Безоружная, раненая, но опасная⁈ Вздор.

— Делаешь вид, что не знаешь? Ничего, скоро ты поймешь и он поймет. И горьким будет его понимание. Горьким, как пепел…

— Перестань! Не трать силы. Лучше следуйте за нами, — снова попытался урезонить ее Раньер, но женщина лишь усмехнулась, и эта злая высокомерная усмешка внезапно вывела Луцио Марра из себя.

— Слышь, дамочка! Ты б заткнулась! Шагайте обе в город, а то плети получите! — и он то ли всерьез, то ли желая испугать, щелкнул плетью. Железный наконечник ее задел женщину по груди, едва не сорвав золотую застежку.

— Сержант, стой! — приказал Раньер. — Ты что творишь?

Женщина даже не пошатнулась. Взгляд ее сделался тяжелым и полным ярости.

— Что ж, пусть так. — проговорила она. — Сами напросились. Теперь уже все равно. Все равно…

Он подняла руку и, сорвав застежку, швырнула ее наземь. Платок медленно стек с ее плеч.

— Спятила, что ли? — пробормотал Луцио. Раньер не ответил. Он завороженно смотрел, как у ног женщины медленно начинают кружиться и раскручиваться вихри пыли. Вокруг словно задрожало знойное марево. Стало тяжело дышать.

Женщина пошла вперед.

— Благие! — пробормотал Луцио, невольно отступая. — Да она никак ведьма!

Раньер не отрываясь смотрел на идущую. Испуга не было. Лишь внезапное сознание собственной обреченности.

— Кто ты?

Женщина улыбнулась, и Раньер вздрогнул — так яростна и горька была эта улыбка.

— Никто и ничья, — медленно произнесла она. — Не принадлежащая ни воде, ни земле. Зачем тебе это знать, мертвец?

Она вытянула вперед правую руку, и Раньер с ужасом увидел, как кожа на узкой ладони начинает трескаться и чернеть, словно сжигаемая неким внутренним жаром, неудержимо рвущимся наружу.

Вихри пыли взвились выше головы. Закричал Луцио, но Паоло Раньер уже не слышал его слов за воем смерча.

Последнее, что он увидел — неистовый поток пылающего ветра, летящий прямо в лицо…

Посреди ночи Джульетта просыпается.

Она садится на постели, непривычно пустой в отсутствие мужа, не понимая, что ее разбудило. Тревожный сон? Нет, ибо сны ее вообще редки и исчезают, не оставляя следа. Быть может, что-то съеденное на ужин дает о себе знать тянущей болью в желудке? Нет, ужин был сытен и приготовлен на диво отменно. Возможно, кто-то из детей позвал ее? Джульетта вслушивается, но вокруг лишь тишина.

Все мирно, все привычно.

Однако нервы ее остаются в напряженном предчувствии чего-то дурного.

Наконец, не выдержав этого томительного ожидания, Джульетта выбирается из постели, всунув ноги в мужнины шлепанцы, идет к двери и, осторожно приоткрыв ее, выглядывает в коридор.

Дом покоен, темен и тих, как и полагается честному семейному гнезду. Лишь в конце коридора, у приоткрытой двери на галерею едва различим бледный женский силуэт. И это отнюдь не привидение.

Проклятая дурочка! Гнев, за вечер утишивший было свою силу, вновь вздымается в груди Джульетты. Она подбирает рукой обширный подол ночной сорочки и решительно шагает вперед, готовясь словом и делом загнать непокорную обузу обратно в ее комнатушку.

Эмилия оборачивается, и готовые вырваться из горла слова праведного обличения замирают, не родившись.

Лицо безумной бледно, словно иногда выпадающий зимой в Читта-Менье снег. Черные глаза кажутся неестественно, устрашающе огромными на этом белом застывшем, точно маска, лице. Тонкие губы шевелятся.

— Туман, — произносит Эмилия.

И Джульетта вдруг оторопело понимает, что впервые за все эти годы слышит ее слова в своем доме. Да и вообще, наверно, впервые слышит от нее отчетливую речь. Это повергает ее в растерянность, граничащую с испугом.

— Туман? — переспрашивает она, невольно бросая взгляд на ночную улицу сквозь приоткрытую дверь галереи.

— Там, за рекой. Не здесь. Пока не здесь. Стылый маяк снова горит под пеплом. Что-то сдвинулось. Что-то пробудилось.

