Подорожник — лучший друг

Для коленок, лбов и рук.

Разотри, чтоб вышел сок:

Лишь тогда получишь прок.

Розмарин пахуч и прян,

Сгонит с памяти туман,

Уничтожит мрак сомненья

Пена моря, враг забвенья.

Лавр красив и духовит,

Благороден он на вид,

Ветви в пламени сжигаем,

Тем москитов изгоняем.

От укропа толк великий…

Да, так и есть. Куплеты Феофано. Рифмованные строфы, которые ученикам аптекарей полагалось зазубривать наизусть, запоминая таким образом основные свойства трав и камней. Классические куплеты, прошедшие сквозь столетия, включали сорок пять строф, но каждое поколение травников пополняло список в меру своего ума и фантазии. Стишки чаще были серьезными, порой шутливыми, а иногда и откровенно похабными. Эрме в свое время заучила около сотни и оставила это занятие, перейдя к более серьезным источникам знаний.

— Эй, кто здесь?

Речитатив смолк, и из-за колеса повозки медленно поднялась нескладная фигурка. В свете звезд лица было почти не разглядеть, но общий костлявый и нескладный силуэт в сочетании со шмыгающим носом и растрепанной копной волос были Эрме определенно знакомы.

Девчонка. Та самая бабкина внучка с Козьего пригорка. Как ее имя, Эрме не помнила.

— Что ты здесь делаешь?

— Я… с батюшкой… мы раненого привезли…

Эрме это и так знала. Прошло уже четыре дня, как Эйрик Штольц был благополучно доставлен в крепость и препоручен заботам местного доктора. Эрме вчера навещала раненого и заодно вручила лекарю набор инструментов — вышвырнуть в колодец рука все же не поднялась.

Она тогда велела Крамеру выдать возчику пару монет за расторопность и отпустить на все четыре стороны. Однако, как выяснилось, крестьянин еще обретался поблизости.

— Почему ты одна? Где твой отец?

Девчонка помялась.

— Он внизу, в городе. Друзей встретил…

Эрме поморщилась. Мужчины! Первое дело — пойти налакаться в кабаке с такими же раздолбаями.

— А ты?

— Я Крепыша сторожу и повозку.

Девочка погладила мула по шее. Да уж надежный сторож! От любой напасти отобьется.

— И давно ты здесь сидишь одна?

— Два дня как, — едва слышно сказала девчонка.

Людская безалаберность всегда бесила Эрме. Сейчас был как раз тот случай.

— Ты хотя бы ела?

— Мне судомойка с поварни лепешек давала и сыру чуток. И батюшка половину пирога с печенкой оставил. А вода здесь есть.

Вода в Фортецца Чиккона и впрямь была. Внутренний крепостной колодец оказался не столь чист, как родники Монте Россо, но замок обеспечивал исправно. По крайней мере, сносную ванну принять удалось.

— Откуда ты знаешь куплеты Феофано?

— Чего? — в детском голосе звучало недоумение. — Какие куплеты?

— Те, что ты сейчас пела.

— А, эти песенки? Меня сестра-целительница научила. Она травы позапрошлым летом собирала и у нас ночевала. Меня иногда с собой брала, чтоб не заблудиться. Смешная такая, разговорчивая. Мы однажды под дождик попали и полдня в сарае сидели, вот она и пела, чтоб время скоротать…

— И ты все запомнила? — слегка удивилась Эрме.

— Ну да, — сказала девчонка. — Я всегда быстро запоминаю. Бабушка говорит, это потому, что я в детстве ночную дудочку слышала.

— Дудочку? — переспросила Эрме, не уловив связь.

— Ну да. Которая по горам ночью играет. Бабушка говорит, кто ночную дудочку слышит, тот соображает быстро и помнит крепко. Только идти за ней никак нельзя — сгинешь.

Понятно. Еще одно простонародное поверье долины Монте Россо. Но память у девчонки и впрямь отменная — спела она много, не сбившись. Жаль, запомнить не значит понять.

На галерею вышел Курт Крамер.

— Монерленги? — негромко позвал он. — Все ли должным образом?

— Да, Курт, — откликнулась Эрме. — Ложись-ка ты спать, дитя. Завтра ты поедешь домой.

