Одноглазый улыбнулся. Это была очень неуютная улыбка. Рамон поежился и отступил подальше в тень.
— Видят боги, — сказал одноглазый. — Когда-то одного такого подозрения, высказанного в лицо, было бы достаточно для вызова…
Двуручный Аксель нахмурился. Рамон услышал шевеление за кухонной дверью и не успел моргнуть, как оба легионера выбрались в зал: один загородил собой проход в кухню, другой быстрой тенью метнулся к лестнице, отрезая путь на второй этаж.
— Но те времена миновали, — вновь улыбнулся одноглазый. — Я явился, чтобы опровергнуть обвинения, и в знак своей доброй воли…
Он вытащил из ножен кинжал и рукоятью вперед протянул Меллерманну.
— Тебе и отдать не стыдно, Аксель.
Командор слегка хмыкнул, принимая оружие. Канцлер Дамиани недоверчиво смотрел на одноглазого, явно ожидая продолжения.
— Чикветта, Бальтазаррэ, — напомнил Меллерманн.
— Какая чикветта, Аксель⁈ — изумился одноглазый. — На что она мне теперь? Костоправы не уверены, что я ложку смогу держать,а ты «чикветта». Вот, смотри.
Он отвел полу плаща, показывая, что при нем нет иного оружия.
— А бегаю я скверно уже лет восемь, сам знаешь. Так что уйми ребят — драпать мне не к лицу и не по нраву.
Аксель Меллерманн кивнул и убрал кинжал себе за пояс. Легионеры, однако, остались на месте.
— Что ж, я в вашей власти, почтенные джиоры, но прежде чем, вы ее примените, прошу минуту внимания. Я, как вы уже поняли, предаю себя правосудию, добровольно и с чистым сердцем. Но вот беда, во время оно я сделался держателем одной премилой вещицы и, думается, сейчас самое время передать ее в надежные государственные руки, где она не сгинет бесследно. Такие как твои, джиор Серджио.
Одноглазый положил на стол плоский футляр.
— Итак, почтенные джиоры, перед вами Цветок Печали, законной владелицей которого является благородная джиори Лаура Маррано ди Гвардари. Поскольку сия джиори отказалась принять обратно свое имущество, что и подтвердила собственноручным письмом…
На стол легло письмо.
— … то я добровольно передаю сию реликвию обратно в казну, в чем беру в свидетели вас, благородные джиоры, эту парочку легионеров, что мнутся на заднем фоне, этого благоразумного трактирного юношу, а также его почтенного родителя, которые наблюдает сие представление с галереи!
Гвоздь вскинул голову и только сейчас заметил у перил второго этажа отца — полностью одетого и отнюдь не заспанного вида. Альфонсо Гуттиереш молча поклонился канцлеру и командору, не выказывая ни малейшего удивления ночным вторжением. Как долго он там стоял? Он вообще ложился?
— И чтобы не осталось сомнений… Цветок Печали, джиоры! Лилия Аранты!
Одноглазый отбросил крышку футляра и в свечном пламени в траттории словно засияла вечерняя звезда.
В первый момент Рамон подумал, что видит настоящий цветок — золотистый, с изящными полупрозрачными прожилками по трем лепесткам и тугим полураскрытым бутоном. Но особое, несвойственное живому растению, переливчатое мерцание быстро убедило его, что он видит нечто рукотворное, не оставляющее сомнения в своем благородстве и ценности.
Рамон не знавал драгоценностей дороже речного жемчуга и самоцветов, что продавались на местном рынке. Лавки ювелиров были ему не по карману. Но даже он в своем невежестве, сообразил: на этот сияющий цветок можно было купить всю тратторию, всю улицу, а, может, и весь Алексарос скопом, включая корабли у пристани. Лилия завораживала, заставляя смотреть и смотреть, не отрывая взор…
Канцлер Дамиани шагнул вперед, решительно закрыв крышку футляра. Сияние померкло.
— Ну, Бальтазаррэ, — мягко сказал он. — Что вы в самом деле…
— Всего лишь расставляю запятые в своем приговоре, — улыбнулся одноглазый.
— Может, приступим, — произнес Двуручный Аксель. — Время позднее. Люди устали.
— Я готов, — кивнул одноглазый.
