и все. Но после Замерзания… после того, как мать моя застыла на крыльце, я нашла в сенях ее книгу. Не такую, как у вас в городе, с красивыми буквами. Ту, что писали на бересте, с рунами, вырезанными вручную. Там были не заклинания против болезней, а слова, что помогают понять, как лед может стать другом, а не врагом. Я училась месяцами, спрашивая реку, спрашивая лес, спрашивая даже тех, кто замерз. Они отвечали мне не словами, а чувствами, которые я учила понимать. И когда однажды в нашей деревне заболел мальчик, и его кровь, казалось, выливалась из него, как вода из дырявого ведра, я сделала то же, что делаешь ты сейчас. Положила руку на рану и попросила лед не убить, а сохранить. И он послушался. С тех пор я стала знахаркой. Не потому, что знала больше других, а потому, что научилась слушать то, что другие боялись.

Елена посмотрела на свою руку, покрытую ледяными узорами. Теперь она понимала: ее бабушка не монстр, а хранитель баланса. Не враг, а человек, который сумел найти способ ужиться с магией, а не бороться с ней. Она вспомнила, как в детстве бабушка говорила: "Магия — не для того, чтобы побеждать смерть. Она — чтобы не забывать жизнь". Теперь она поняла эти слова до конца.

Данила, отведя взгляд от Елены, посмотрел на ледяной саркофаг, покрывающий его рану. В его глазах стояло глубокое понимание. Он почувствовал, как лед, исцеляющий его рану, одновременно создает между ними невидимую связь. Елена не просто спасла его жизнь — она поделилась с ним частью своей силы, своей жизни. Он понял, что она не монстр, не оружие в руках империи. Она была хранителем, как и он когда-то, но хранителем другого рода. Хранителем баланса, а не порядка. И в этот момент он принял решение, которое держал в тайне даже от самого себя: он будет защищать ее, не как служивый, а как человек, понявший, что именно она может найти тот самый третий путь.

Елена встала, ощущая, как в ее руке снова начинает пульсировать кристалл льда. Не так ярко, как обычно, но достаточно, чтобы она обратила внимание.

— Что-то происходит в Москве, — прошептала она, чувствуя, как ледяная связь между ней и Скипетром слегка дрогнула. — Что-то не так.

В этот момент сердечный кристалл, пульсирующий над раной Данилы, слабо засветился синим светом. Не так ярко, как обычно, но достаточно, чтобы они оба обратили внимание.

— Что это? — спросила Елена.

— Это сердечный лед, — прошептала Арина, ее голос дрожал. — Он сохранит его жизнь, пока сердце бьется. Но помни, дитя, если когда-нибудь этот кристалл погаснет… значит, пришло время отпустить.

Елена посмотрела на Данилу. В его глазах, полных усталости и боли, стояло глубокое понимание. В этот момент она поняла, что ее путь не просто к трону. Ее путь к балансу. К тому, чтобы найти способ, при котором лед и огонь не будут разрушать друг друга, а дадут жизнь новому миру. Это будет нелегко. Возможно, невозможно. Но попробовать она обязана. Ради тех, кто замерз, и тех, кто горит. Ради всех, кто застрял между зимой и летом, между льдом и огнем.

Арина, наблюдая за ними, прошептала слова, которые, казалось, слышал только ветер:

— Воля Ветровой, хранительница льда… Не дай ему замерзнуть окончательно. И не дай ему растаять раньше времени. Найди третий путь, дитя. Потому что если его не будет… тогда не останется ничего.

Она подняла глаза, и в них стояла такая глубокая, безысходная боль, что Елена невольно содрогнулась. В этот момент она поняла, что Арина не просто знахарка. Она была тем, кто помнит. Кто хранит память о тех, кого лед не спас, а только заморозил навсегда.

Елена взяла руку Данилы в свою здоровую ладонь, чувствуя, как его пальцы слабо шевелятся в ответ. Она посмотрела в его глаза и поняла, что не одинока. У нее есть союзник. Не как солдат, но как человек, который тоже понял, что истинная сила не в выборе стороны, а в поиске пути, который позволит всем жить.

