Наконец они умолкли. Человек, повинуясь кивку Тадео, отправился прочь, все так же держа пса на поводке. Тот шел, степенно переставляя лапы и слегка ворча.

Тадео остался один во дворе. Он стоял в задумчивости, сложив руки на груди. Как ни странно, Вероника тоже присмирела. Эрме решила прервать эту немую сцену.

— Что-то случилось, Тадео?

Он вскинул голову, только сейчас заметив ее в окне. Куница вытянула шею.

— Возможно, ничего, — ответил он, близоруко щурясь в сумраке. — Но, боюсь, что — преступление.

Изогнутый в виде изящной птичьей шеи бушприт лодки нетерпеливо покачивался над волнами, словно судно готовилось вот-вот взлететь над водой. Но, увы, тиммеринская фару, пусть и получила свое название в честь пернатой обитательницы здешнего побережья, крыльев не обрела, довольствуясь полотнищами парусов. Окрашены они были по древней традиции в охристо-белый цвет.

Эрме, сонно кутаясь в плащ, смотрела, как утренний Тиммори уменьшается, медленно, но верно превращаясь в едва различимую полоску на скалистой линии горизонта. На крыше замка горела искра флюгера — жестяной вестник ветра первым встретил встающее над Ламейей солнце.

Тадео, до отвратительного бодрый, стоял подле капитана кораблика — маленького загорелого до черноты человека с лицом отъявленного разгильдяя. Дело свое, этот разгильдяй, кажется, знал: фару шла весело, ловя косыми парусами ветер, и матросы бойко орудовали снастями. Несносная Вероника шныряла туда-сюда, пока наконец не забралась на мачту, и теперь оттуда, с высоты реи, раздавалось шипенье и фырканье. Зверек вел себя так, словно водное пространство было ему нипочем.

Чего не скажешь о капитане Крамере.

Греардец был единственным легионером на фару, прочие остались на берегу. Он, сознавая свою ответственность, держался как всегда невозмутимо, но Эрме приметила: Курту было явно не по себе. Говорил он медленно и как-то сквозь зубы и старался не смотреть на набегающие волны. У Эрме возникли подозрения, что капитана попросту мутит от качки. Она тоже чувствовала себя неважно: слава Благим, легкий завтрак назад не просился, но раннее пробуждение и смутная тревога бодрости не прибавляли. Эрме не особо любила путешествия по открытой воде. Сознание, что от невесть какой глубины тебя отделяет лишь слабенькая преграда палубы и корабельного днища, лишает уверенности, даже если умеешь плавать. Смогла бы она осилить заплыв до берега, если фару вдруг вздумалось затонуть? Большой вопрос…

Эрме отбросила лишние мысли и обратилась к Тадео, желая понять, как долго им придется добираться до места.

— Сейчас пройдем Проплешину, затем обогнем Дикий мыс и дальше к устью ручья, а там уже недалеко, — пояснял Тадео, стоя у борта и указывая на левый берег. Озабоченное выражение, с каким он выслушивал принесенные вести, сейчас оставило его лицо. Озерный ветер вовсю трепал волосы, щеки раскраснелись, словно у юноши. Не следа того угрюмого затравленного взгляда, который так помнился Эрме по последним годам его жизни в Виоренце.

А ведь он и впрямь доволен своей жизнью, подумала Эрме.

Здесь Тадео был в своей стихии, посреди дикого пространства, в безмятежности окружающего мира. Пожалуй, он все же сумел достичь некоей гармонии с самим собой. Коли так Эрме была рада, пусть и не понимала прелести обитания в таком уединении. Сама она уже через неделю-другую начала бы скучать по городской суете.

Фару удалился от берега на значительное расстояние. Башня замка исчезла из виду. Красные утесы, поросшие колким пиниевым и еловым лесом, надвигались и убегали назад. Вершины золотило встающее солнце.

Внезапно Эрме показалось, что солнечный свет словно закрыло облако. Странно: небосвод был совершенно чист. Она оглянулась: по водам в направлении кораблика быстро скользила едва различимая тень. Слишком быстро. Наперерез волнам. Против ветра.

Тадео проследил за ее взглядом. Улыбка сбежала с его лица.

— Капитан! — закричал он, и, вторя его зову, кто-то ударил в колокол. Раздались крики и топот. Крамер в недоумении озирался, пытаясь понять, откуда исходит опасность. Матрос, пробегавший мимо, что-то затараторил и настойчиво потянул греардца за рукав.