— Да разве ж батюшка так быстро опомнится? — усомнилась девчонка. — Это неделя, не меньше…

— Ты поедешь домой, — повторила Эрме. — Я так сказала.

Крамер наблюдал со стены, пока она пересекала двор и подымалась по лестнице. В руке он держал бокал, и, приблизившись, Эрме почувствовала явственный аромат спелой груши и жасмина — обычное сочетание для винограда сорта римердиньо. Пожалуй, капитан слегка увлекся, но почему бы и нет? Вечер располагал, прямо таки шептал…

— Занятное создание, — сказала она, останавливаясь у парапета и опираясь на теплый камень.

— Отца ее стоило бы взгреть, — заметил Крамер. — Не должно девочке оставаться без надзора. Это ведет к распущенности.

У Крамера было два сына и три дочери и, как у всякого настоящего греардца, весьма твердые взгляды на воспитание детей.

— У простонародья свои понятия о приличном. Вот что, Курт, пошли-ка ты кого-нибудь утром в город, пусть найдут этого… папашу и прикажут сей же час проваливать назад на свой виноградник. Здесь не постоялый двор, чтобы держать его скарб. Если не поймет с первого раза, можно придать скорость пинком под зад.

— С удовольствием, монерленги, — хмыкнул Крамер.

— И вот что. Моя сумка для пожертвований еще не опустела? Дай девчонке декейт. Не отцу, ей в руки. Скажи: я приказываю купить гребень и ленту для волос. Смотреть ведь страшно, даже в темноте.

Крамер едва слышно рассмеялся. Редкий случай.

— Ты выбрался из своей пустыни? Или вы отложили до завтра?

— Игра окончена, монерленги. Вино допито. Почти допито, — поправился он, делая глоток. — Джиор Андреа отправился проверить дозоры.

— Ну, и кто выиграл?

— А как вы думаете, монерленги? — улыбнулся греардец. — Есть случаи, когда победа просто невозможна. Ничего не поделаешь — он просто лучше играл. Бывает.

— Да, определенно бывает, — согласилась Эрме.

Они проверили эту истину на практике. Ведь Крамер был тогда с ней в Арантийской Клетке. Как же давно это было. Полжизни назад. И вот уж это не воспоминание для сегодняшней ночи.

— Завтра собираемся, Курт. Пора посмотреть в «злое зерцало небес».

— Значит, у меня есть еще один вечер на реванш, — снова улыбнулся греардец. — Редкая удача, монерленги. За это стоит выпить.

И он с самым серьезным видом поднял бокал к звездному небу.

Мир ответил новым порывом ветра.

Поэты периода Угасающей Луны наперебой изощрялись, выбирая метафоры для описания Тиммерина. Эрме могла навскидку вспомнить с полдюжины. Тут тебе и «сердце лазурное гор», и «чаша нектара благого, что губы ласкает и душу», и даже внезапное «злое зерцало земли, что взирает в небесные воды».

Сама она предпочитала строфу Квинтиона Натта, сочинителя, творившего во времена Новолунья, поэта полузабытого и, пожалуй, чересчур мрачноватого. Когда живешь в сумеречные времена, не слишком тянет на веселье и легкость.

Были повержены здесь ржаволикие злые гиганты,

Плотью своей дав начало багровой Ламейе,

Кровью своей дав рожденье бесчисленным рекам

И родникам, и собрались в глазницу природы

Слезы земли, что скорбела под тяжестью камня.

Квинтион преувеличивал, разумеется, но чуть меньше, чем прочие поэты. Тиммеринское озеро и в самом деле издревле поражало воображение тормарцев своей первозданной дикой красотой и чистотой вод, особенно непостижимой, если учитывать опасно близкое соседство с Язвой.

Тиммерин отчасти и впрямь напоминал глаз — но вряд ли человеческий. Узкий, вытянутый, точно в опасном зверином прищуре. И лишь отчасти: слишком прихотливо изрезана была береговая линия, слишком высоки скалы, покрытые густым лесом. Дальний берег был неразличим из-за мыса, который врезался в воду острым когтем. Да и зрачка-острова в глазнице не имелось.