Когда показался сложенный из камней столбик — межевая мета, обозначающая конец надела Джеммы с Козьего пригорка, женщина остановилась, дожидаясь, пока подъедут легионеры. Здесь следовало решить, куда двигаться дальше.

Тропа, укатанная грубыми тележными колесами, уводила влево и вниз, туда, где вдали за реденькими рощицами белела полоса тракта на Монте Россо. Дорога была пуста — все, кто шли в обитель к единственному надежному источнику питьевой воды, предпочитали двигаться вечером и даже ночью, благо луна еще не совсем сошла на нет. Позади обреченно шелестели лозы.

По правую же руку лежала серая скальная проплешина — одна из множества в этой части долины. За века пронизывающие ветра содрали отсюда почву, точно плоть с костяка, и обнажили скелет земли во всей суровой простоте. Порода частью растрескалась и осыпалась, но среди каменного крошева тут и там выделялись крупные серые выступы, плоские и гладкие, словно из-под зубила каменотёса. На одной такой плите темнело пятно.

Эрме расстегнула сумку, притороченную к седлу, и достала оттуда зрительную трубу. Навела, старательно щурясь.

Человек лежал неподвижно, точно статуя на крышке саркофага. Он закинул левую руку за голову, а правой прижимал к лицу тряпку, как будто пытался остановить идущую носом кровь.

Эрме, поморщилась, представив, насколько должен раскалиться от солнечного жара камень. Нужно либо совсем спятить, чтобы выбрать такое место для передышки, либо совсем обессилеть. Но шкура на спине и пониже припечется в любом случае.

Позади послышался перестук копыт. Эрме обернулась. Курт Крамер первым выбрался из-за поворота. Остальные догоняли.

— Где башка? — спросила Эрме.

— У Ройтера, — отозвался Крамер и, помедлив, продолжил: — Монерленги, ребята спрашивают: обязательно эту дрянь с собой тащить? Воняет ведь уже. Все равно до дома не довезем.

— Обязательно, — отрезала Эрме. — И еще сильнее завоняет. Но домой мы не попадем нескоро.

— А в обитель ведь не впустят, с такой-то мерзостью, — добавил Крамер.

— А в обитель и не поедем, — сообщила Эрме.

Крамер открыл рот, но ничего не сказал, а вместо этого направил коня вперед, потеснив Блудницу, встал посреди дороги у межевого столба и положил руку на эфес чикветты.

Вовремя: навстречу по тропе поднимались конные.

Все шло через задницу. Так уже который раз едва слышно ворчал себе под нос Вейтц, и Томмазо чуть ли не впервые в жизни был согласен с непутевым щитоносцем. Не такого он ожидал от своей первой инспекторской поездки.

Они тащились по дороге почти целый день, до обидного сократив время сиесты. Управляющий, джиор Микеле Трандуони, совсем размяк и уныло колебался в седле, словно подтаявшее лимонное желе, то и дело отирая пот со щек. Однако мантию с оторочкой из черной лисы упорно не снимал всю дорогу. Встречные крестьяне сразу сдергивали шапки. Пока не исчезли. Не шапки, конечно, а крестьяне. Вместе с шапками.

После обители Монте Россо, стоявшей на Ничейной земле, как только они миновали перевал и спустились мимо пограничного поста в долину, местный люд как вымер. Лишь дважды Томмазо замечал по склонам крошечные белые домики, спрятавшиеся под тенью пинии или желтой акации, да раз где-то в отдалении коротко взлаяла собака и только. Даже спросить дорогу стало не у кого.

— Дикие места, — проговорил Лукас ван Эйде. — Задворки Тормары. Не ждал бы я здесь толку…

— Мы обязаны освидетельствовать имущество, — просипел джиор Трандуони. — Я не желаю тащить невзысканные долги в следующий отчетный год. Если ваш прежний управляющий был столь небрежен, это его просчеты. Не мои.

Он в который раз вытянул из рукава заскорузлый от пота платок и промокнул лоб.

Сам Томмазо тоже мучился от зноя в своей суконной темно-синей курточке. Мучался, но терпел. Он знал правила. Цвета банкирского дома должны быть видны всякому: они не праздные гуляки, а люди на службе. Только наемники наплевали на все предписания, и в Монте Россо даже стащили бригантины. Сейчас, правда, натянули обратно. Томмазо, будь его воля, выговорил бы за такое вопиющее нарушение правил, но джиор управляющий смолчал. Значит, помни свое место, ученик.