— Именем его светлости герцога Джезарио Второго, я объявляю тебя, джиор Бальтазаррэ Танкреди, граф Феррато, арестованным за неповиновение государственным установлениям Виорентийского герцогства и злонравное своеволие. Ты будешь препровожден в тюрьму до той поры, пока его светлость не решит твою судьбу. — И Меллерманн сделал знак «кухонной засаде».
— Насчет «препровожден», — уточнил арестованный. — Надеюсь, не в прямом смысле? Не пешком через город в гору?
— Карета ждет на улице, — уточнил канцлер Дамиани. Он прижимал к груди драгоценный футляр так, словно боялся, что его сейчас же украдут.
— Бальзам на мои уши, джиор Серджио. Обождите, друзья, — одноглазый сделал знак легионерам, — я не расплатился за вино. Иди сюда, трактирный мальчик!
И он вручил обалдевшему Рамону горсть декейтов.
— За фоларо и за работу твоего друга, — пояснил он. — Когда вернется, скажи, что он и впрямь довольно быстро бегает.
— Но вы же не знаете, доставлены ли письма, — пробормотал Рамон. — Может, они в канаве валяются?
— Одно точно дошло по адресу. И еще, вот это, — он взял в руку томик Виршеплета. — я забираю. Если твой приятель желает вернуть книгу, пусть послезавтра придет в мой дом на Шалфейном перекрестке. Удачи, трактирный мальчик! Эй, друзья, вы же не станете вязать мне руки — за вас уже постарался лекарь!
Легионеры встали по обе стороны одноглазого. Двуручный Аксель двинулся к двери.
Рамон, провожая всю эту процессию, успел услышать, как канцлер Дамиани негромко говорит арестованному:
— Знаете, Бальтазаррэ, я видел много разного в жизни. Но чтобы человек сочинил донос сам на себя — пожалуй, это впервые…
— Век живи — век учись, как говорил мой наставник в фортьезском магистериуме. Да, могу я попросить об одолжении, джиор Дамиани? Можно апартаменты посуше: у меня жутко ноют кости. Кажется, я ловил удачу, а поймал ревматизм…
— Тюрьмы не в моем ведении, вы же знаете. Но в порядке исключения…
— Буду весьма признателен. И я надеюсь, герцог своевременно узнает о возвращении Лилии…
— Разумеется. Думаю, он вскоре пожелает с вами побеседовать…
— Буду надеяться, что это случится, как можно раньше. Мне есть что сказать его светлости.
На этом государственные люди и арестант покинули тратторию «Бравая мышь». Трактирный мальчик Рамон постоял на пороге, дожидаясь, пока умолкнет скрип колес, затем вернулся в дом, высыпал серебро на стол и уставился на кучку монет ошалелым взором.
Отца на галерее уже не было. Рамон потрогал пальцем остывающий пепел, в который превратилось третье письмо, бездумно плеснул в бокал из кувшинчика с фоларо (там оставалось не меньше половины) и залпом выпил.
Так он и сидел в одиночестве, пока за окнами не зазвучал первый рассветный колокол. А после и второй.
Вино кончилось. Свеча догорела. Наступило утро.
Комар не вернулся.
Глава третья
Путь гонца
— Куда он сгинул⁈
— Быстрый, зараза! Аж в боку режет от бега…
— В кусты загляни!
Сквозь густые зеленые заросли просочился луч света от фонаря. Одо, скорчившийся на дне пустой фонтанной чаши, зажмурился, представив, что-то вот-вот на плечо упадет тяжелая длань и выдернет его из убежища. Однако свет — он ощущался и сквозь прикрытые веки — проскользил мимо и отодвинулся.
— Да здесь терновник сплошной. Не пролезешь. Дальше пробежал…
Шаги и голоса отдалились, а после и вовсе смолкли. Повезло, спасибо Благим!
Одо обождал еще пару минут и рискнул выбраться из чаши. Лег на живот и, не щадя одежды, быстро прополз под шипастыми терновыми ветвями к пролому в стене. Узкую щель снаружи полностью скрывали терновник и плющ. Не знаешь — ввек не найдешь. Одо знал. Он вообще изучил квинту Черрено почти так же как родной Алексарос: здесь когда-то жил его дед — еще до того, как перебрался в усадьбу под Таорой, подальше от столичной суеты. Здесь же неподалеку располагалась «школа вольной науки», в которой Одо проучился шесть лет, старательно делая вид, что готовится пойти по стопам отца и поступить в Фортьезский магистериум на курс законоведения.