— Что сдвинулось? Куда? — как видно, ночь и впрямь дурно влияет на разум, ибо Джульетта, вместо того, чтобы прервать этот сумасшедший разговор, начинает его поддерживать. Вопрос остается без ответа.

— А она все еще там, — продолжает Эмилия, зябко ежась и снова обращаясь лицом к галерее. — Ждет. Темная вода у ее подножия, алое пламя у вершины. Те, что ушли, ждут и смотрят. Те, что вернулись, грезят и жаждут проснуться. Тот, кто скатится в воду — сгинет. Тот, кто поднимется в пламя — исчезнет. Кто останется на месте — станет тенью среди теней.

— Что ты несешь такое⁈ — Джульетта повышает голос, желая грозным окриком выпутаться из сети отстраненного, почти нездешнего голоса. — Прекрати!

Эмилия укоризненно качает головой.

— Тише, — шепчет она. — Они услышат. Они уже близко. Прячься!

Джульетта вновь набирает в грудь воздуха, готовясь разбудить весь дом отменным скандалом.

И слышит, как едва слышно поскрипывает лестница под чьими-то легкими шагами.

Чужак ступает так мягко, что Джульетта скорее чувствует его приближение, чем действительно слышит. Светильник, горящий в нише, словно бы тускнеет, утрачивая свет. Неясная размытая тень тянется по стене.

Вор⁈ Ну, сейчас она ему покажет!

Человек, появившийся в дальнем конце коридора, не похож на вора. Больше всего он напоминает крестьянина, выбравшегося в город из неимоверного захолустья. Шерстяная накидка укутывает фигуру, шляпа скрывает лицо, длиннохвостая сорока восседает на плече.

— Молчи, — внезапно шепчет Эмилия. — Коли не спряталась — молчи.

И Джульетта вдруг каким-то шестым чувством понимает, что безумная права. Сорока оборачивает голову, и блестящий злой глаз устремляется на Джульетту, повергая ее в смятение.

Чужак останавливается в паре шагов от женщин и к немалому удивлению Джульетты слегка кланяется, прикасаясь к полям шляпы длинным узловатым пальцем.

— Здравствуй, сестра по ночи, — говорит он. — Я рад, что нашел тебя. Я так долго не встречал никого, кто бы разделил мою веру в этой стране городов, где не ведают настоящей жизни.

— Здравствуй, человек окраин, — отвечает Эмилия. — Зачем ты пришел в этот дом, точно вор?

— Я пришел забрать тебя. Эти глупые люди решили, что ты безумна. Они заперли тебя, точно певчую птицу. Пойдем, я научу тебя летать, сестра.

— Также, как ты учишь свою сороку? Приковав цепочкой?

— Она моя верная помощница, — узловатый палец гладит птицу по голове. — И цепочка нужна, чтобы она не причинила себе вреда. В тебе спит сила, что способна убить тебя.

— Возможно. Но ты ошибся, человек окраин. Мне не дано летать. Я тварь иной породы. Безумная скользкая тварь, выползшая на свет из болотной тины.

Крестьянин упорствует.

— Пойдем со мной, сестра по ночи, и ты убедишься в моей правоте.

— Ты не брат мне, человек окраин, — возражает Эмилия. — Не тебя мне искать, не с тобой идти. Ты же лишь мастер уловок, бродящий по краю тени.

— Откуда тебе знать, кто я⁈

— Ты не единственный бродяга из тени. Ты далеко зашел и это тебя погубит. Ты прав, мне пора уйти. Она, — Эмилия кивает на оцепеневшую Джульетту, — устала от меня. Я сама устала от себя. Но сегодня время наконец сдвинулось. Кто-то заставил черный песок течь. Кто-то стал свободным.

— Тебе не уйти. Моя птица запомнит тебя. Запомнит, узнает, отыщет.

— У птиц хрупкие кости, человек окраин. Хрупкие кости, тонкие горла. Краткие жизни.

Сорока негодующе раскрывает клюв. Эмилия оборачивается и смотрит на птицу внимательным долгим взглядом. Внезапно птица коротко вскрикивает и камнем падает с плеча крестьянина, повисая на цепочке лишенной жизни тушкой.

Боги, и она все эти годы жила рядом, потрясенно думает Джульетта. Я была права! О, как же я была права!

Чужак берет тельце сороки на ладонь. Голос его становится глухим и напряженным.

— Ты и впрямь безумна, темная сестра. Думаешь, теперь я выпущу тебя?

— Я говорю, что не пойду с тобой.