— Пойдем, — сказала она, вставая. — Нам нужно идти.

Она помогла Даниле подняться, и они двинулись к двери, оставляя за собой разгромленную избу, три ледяных саркофага и старую знахарку, которая смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом. Ее глаза были наполнены слезами, но в них также горела искра надежды.

Арина тихо прошептала, обращаясь к уходящим, но не к ним:

— Найди его, дитя. Найди третий путь. Для всех нас.

Арина вела их к дубу, но путь к нему оказался не простой тропинкой, а настоящим испытанием. Воздух становился все более густым, словно наливался невидимой энергией, и дышать становилось тяжелее с каждым шагом. Снег под ногами не скрипел, как обычно, а издавал странный, почти музыкальный звук, будто они шли по стеклянной поверхности. Деревья постепенно меняли цвет — их кора темнела, становясь почти черной, а листва, если она еще оставалась, приобретала синеватый оттенок, словно покрытая ледяной патиной. Воздух пах сухой листвой, свежей хвоей и чего-то еще — запахом, который Елена не могла определить, но который вызывал в ней странное ощущение знакомства.

Елена чувствовала, как на нее обращается внимание. Не только Арины, Данилы и леса, но чего-то более древнего и могущественного. Воздух вокруг стал плотнее, а тишина — напряженной, как перед грозой. Даже Данила, всегда державшийся уверенно, невольно напрягся, его рука скользнула к рукояти ножа.

— Сколько еще? — спросила она, когда они уже третий раз прошли мимо одного и того же пня с необычным узором, напоминающим спираль.

— Пока дуб сам не решит, готов ли ты к встрече, — ответила Арина, не оборачиваясь. — Ты видишь это дерево? — она указала на странный пень. — Оно живет уже больше века и помнит, как дуб принимал решения. Если мы в третий раз пройдем мимо него, значит, дуб не готов к нашему визиту. Тогда нам придется вернуться.

Елена почувствовала, как ее ладонь, приложенная к дереву, начала слегка пульсировать в такт сердцебиению. Она закрыла глаза, пытаясь отогнать прочь страх, отчаяние, память о вчерашнем кошмаре. Она искала внутри себя то чувство, что родилось в час немоты на берегу Волги — чувство тихого, глубокого слушания. Она отключила разум, полный ужаса, и обратилась к тому холодному, дремлющему озеру, что лежало в ее глубине.

Она не приказывала. Она просила. Умоляла.

«Помоги… — мысленно шептала она, обращаясь к той силе. — Не для разрушения. Для сохранения. Дай мне немного твоего покоя… немного твоего безвременья… чтобы остановить смерть. Не для себя. Для него».

Сначала ничего не происходило. Лишь пульсирующая боль в ее собственной раненой руке и тихий, хриплый свист дыхания Данилы. Потом, очень постепенно, она почувствовала легкое, едва заметное движение. Не взрыв, не прорыв плотины, а тонкую, холодную струйку, что потекла из самой сердцевины ее существа. Она прошла по плечу, достигла локтя и медленно, очень медленно, словно нехотя, полилась к кончикам пальцев левой руки.

Она открыла глаза.

От ее пальцев по пропитанной кровью одежде Данилы пополз иней. Не яростный, сковывающий все живое, каким он был ночью, а нежный, почти воздушный, похожий на морозные узоры на стекле в тихое зимнее утро. Он мягко обволакивал ткань, просачивался сквозь нее, касаясь обожженной плоти. Елена чувствовала под ладонью, как жар раны уступает место глубокому, проникающему холоду. Лед не резал, не жалил, не причинял новой боли. Он обнимал рану, заключал ее в хрустальный, прозрачный, идеально гладкий саркофаг. Багровое пятно перестало расползаться. Сочащаяся кровь застыла, превратившись в крошечные, алые рубины, вмурованные в толщу льда.

Она убрала руку. На месте ужасной, смертельной раны теперь лежала гладкая, слегка выпуклая пластина прозрачного, идеально чистого льда. Сквозь него, как сквозь стекло аквариума, была видна обожженная, но больше не кровоточащая плоть. Это не было исцелением. Это была стазис, остановка, передышка, дарованная смертью.