Он и помнил. Качался в седле, чувствуя, как солнце печет затылок, а когда поднимал голову, то видел уши своего мерина и спину джиора Трандуони. Дорогущий воротник запылился — черная лиса посерела.

Внезапно конь джиора управляющего стал на месте, да так резко, что Томмазо пришлось изо всей силы дернуть поводья мерина. Тот обиженно наддал задом, и ученик едва не перелетел через лошадиную голову, но тут Вейтц бесцеремонно поймал его за шкирку, дернул назад, удерживая в седле.

— Куда прешь, дурень косорукий! — с презрением буркнул щитоносец. Томмазо вырвался, весь мокрый, чувствуя, как лицо обдало жаром стыда, кое-как подобрал поводья и только сейчас понял, что именно послужило причиной столь резкой остановки.

У межевого столба выстроились всадники. Они напрочь перегораживали дорогу. В первый миг с перепугу Томмазо подумал, что напали разбойники, которыми, как уверяли в Каррано, просто кишели склоны Ламейского нагорья. Но эти черные латники смахивали на разбойничью банду так же мало, как долбанный Вейтц — на умного человека. Отчасти они напоминали ту стражу на пограничном посту в Монте Россо (по крайней мере гербом Виорентийского герцогства на одежде), но эти были крепче, внушительнее. Опаснее.

Нас больше, подумал Томмазо, пересчитав латников. У нас десять бойцов (себя и джиора Трандуони он не учитывал, поскольку драться — удел необразованного солдатья). Однако успокоения такие мысли отчего-то не принесли.

Наконец крайний справа всадник — высокий мужчина с лицом жестким, как кирпич, и скучающе-равнодушными глазами — произнес:

— Кто такие?

— Кто спрашивает? — раздраженно отозвался Лукас ван Эйде. Командир наемников с утра пребывал в отвратительном настроении и явно искал повода для потасовки. Томмазо стало не по себе.

— Капитан Черного легиона герцога Джезарио Виорентийского Курт Крамер спрашивает, и больше он спрашивать не станет! — почти не повышая голоса, ответил солдат, и тут, к радости Томмазо, вмешался джиор Трандуони.

— Мы мирные путники, джиор капитан! — торопливо воскликнул он. — Я Микеле Трандуони, управляющий отделением Банкирского дома Фоддера в Форлисе, а это мои люди. Мы совершаем путешествие по делам банка!

— Разрешительные грамоты, — все тем же ровным тоном сказал Курт Крамер.

— Оформлены и заверены, — успокоил его джиор Трандуони. — Томмазо, предъяви!

Томмазо торопливо сбросил с плеча сумку, готовясь вытащить свиток с удостоверяющей печатью пограничного прево. Грамота давала добро на пересечение границы чужого государства с отрядом сопровождения числом до дюжины. Где же она? Где? А, вот…

— Не стоит, джиор Трандуони, — услышал он глубокий мелодичный голос. Женщина, что до того момента держалась за спинами латников, подала свою лошадь вперед. Джиор Микеле насторожился, словно фотренская борзая, выпрямился в седле, приосанился и даже попытался втянуть живот, что являлось задачей невыполнимой. Лукас ван Эйде только презрительно поморщился, глядя на эти старания, и Вейтц, подражая наставнику, фыркнул.

Томмазо же смотрел на женщину и пытался оценить, что она из себя представляет. Он не мог сказать, молода она или нет, красива или нет (серый шарф полностью окутывал голову и плечи, оставляя только глаза), но он отлично видел, что шарф этот тончайшего шелка и стоит соответственно, что и плащ не из дерюги. И что лошадь — ладное серое создание — вообще беррирской породы, благороднее (и дороже) которой в Тормаре не бывает.

Словом, чем больше Томмазо смотрел, тем сильнее ощущал, что они нарвались на неприятности.

— И какие же дела привели управляющего столь почтенного банкирского дома в наши дикие места? — спросила женщина. Джиор Трандуони слегка замялся, но тут Курт Крамер сделал весьма заинтересованное выражение лица.