Когда она сможет встать, чтобы спуститься вниз. Сейчас был важен только предутренний ветер и теплые камни пола, на которые можно просто лечь и не двигаться.

Над головой на флагштоке лениво плескался белый стяг с алой ящерицей, окруженной искрами. Чуть правее на полотнище чернело сердце, расколотое надвое — символ, который поместили на знамя после завоевания аддирами Истиары и падения Тарконы, в знак того, что наследники герцогини Оливии отныне единственные, в ком осталась память мифического Черного Сердца Эклейды. Флаг колебался. Казалось, что ящерица вот-вот поймает сердце в лапки, но каждый раз ветер расправлял знамя, и сердце ускользало, трепеща и мучаясь.

Она смотрела и смотрела на эту безнадежную погоню, пока знамя не окрасилось алой кровью неба. Проснулись чайки.

Так Эрмелинда Диаманте Гвардари, графиня ди Таоро, известная всей Тормаре как Саламандра, встретила новое солнце.

Джулио Бравенте, примо-квестор герцогства Реджийского, человек, от звука чьего имени прошибает пот не только преступников, но у людей честного имени, стоит, опустившись на одно колено, перед мертвым телом. Тело это мужское, нагое, тощее, со следами вскрытия, лежит прямо на полу, на дерюге. Кто-то попытался придать ему приличное для усопшего положение, но не совсем преуспел. Пальцы рук по-прежнему судорожно скрючены.

В подземелье-леднике, где разворачивается эта сцена, весьма и весьма стыло. Кажется, что сами стены источают этот пронизывающий холод, заставляющий ныть кости, словно в зимнюю метель. Огоньки светильников едва заметно колышутся, наводя на мысль о неком призрачном дыхании, желающем погрузить это место в вечный мрак.

Не верится, что снаружи на городом нависла тяжелая жара. Не верится, что существует сам город, тусклый солнечный свет, и дымный ветер, и серые плотные облака, и полные жизни существа.

Джулио Бравенте несомненно ощущает этот холод — коленом, упертой каменный в пол ладонью, всем телом. Но ощущение это не доставляет ни малейшего видимого неудобства. Возможно, за долгие годы эта стужа стала частью его существа.

Позади примо-квестора в молчании ожидают трое. Поближе — мужчина лет тридцати в скромной серой одежде, единственной вольностью на которой являются прорези рукавов, сквозь которые выглядывает тончайшая ткань сорочки. Взгляд у него пытливый, выражение лица почтительное, светлые волосы зачесаны назад. Под мышкой толстая книга в кожаном переплете. Рядом человек много старше, с лицом умным, но бледным и помятым — он смотрит выжидающе, словно готовясь отвечать на вопросы. Темный фартук закрывает его туловище и ноги до колен, и пятна на старой потресканной коже наводят на неприятные мысли.

У стены, сложив руки на груди, ожидает третий — дородный детина, чье лицо и поза выражает лишь одно — полное и бесконечное равнодушие. На поясе у него плеть с железным кончиком и шипастая дубинка. Одна ушная раковина наполовину отрезана.

Это городской палач, Дольчино.

— Я повторю свой вопрос, — говорит Джулио Бравенте, внимательно разглядывая рану, нанесенную аккурат в сердце. — Какова причина смерти?

— А я повторю свой ответ, ваша милость, — негромко, но твердо отвечает человек в кожаном фартуке. — Несомненная причина смерти — воздействие огня или жара неизвестного происхождения. Возможно, не обошлось без магии.

Палач издает звук средний между смешком и хрюканьем, но тотчас же умолкает, когда молодой человек в сером оборачивается и осуждающе наклоняет голову.

— Обоснуйте, мэтр, — Джулио Бравенте не спешит подниматься. — Только кратко и без излишеств.

Человек в фартуке медлит, подбирая слова.

— Крови из раны почти нет, — отвечает он. — А у парня внутри… жаркое.

Молодой человек стискивает зубы. Бравенте не проявляет ни малейшего беспокойства.

— То есть вот это — ожог? — уточняет он глядя на алый след на грудине, чуть ниже шеи. След весьма напоминает отпечаток ладони. Примо-квестор прикладывает свою — тощую, с длинными пальцами — руку к следу и убеждается, что тот много меньше.

— Дольчино, приподними-ка его, — говорит человек в фартуке. Палач отрывается от стены и небрежно, словно мешок, подцепляет тело под мышки, демонстрируя его милости спину мертвеца, носящую точно такой же след.

— Насквозь, — почти завороженно шепчет молодой человек в сером. — Это как же?