— Паруса! Паруса убирай!

Тень неслась по гребням волн, настигая фару. Казалось, она вырастает с каждым мигом.

Тадео сграбастал Эрме в охапку и потащил прочь от борта.

— Держись! — крикнул он, и в тот же миг началось безумие.

Вокруг кораблика словно взвился вихрь водяной пыли. Палуба затряслась, и не удержи ее Тадео, Эрме неминуемо упала бы. Вокруг вопили люди, катились какие-то бочки, стонали снасти. Выл ветер, и внезапно к своему ужасу Эрме уловила в его какофонии женские рыдания. Они нарастали, и Эрме вдруг показалось, что женщина совсем рядом, что-то шепчет на непонятном языке, моля о помощи. Эрме попыталась высвободиться, чтобы обернуться — то ли убедиться, что никого нет, то ли прийти на зов…

Руки Тадео держали ее, словно каменные клещи. Лицо его побелело от напряжения, глаза были плотно зажмурены. Водяная пыль молотила по лицам и слезами катилась со щек. Порыв внезапно оставил Эрме, и она безвольно обвисла в объятиях родича.

— Влево возьми, — внезапно прорычал капитан кормчему. — На мыс держи!

Кормщик послушно налег, но весло, словно безумное, заплясало и вырвалось, сшибив человека с ног. Фару покачнулся, и Эрме почувствовала, что они вот-вот завалятся на борт.

Капитан пронесся на корму и, вцепившись в рулевое весло, начал разворачивать фару. Эрме краем глаза видела его искаженное усилием лицо. Кормчий с залитым кровью лицом лежал на палубе.

— Подсоби, братва! — надсадно прорычал капитан.

Ближайший матрос бросился ему на помощь. Остальные укрощали паруса. Кружилась водяная пыль. Стонал неукротимый ветер.

И вдруг все кончилось. Разом.

Эрме еще стояла, зажмурившись, оглушенная, ослепленная, не понимающая толком, на каком она свете. Внезапно она почувствовала, как руки Тадео — надежная цепь, сковавшая ее тело — ослабили захват. Она кое-как разлепила веки, и в глаза ударил чистый небесный свет.

Фару слегка покачивался на легкой волне. Над головами плескался свободным углом полусорванный парус. Тень сгинула.

— Все, ваши светлости! — весело крикнул капитан. — Отпустила стерва!

Он стоял, уперев руки в бока, насквозь мокрый, в разорванной рубашке, с нагловатой ухмылкой победителя.

Матросы склонились над раненым кормщиком. Тот мотал головой, понемногу осознавая себя.

В сумке есть подкрепляющий настой, подумала Эрме. Как раз на такой случай. Вот только где сумка? Кажется, была у Курта…

Благие, а где сам Крамер⁈

Но тут ее тревоги рассеялись: из-за палубной надстройки появился греардец — бледный до зеленцы.

— Что это было? — выдавил он, озираясь. — Что за напасть?

— Плакальщица, — с серьезным видом пояснил Тадео.

— Она самая! — подтвердил капитан. — Поигралась и сгинула, тварища!

Вот значит, она какая, Тиммеринская Плакальщица. Сколько ж в мире всякой дряни…

Крамер, пошатываясь, добрел до борта, перегнулся и некоторое время стоял так. Плечи его слегка подрагивали.

— Ничего, — с ободряющей улыбкой произнес капитан. — Не дозвалась она — значит, обойдется. В следующий раз встретитесь: чуток полегче будет. Первый раз самый жуткий.

Крамер, уже начавший разгибать спину, снова склонился за борт. Эрме тоже вздрогнула: она не представляла, как можно снова встретиться с этим порождением мрака.

— Тадео, — негромко сказала она. — Назад вернемся берегом…

В этот момент на ее спину с высоты мачты обрушился мокрый комок шерсти и когтей. Шерсть мазнула по шее, а когти пребольно впились в плечо. Комок отчаянно заверещал. Эрме второй раз за полчаса чуть не получила сердечный приступ.

— Вероника! — укоризненно произнес Тадео. — Как ты себя ведешь⁈ Отпусти монерленги немедленно!

Матросы прятали ухмылки. Эрме брезгливо отцепила от себя зверька и поспешно протянула Тадео. Тот сунул питомицу за пазуху мокрого дублета. Вероника завозилась, высунула голову, и победно зашипела на весь белый свет.