Сестры-целительницы сошли вечером на маленькой пристани селения Реджано. Йеспер стащил тачку на причал, за что удостоился искреннего благословения от сестры Клары и одобрительного кивка от сестры Доротеи. Старушки повлекли свой скарб прочь, барка вскоре отчалила, а Йеспер все стоял и смотрел, как две фигурки взбираются по белой тропе на горку, постепенно теряясь в сумраке.

Франческа, очнувшись от своей задумчивости, подошла к Варендалю.

— Ну, и где наш командир? — поинтересовался он.

— Только проснулся, — ответила Франческа. — Велел передать тебе, что теперь весь путь до Виоренцы будем дежурить по очереди. Мы трое, разумеется. Старую джиори в счет не берем. Кто-то должен быть на палубе. До полуночи будет его время. Дальше — твое.

— Он никак не уймется, — вздохнул Йеспер. — Твой ушастый ежик — несусветный зануда, Фран.

— Тогда я тоже зануда. Мы должны смотреть в оба, Йеспер, если не желаем проснуться с ножом, приставленным к горлу. Не желаю повторения кладбищенской драки.

Она снова потянулась к фибуле, но, словно сделав над собой усилие, остановила руку.

— Ты сегодня совсем странный, — заметила она.

— Я все думаю о той женщине на площади, — признался Варендаль. — Ты ведь все слышала?Неужели никто за эти годы не понял, что она такое? Неужели люди такие неподатливые? Такие глупые?

— Чтобы понять, нужно знать. Откуда этим горожанам знать…

— Ты вот меня раскусила сразу, чуть не с первого взгляда. Что бы ты сказала, увидев ее…

— Ты же знаешь, я давно все ощущаю иначе, — проговорила она. — Но, да, может быть, я и почувствовала бы. А может, и нет.

— Я не успел закрыться. Просто не ждал ничего подобного. И я бы не смог отразить… вернуть назад. Не смог ударить. Это было бы ужасно. Жуткий выбор — быть мошкой в паутине или стать пауком-убийцей.

Франческа поморщилась.

— Неизбежный выбор. Но ты не паук, Йеспер. Уж поверь.

— Ты меня понимаешь, — горько сказал Йеспер. — Только ты. Ну, и Танкреди еще. А Рико думает, что я конченый идиот.

— Он понимает больше, чем ты думаешь, — вступилась за мужа Франческа.

— Вряд ли. Он… Он нормальный, Фран. Ты замужем за потрясающе нормальным человеком, и это замечательно.

— Да, — сказала Франческа. — Это замечательно. Спокойной ночи, Йеспер.

После была ночь. Рико слегка удивился, когда почти сразу после полуночи Варендаль сам, не дожидаясь, пока его растолкают, появился на палубе. Немного поболтав, они разошлись: ду Гральта спустился в трюм, а Йеспер расстелил куртку и улегся, положив под бок чикветту.

Так он лежал, наблюдая, как серебрится сквозь облака лента звездной Реки и прислушиваясь к плеску воды и дальним голосам ночи. Когда же ночь стала выцветать, превращаясь в сумерки, он поднялся на ноги.

— И куда это ты собрался?

На палубе стояла Франческа. Лицо ее, освещенное белым кормовым фонарем, казалось странно бледным. Багряный платок туго обтягивал плечи. Она пристально смотрела, как Йеспер заворачивает в мешковину чиквету и вешает сверток за спину.

— Куда собрался? — повторила она.

Йеспер улыбнулся.

— На тот берег, Фран. Я просто посмотрю на те места. Барка идет медленно. Я нагоню. А если вы доберетесь до Виоренцы раньше, расскажи все, что слышала, Аррэ. Он-то дознается, где собака порылась.

— Мы могли бы вернуться позже. Все вместе.

— Я не могу уйти, не проверив.

— Почему?

— Понимаешь, я ей пообещал. Я поклялся.

— Чем же, конченый ты идиот? — вздохнула Франческа.

— Всем, чего у меня нет.

Зубоскал ждал, что она попытается остановить его, но Франческа молчала. Серая вода колебалась и звала. Наконец на востоке начало разливаться зеленовато-желтое свечение — предвестие нового солнца.

Франческа безмолвно смотрела, как Зубоскал залезает на край планширя, глядя на свинцовую воду и волнистую линию левого берега.

