Сейчас, когда Эрме смотрела на Тиммерин с высоты прибрежного уступа, озеро казалось совершенно гладким: ни морщинки ряби на неподвижной воде, ни плавного извива прибрежного течения. Тиммерин прятал свои тайны в лазоревой прозрачной глубине.

По озеру скользила весельная лодка — плавное движение не нарушало ленивый покой. Колючий остролистый кустарник, обрамлявший склон, точно ресницы — веко, шелестел под ветром. Пестрые коричнево-желтые ящерицы грелись на солнце. Тишь, безлюдье и благодать весеннего вечера.

Вокруг горячей тяжелой тенью вставали Ламейские обрывы — здесь у Тиммерина нагорье достигало наибольшей высоты, словно поставив себе целью надежно отгородить мир людей от мира тварей.

Легионеры молчали, утомленные долгой дорогой.

— Дичь-то какая! — раздался позади хриплый женский голос. — Тут ведь и на ночлег по-людски устроиться негде. Снова будем в чистом поле костры жечь, ровно бродяги.

Эрме слегка поморщилась, возвращаясь от поэтического созерцания к делам насущным.

— Здесь есть замок, — возразил Курт Крамер. — Разве вы не видите его башни, Тереза?

— Замок⁈ Знаю я эти окраинные замки! По спальням клопы гроздьями… Помните, как в Квиламо, монерленги? Всю же ночь не спали!

— Предпочла бы забыть, — вновь поморщилась Эрме. Именно после давнего, самого первого визита в крепость Квиламо она и начала остерегаться ночлегов в непроверенных местах. Уж лучше шатер по луной, чем душная узкая комнатушка с нежеланными соседями под периной.

— Вот-вот. Помяните мое слово — снова будем на звезды пялиться! Да когда ж мы домой-то возвернемся⁈ Бродяги, одно слово…

— Тереза, — негромко произнесла Эрме, оборачиваясь. — Здесь все по-другому.

Тереза восседала на муле так, словно делала одолжение и мулу, и дамскому седлу, и всем присутствующим. Особенно мулу, что учитывая ее стати и вес, вызывало большие сомнения. В ответ на полувысказанный приказ, она тут же умолкла, но упрямо поджатые полные губы ясно выдавали протест.

Курт Крамер, чей конь переступал с ноги на ногу по соседству с мулом, старательно прятал улыбку. Поймав взгляд Эрме, он поднял очи горе, словно моля о спасении. Эрме его отчасти понимала.

Тереза уже лет десять как была ее камеристкой. И все эти годы она с неизменно недовольной физиономией высказывала свое важное критическое мнение относительно мест, куда заносила ее судьба и прихотливые желания хозяйки.

Легионеры, вынужденные частенько выслушивать ее пространные речи, поначалу пересмеивались, затем скучнели и маялись. Особо нестойкие скрипели зубами, примиряясь с неизбежностью, ибо расставаться со служанкой Эрме не собиралась: слишком ценны были ее способности.

Никто из прислуги не мог с такой расторопностью приготовить ванну, сделать сложную прическу, вычистить одежду и вообще провернуть десяток дел одновременно. Прочие слуги камеристку недолюбливали и опасались: при желании она могла задергать, зашугать и довести до белого каления кого угодно. Эрме забавлял нрав Терезы, безжалостный ко всему окружающему мирозданию, он порой служил своеобразным доведенным до абсурда отражением ее собственного скептицизма.

А когда нытье надоест, всегда можно приказать закрыть рот.

Человек стоял на обрывчике. Вода лизала подножие скалы, подбрасывая пену на красные камни. С высоты седла Эрме видела слегка седеющую курчавую шевелюру, взъерошенную ветерком, мощный загривок и обтянутую рубашкой широкую спину. Рукава рубашки были закатаны до локтей, штаны — до колен. Легкие кожаные сандалии и ступни покрылись красной пылью. В руке человек держал длинное удилище и казался полностью поглощенным наблюдением за озером и поплавком, мирно качающимся на волне. Плетеная из лозы корзина, стоявшая у камней, была пуста — рыбалка явно не задалась. Слишком жарко.

Эрме спешилась и, перебросив поводья Блудницы Крамеру, сделала знак легионерам оставаться на месте. Сама она осторожно пошла по берегу, стараясь ступать беззвучно и вовремя огибать колючие веточки ржаволиста. Не дойдя до рыбака пары шагов, Эрме нагнулась и, подняв с земли камешек, осторожно бросила его вперед. Снаряд слегка щелкнул человека по плечу. Рыболов обернулся, чуть близоруко сощурив глаза.

