Одо зачитал строфу из Виршеплета. Девушка покивала, ничуть не удивившись. Видимо, это был условный знак, смекнул Одо. Он перешел к прозе, с легким смущением продекламировав последнюю фразу.

— Простыни, — хмыкнула Шеад. — С ароматом гвоздики?

— Нет, — пробормотал Одо. — Про гвоздику не припомню.

— Конечно, не припомнишь. Это же Баштар. Он не…

Крик ребенка прервал ее слова. Девушка встрепенулась и снова бросилась вверх по лестнице. Признанный человеком Одо огляделся, надеясь обнаружить еще лимонной водицы, не обнаружил, зато внезапно понял, что до жути устал. Ноги просто огнем горели.

Он присел на скамью неподалеку от двери и тут же с неудовольствием понял, что этот самый «мурар» словно бы пялится прямо на него. Ну и мордень, простите Благие! Одо прикрыл глаза, чтобы не видеть деревянного непотребства и…

— Эй! Эй, гонец!

Он торопливо вскинул голову, щурясь на свет и с трудом вспоминая, где находится. Девица безжалостно трясла его за плечо. Деревянный страж ухмылялся из-за ее спины всей своей жуткой лисьей пастью.

— Просыпайся. Не в таверне.

— Я нечаянно, — сконфуженно пробормотал Комар, покачивая головой. Шея затекла — просто жуть!

Шеад кивнула, чуть отступив, и окинула его критическим взглядом с головы до ног.

— Мама сказала ты пантайриос — посланник удачи. Пришел в опасный час с доброй вестью. Как твое имя?

— Одо. Одоардо Бер…

— Только имя, — перебила его девушка. — Одоардо. Одо, нет, это слишком мягко и кругло. Ардо, Дуда, Доар… Вот! Доар! Доар Рамирес — так зовут моего нового брата! Ну, что ты моргаешь⁈ Не знаешь, что детишек называют в честь пантайриосов⁈

Одо только головой покачал. Быстрота, с которой девушка мыслила и принимала решения, сбивала с толку.

— Я… мне нужно идти, — пробормотал он. — Поздно уже.

Она кивнула.

— Пойдем, провожу тебя.

Они прошли к дверям — не к тем, через которое явился Одо, а к другим, малым, выводящим в незнакомый переулок, тенистый и пустынный. Небо светлело, было почти свежо и спокойно. Ночь покидала Виоренцу.

Девушка повесила фонарь на крюк на крыльце.

— Знаешь, что еще делают с гонцами, приносящими добрые вести? — внезапно спросила она. Одо только пожал плечами. У него не осталось сил разгадывать загадки.

Зеленоглазая вдруг приблизилась вплотную, так что Одо различил веселые искорки ее взгляда, и вдруг легким движением положила ладони на его плечи и прижалась губами к его губам. Одо совершенно растерялся, а когда опомнился, миг был уже безвозвратно упущен.

Девушка отстранилась и взбежала обратно на крыльцо.

— Удачи, гонец, — улыбнулась она.

И захлопнула дверь, оставив ошарашенного Комара на улице.

Куда Одо пошел дальше, он помнил с трудом. Просто тащился переулками, пялясь на светлеющие звезды. Все вокруг кружилось так, что Комар уже с трудом разбирал, где сон, а где явь.

Слишком много всего свалилось на него за две эти ночи. Мир словно сорвался с места, заставив события нестись в бешеном темпе. Вчерашняя драка на мосту, вонючая камера префектории, легкие деньги, вскружившие голову сильнее вина, ночной город, обдавший жарой и соловьиными трелями, страшные глаза каменного человека и жуткий голос, сам собой ворвавшийся в мысли…

И губы на его губах — мягкие, теплые губы, подарившие легкий привкус мяты.

Идиот! Он понять не успел, не то что ответить. Вот Гвоздь бы точно не растерялся!

Слишком много для одной краткой весенней ночи. Для одной головы. И для одного неспокойного сердца.

Опомнился он, лишь когда пробил первый утренний колокол. Комар огляделся и понял, что в своей прострации добрел аж до самых Серых ворот. Рассвет румянил небо и городские крыши. Надрывались, приветствуя солнце, петухи. Скрипели двери. Виоренца просыпалась, готовясь к новому дню, полному суеты и рутины.