— Я Йеспер Ярне Варендаль, — прошептал он. — Я всегда держу слово.

И прыгнул.

Куда делась монета?

На свое несчастье Паоло Раньер, подеста города Читта-Менья, задал это вопрос вслух, за что немедленно поплатился.

— Надоело! — раздался резкий взвизг, и серебряная тарелка полетела на пол, со звоном обдав тапочки подесты остатками мясной подливы.

Паоло Раньер в недоумении поднял глаза на супругу. Джиори Джульетта стремительно наливалась гневным румянцем. Скандал, зревший весь вчерашний день, яблоком упал с ветки прямо на голову подесты.

— Да чтоб она провалилась, твоя монета! — завопила джиори Джульетта. — И твоя полоумная с нею вместе! Никакого покоя в жизни! Весь день вокруг нее проплясал! Надоело! Сколько я буду ее в доме терпеть⁈

И с наслаждением отправила в стену мисочку с маринованными оливками. Служанка, выглянувшая из коридора на звон, поспешно спряталась обратно.

— Ты не дура ли? — напрямик спросил подеста, отодвигая в сторону блюдо с медовой лепешкой, коей он собирался завершить ранний завтрак. — Ты меня за кого держишь⁈ Батюшка мой просил меня позаботиться об Эмилии. Это мой долг. Ты что, женщина, желаешь, чтобы я нарушил слово, данное отцу?

— Значит, долг перед отцом ты сознаешь⁈ А перед женой долга у тебя нет⁈ А перед детьми⁈

Бесполезно, тоскливо подумал Паоло Раньер. Что толку объясняться со строптивой бабой, которая все твои выкладки знает наизусть и на каждое слово готова дать тысячекратный отпор. Боги, дайте мне терпения!

Он невольно покосился на лестницу на третий этаж, где в мансарде обитала Эмилия. Там стояла полная тишина: после возвращения подопечная его с безмолвной покорностью поднялась в свою комнату и более ее не покидала.

Она, чтобы ни плела Джульетта, не доставляла никакого особого беспокойства: ела, что дадут; повинуясь велению служанки, спускалась посидеть в саду и возвращалась назад в комнату и вообще выполняла все приказы, никогда не жалуясь.

Правда, порой ее обнаруживали на галерее ночью. Она всякий раз стояла, обратив лицо к реке, словно всматривалась в дальний берег, но служанка клялась, что глаза у безумной были зажмурены, а губы шевелились, словно она что-то беззвучно шептала. В такие моменты сложно было добудиться ее и заставить вернуться в комнату. Да еще эта привязанность к старому платью: Эмилия могла сменить одежду, но и тогда не давала унести его даже, чтобы почистить.

Джульетту это бесило, и подеста подозревал, что не последнюю роль здесь играет белый и розовый жемчуг, украшавший корсаж. Женушка переживала, что такая ценность пропадает в небрежении. А в остальном — неприятностей от его подопечной было не больше, чем от домашней кошки.

Она всегда была такой: молчаливой, погруженной в себя, мечтательной. Но отнюдь не дурой. Они, бывало, разговаривали, когда старый Торнаторе приезжал с семейством на праздники к его отцу. Раньер тогда удивлялся ее наблюдательности. Пару раз они даже танцевали в День Зимнего Солнца. Приятное воспоминание.

И отчего я, дурак, к ней тогда не посватался, подумал Паоло Раньер. Отец не был бы против. Сейчас жили бы себе мирно, без воплей этих бабских… Почему-то он был уверен, что Эмилия не стала бы орать ни при каком раскладе. Но пока он — самый завидный жених в округе — лениво выбирал меж девицами из знатных и состоятельных семей, Торнаторе и Витале задумали мириться, и Эмилия сделалась залогом мира и спокойствия. И судьбу свою приняла без ропота. Она знала, что такое долг перед семьей и спокойно его исполнила. Правду сказать, и Джино Витале был неплохим парнем. И вот как все оно обернулось…

В уши, словно бурав, вонзился голос жены.

— А уж коли ты ее опекуном назначился, так уж и свою выгоду помни! Отчего не велишь засеять поля на том берегу! Какой-никакой а прибыток бы получили!

Паоло Раньер обернулся.

— Не твое дело, — жестким, слегка севшим голосом, произнес он.

Но жена не уловила скрытого предупреждения.