Эрме развела руки, безмолвно извиняясь. Выражение удивленной досады сменилось растерянностью, а секундой позже — радостью узнавания. Рыбак широко улыбнулся.

В этот момент поплавок задергался и резко ушел в глубину. Рыбак моментально стиснул удилище, вываживая рыбу, но та натянула лесу, словно струну, и рванула так, что удилище выгнулось, сухо треснуло и разломилось. Вершина вместе с лесой полетела в озеро и свободно закачалась на волне. Человек посмотрел на обломок палки в руке, с досадой швырнул ее подальше в воду и проводил взмахом ладони, тут же сосредоточившись на Эрме.

— Я смотрю, ты нацелился на крупную рыбу, Тадео, — с улыбкой проговорила Эрме, шагая навстречу приветственно раскинутым рукам. Мало кого она могла обнять вот так, запросто, но Тадео ди Марко, ее дальний родич и близкий друг, был приятным исключением.

— Да только она оказалась ловчее меня, — рассмеялся Тадео. — Зато я поймал Саламандру, — заметил он. — И весьма рад.

Эрме поцеловала его в щеку и немедленно укололась о щетину.

— Снова забываешь бриться, — укоризненно проговорила она. — Тадео, ты и в самом деле напоминаешь местного рыбака. Еще соломенную шляпу на голову — и точная копия.

— Я как замшелый камень, — ответил он. — А шляпу я уже завел. Просто сегодня, как назло, забыл. Ты же знаешь, какой я рассеянный.

О да, Эрме знала. Забывчивость и медлительность родича еще со времен юности была при виорентийском дворе притчей во языцех и предметом множества насмешек. Особой популярностью в те дни пользовалась история про то, как, отправившись на поединок, Тадео забыл и чикветту, и кинжал, и место дуэли. Шутка была с двойным дном: все прекрасно знали, что Тадео ди Марко никогда не дерется. Он даже псовую охоту не любил, предпочитая скучную для прочей молодежи рыбную ловлю.

Все это не имело никакого значения для Эрме. Есть люди, рядом с которыми просто уютно и тепло, которые не сделают тебе зла явного и не плюнут в спину исподтишка. Тадео был из такой породы.

— Это что, новая мода? — спросил Тадео, удивленно оглядывая ее сомнительный наряд. — Я совсем отстал от времени?

— Пока нет, но я надеюсь, скоро станет таковой, — Эрме прошлась туда-сюда. — На подобный манер одеваются знатные беррирки. Очень практично. В пустыне, знаешь ли, не имеют понятия о дамском седле, и Блудница под него не выезжена. Пришлось выкручиваться.

— Смело, — признался Тадео. — Но тебе к лицу. Тебе все к лицу.

— Перестань. — Эрме прижала палец к его губам. — Где твоя лошадь?

— Вообще-то я пришел пешком по берегу, — слегка смущенно сознался Тадео. — Лошади очень шумные, а рыба любит покой. А я люблю прогулки.

Пешком⁈ До замка ведь не одна миля. Ну что за сумасброд! Впрочем… Эрме поглядела на крыши, видневшиеся вдали. А почему бы и нет?

— Пешком так пешком, — решила она, подхватывая Тадео под локоть и увлекая к тропинке. — Показывай свои владения, ленивый домосед.

Городок Тиммори, расположившийся на крутом берегу, поднимался от причала, где ждали ялики, лодчонки и длинные остроносые кораблики-фару, по узким террасам. Плоские крыши нижнего яруса чуть ли не упирались в пороги домов следующей террасы, и наверняка какой-нибудь отчаянный мальчишка сумел бы пропрыгать с вершины обрыва до самой воды по черепице, так и разу и не ступив на землю. В Виоренце такие молодцы на спор носились по крышам от главной площади в любую часть города, с разбегу сигая через улицы. Кроме Алексароса, разумеется: реку не перепрыгнешь.

Дома упирались в подножие ржаво-красного утеса, на вершине которого стоял замок — тяжелый, грубый, выстроенный в те времена, когда о красоте укрепления у строителей и мысли не было — были бы стены толсты, балки крепки, а ворота надежны. Замок с самого возведения не перестраивали, только заделывали щели и трещины в кладке, да латали протекавшую крышу — так что Эрме прекрасно знала, что на особые удобства рассчитывать не приходится.