— То есть удар в сердце нанесен уже после? — бесстрастно спрашивает Бравенте. — В надежде скрыть истинную причину?

— Возможно, — соглашается лекарь. — Но глупо — такое трудно скрыть. С другой стороны, это мог быть удар милосердия…

— Милосердие — гнилое слово, мэтр. Не произносите его в моем присутствии. Положи его.

Джулио Бравенте не торопясь поднимается на ноги, словно не заметив почтительно протянутой руки человека в сером. Он еще раз взглядывает на распростертое нагое тело.

— Я всегда был убежден, что рано или поздно ты окажешься висящим на мосту Латников, Пепе Косарь, ибо жил ты скотски. Но все же смертью своей ты сумел меня удивить. Закрывай. Выноси.

Последние слова обращены к Дольчино.

— Куда? — спрашивает Дольчино,накидывая на Пепе Косаря мешковину.

— Если Торо не заберут, куда обычно. Кстати, они явились, Асканио?

— Младший джиор Джанни ожидает в приемной.

— Один?

— Разумеется, нет. При нем поверенный семьи Торо, джиор Винченцо.

— Конечно же. Как Быку без Крысы?

— Ваша милость…

— Ты не слышал этого, Асканио. Идем.

Окна кабинета плотно заперты, но дымный привкус все равно наполняет комнату. Когда Асканио предупредительно открывает перед примо-квестором дубовые двери, со скамьи для ожидания поднимаются двое. Старший облачен в темное долгополое одеяние и носит на груди посеребренную цепь со знаком гильдии законников. Он держит себя уверенно, однако кланяется примо-квестору с подчеркнутым почтением, и все его узкое лицо выражает готовность к беседе.

Второй, Джанни Торо по прозвищу Бычок, и ему явно неуютно в душной аскетичной обстановке кабинета в присутствии безмолвного, словно могильный страж, дежурного клерка в черном. Вид юного Джанни по-прежнему весьма опрятный и чистый, но строгая черная одежда подчеркивает бледность щек и роскошный, на половину физиономии, синячище, превративший нос и губы в сине-багровые лепешки.

— Вы как всегда вовремя, джиор Бравенте, — замечает джиор Винченцо, взглядывая на отменные настенные часы, оснащенные новейшим греардским маятниковым механизмом. — Стрелка едва коснулась полудня…

— Я ценю свое время и оттого сберегаю чужое, — резко отвечает примо-квестор. — Присаживайтесь, джиоры.

— Привет тебе, Монашек, — внезапно негромко произносит Джанни, в упор глядя на Асканио. Тот сдержанно кивает и, не отвлекаясь больше, устраивается сторонке на табурете. Джанни Торо угрюмо хмыкает, но тут же снова принимает серьезный вид.

— Признаться, джиор Торо-старший слегка удивлен, что вы вызвали его внука сюда, — начинает поверенный. — Разве не достаточно того, что джиор Джанни изложил вашему помощнику? Семейный лекарь прописал потерпевшему покой…

— Я предпочитаю сам вести допрос, — прерывает поверенного Бравенте. — И я не думаю, что пара вопросов принесут такой уж непоправимый вред. Потерпевший юн и крепок, как истинный Бык.

При слове «допрос» Джанни Торо вскидывает голову, но тут же смиряет нрав.

— Правосудие превыше всего, — отвечает он. — Я готов. Спрашивайте.

— Итак, — Бравенте перебирает протянутые помощником листы бумаги, — восстановим события. Вчера поутру вы явились сюда в оборванном и избитом состоянии, и, пока было послано за лекарем и вашими родными, показали следующее. Накануне вы с несколькими товарищами проводили время за разговорами и мелкой игрой в таверне, где к вам подсел незнакомец, который столь удачно лишил вас и друзей денег и вещей, что вы заподозрили его в шулерстве. На следующий день вы случайно заметили этого незнакомца на улице и послали слугу вашего отца, известного как Пепе Косарь, проследить за ним, дабы пресечь подобные злодеяния в будущем, однако он доложил, что незнакомец пребывает в обществе Джованны Сансеверо, подозреваемой в противозаконном деянии. После чего вы в обществе одного лишь Пепе Косаря отправились на старый городской погост, дабы задержать оную Джованну, где столкнулись с ее подельниками: упомянутым шулером и еще двумя неизвестными. В неравном бою Пепе Косарь был убит, вас же злодеи связали и бросили на погибель среди страж-травы и москитов. Однако вы наткнулись на оброненный нож, смогли освободиться от пут и бросились за защитой к городской страже.