Из-за ворот раздался требовательный сигнал горна. Стражники оживились, торопливо растаскивая внутренние створы. Слышались команды понимать решетку и отворять внешние ворота. Это было необычно — ведь все городские ворота открывали лишь после второго колокола, дабы горожане не забывали об утренней молитве.

Одо вместе с кучкой ранних пташек, ожидающих возможности выбраться за стены, подошел поближе — полюбопытствовать.

Загадка разрешилась быстро. Как только решетка поднялась, раздалось лязганье подков, и на площади перед воротамипоказались верховые легионеры-греардцы. Алые ящерицы на плащах илатах объяснили все еще прежде, чем Одо разглядел за спинами воинов женщину верхом на тонконогой беррирской лошади.

В город вернулась Саламандра.

— Кто так ставит палатку, скажите на милость⁈ Перекосилась вся! У тебя руки откуда растут⁈

Молоденький легионер, недавно зачисленный в гвардию Саламандры, вздрогнул от громоподобного голоса Терезы, опустил топорик, обушком которого забивал колышки, и с умоляющим выражением лица уставился на командира. Капитан Крамер возвел глаза горе, но промолчал. Лишь легонько кашлянул, привлекая внимание.

— Тереза, уймись, — не поворачиваясь, сказала Эрме. Она сидела на камне и смотрела, как дотлевает широкий закат над долиной Ривары. — Займись делом.

За спиной раздалось сдержанное фырканье, но результат оказался достигнут. Тереза перестала донимать легионеров, что растягивали парусиновый шатер, и отправилась подальше, к кострам, — контролировать приготовление ужина. Эрме мысленно пожелала терпения поварам и вернулась к собственным невеселым мыслям.

Отряд расположился на вершине плоского холма, высоко возвышавшегося над берегом. Три десятка легионеров обустраивали лагерь: разводили огонь, кормили и чистили лошадей, пытались плескаться в мутной воде внизу. Все, как обычно. Эрме предоставила Крамеру распоряжаться рутинными вечерними делами, а сама ушла сюда, на край плоской вершины, где, словно гигантские сковороды, лежали плоские грубо обтесанные плиты — остатки стены, что когда-то шла по гребням холмов, словно хребет дракона.

Камень нагрелся за день и припекал даже сквозь лошадиную попону. Поневоле вспомнился веселый дурень Йеспер Варендаль, как он валялся тогда на каменной плите, после того, как пришиб бродильца. Кажется, что это было так давно, ведь прошло всего ничего — дней десять или чуть больше…

…Они покинули Тиммерин с поспешностью, несомненно удивившей местный люд, поспешностью, почти напоминавшей бегство. Эрме и сама бы не могла сказать, что гонит ее прочь. Просто очнувшись от болезненного оцепенения на башне Тиммори, она вдруг отчетливо осознала, что должна возвращаться в Виоренцу. Когда, спустившись вниз, она отыскала сначала кувшин воды, а после Крамера и донесла до него свое желание, то встретила со стороны капитана живейшее понимание и полное одобрение. Крамер столь расторопно отдавал приказы, что и люди, и лошади были готовы к путешествию сразу после завтрака.

Тадео, конечно, расстроился, но удерживать Эрме не стал. Наверняка понимал, что после всего случившегося кузине нужна передышка на осмысление. Простились они на том же месте, где и встретились, на берегу озера, над которым гудел горячий ветер.

— Пиши почаще, — сказал Тадео. — Не забывай.

— А ты приглядывай здесь. Сдается мне, что-то странное завелось в твоем озерце.

— В оба глаза. Не беспокойся. Если что — просто заброшу сеть покрепче, и ни одна рыба не ускользнет.

Когда Эрме обернулась на перевале, Тадео стоял на том же месте, приложив ладонь к глазам: крупная фигура в белой рубашке с закатанными рукавами посреди колючего кустарника над режущей глаз блеском озерной гладью.

Когда-то еще увидимся, с грустью подумала Эрме.

Темп они взяли приличный, и к закату уже увидели башни Таоры. Здесь пришлось остановиться на несколько дней: дела в личном владении Эрме требовали присмотра.

Но вскоре перед ее отрядом, пополнившимся прибывшими из Фортеццы Чиккона легионерами, вновь лежала дорога.