Рамон сидел за стойкой, отчаянно стараясь не клевать носом. Полночный колокол давно отзвонил. В траттории стояла полная тишина: все ушли спать и теперь наверняка уже видели второй, а то и третий сон.

К затее Комара домашние отнеслись (как и предполагал Рамон) без одобрения.

— Что ж, сиди теперь, раз так, — проворчал отец, когда Рамон изложил суть дела. — Карауль, коли вызвался. Ежели вина попросит — держи ключи.

Он мельком, без всякого интереса взглянул в угол, где расположился клиент и отправился на второй этаж.

Гвоздь вздумал предложить Ренато принять участие в ночном бдении, но не преуспел.

— Нет уж! — наотрез отказался вышибала. — Я вчера ночь не спал. Сегодня вроде радость моя не орет, так что пошел я на боковую. Сам управишься!

Так что Рамон остался один. Он запер дверь на засов, подмел пол и уселся на отцовское место, откуда был отлично виден весь зал. Вздумал было заодно проверить счетную книгу, но цифры быстро стали расплываться перед глазами, и Гвоздь бросил это занятие, боясь задремать.

Зал освещен был скудно: Рамон оставил лишь свечку на столике позднего клиента да на стойке, погасив остальные светильники. Вокруг залегли глубокие тени, навевающие сон. Оставалось лишь ждать, а это занятие маятное.

Пялиться на человека было вроде невежливо, но надо же куда-то смотреть? А пятно света в углу поневоле притягивало взор, так что Рамон облокотился щекой на кулак и принялся рассматривать незнакомца. Тот не возражал — он вообще не обращал на Гвоздя ни малейшего внимания, словно того и не было в комнате.

Незнакомец сидел, уставившись в книжку. Он положил ее на стол, чуть ли не под самую свечку, и сидел, вытянув шею и близоруко наклонившись. Порой он подносил к губам бокал, но Гвоздю показалось, что мысли его более заняты книгой, чем дорогим островным вином. Что такое люди ищут в чтении? Нет, понятно, что есть всякие умные книги по ученому делу, всякие там сборники законов, или лекарские травники, или поварские книги. Это уважаемо и понятно. Есть еще сочинения по богословию, какие изучают фламины. Это вообще праведно и правильно. А вот для чего люди читают всяческие странные истории? Комар вот тоже постоянно норовил уткнуться в какую-нибудь книжку: брал взаймы у книгопродавцев или доставал какие-то трижды переписанные копии у приятелей. Гвоздь этого не понимал: даден тебе богами мир, так и живи в нем здесь и сейчас. Зачем влезать в придуманные истории и отдавать свои чувства придуманным героям?

А ведь люди такое еще и пишут…

Незнакомец резко выпрямился, со стуком отставив оловянный бокал в сторону. Гвоздь аж вздрогнул. Человек взял книгу в руку и поднес вплотную к лицу, словно желая убедиться, что буквы не сложились в иной узор и он прочел именно то, что прочел. Выражение его лица изменилось, сделавшись из благодушно-расслабленного таким напряженным, словно он увидел перед собой ядовитую змею.

Чего он такого там углядел? Одо эту книжку перечитывал чуть ли не каждый вечер, но никогда таким не был.

Человек опустил книгу на стол, потер пальцем переносицу… и открыл томик сначала, куда медленнее перелистывая страницы.

Рамон только головой покачал. Чудак человек. Где там носит Комара? Не угодил бы снова в лапы к стражникам.

Сколько еще прошло времени, он не знал, но свечка порядком укоротилась. Человек отложил книгу в сторону и теперь сидел, глядя на огонек свечи. Вид его стал каким-то отсутствующим, словно мыслями человек был не здесь, в темном зале алексаросской траттории, а где-то очень-очень далеко.

А ведь он тоже чего-то ждет, подумал Рамон. Чего же? Когда Комар вернется? Или чего-то другого?

Прерывая его мысли, в кухне послышалось легкое шебуршание.

Мышь, что ли?

Рамон встал со стула, взял свечку и направился гонять серую негодницу.

Он успел лишь шагнуть за порог, как чьи-то сильные руки сдавили его шею и зажали рот.

Рамон рванулся, но руки держали цепко — шея оказалась стиснута мощным локтевым захватом. Кожаная перчатка царапала губы, мешая дышать.

Рамон выронил свечку, но кто-то еще возникший из полумрака успел поймать ее. Огонек выжил, и обалдевший Гвоздь увидел в его свете греардского легионера при полном вооружении.

Легионер поднес затянутый в черную перчаточную кожу палец к губам: молчи, парень.

Рамон торопливо закивал: мол, понял, не дурак. Перчатка чуть отодвинулась.

— Где он? — прошептал второй легионер, тот, что держал за горло, и Рамон, как-то сразу уразумев, о ком идет речь, ответил, едва шевеля губами:

— В зале.

— Что делает?

— Сидит. Вино пьет. Читает.

Легионеры переглянулись.

— Один?

— Один.

— Есть еще другие выходы из дома?

— Нету, — ответил Рамон. — Здесь и через тратторию. Еще только ежели через мансарду…

— Фриц и Гуго уже на крыше, — ответил второй легионер на немой вопрос товарища. — Да и не успеет он через весь дом…

Ну надо же, подумал Рамон, целый отряд на такого тощего типа. Черепицу ведь побьют подкованными сапожищами… Во что ж мы с тобой ввязались, а, Комар?

— Ты кто? — прошептал первый легионер. — Подавальщик? Ты куда шел? Иди назад молча…

В этот момент в дверь траттории трижды ударили — четко, резко и размеренно.

— Именем герцога, отворите!

Легионер подтолкнул Рамона в спину.

— Эй, трактирный мальчик! — раздался насмешливый голос из зала. — Там в дверь стучат! Открывай!

Гвоздь медленно прошел через зал к дверям. В нос ударили запахи дыма и жженой бумаги — краем глаза Рамон отметил, что одноглазый легким жестом поднес к свече письмо (то, что так и не отдал Комару на отправку). Вид у него был самый непринужденный — словно гостей поджидал.

Рамон сдвинул засов. Дверь немедленно толкнули так, что, не попяться он — получил бы по носу. Черная фигура полностью заслонила дверной проем.

Рамон окончательно опешил. Перед ним стоял сам Двуручный Аксель Меллерманн — командор Черного легиона, великан, равного которому по силе в городе не было. Уж его-то не узнать было невозможно: все мальчишки Виоренцы бегали любоваться на ежегодные смотры новобранцев и дворцовые парады, где командору отводилась важнейшая роль.

Командор был в обмундировании легионера, но без лат. Знаменитый двуручник (как говорили, он передавался в семействе уже три столетия) висел за его спиной, поблескивая рукоятью.

Позади Двуручного Акселя маячил еще кто-то, гораздо более мелкой комплекции, зато в собольей мантии и с тяжелой золотой цепью на шее.

— С дороги, — ледяным тоном приказал Двуручный Аксель, и Рамон торопливо отступил вглубь траттории.

Греардец шагнул внутрь, окидывая взглядом помещение. Одноглазый — он сидел все в той же расслабленной позе — поднял голову.

— Аксель! — приветливо произнес он. — Доброй тебе ночи! Я, право, не ожидал, что это будешь именно ты… Такая честь!

— Я был на дне наречения у тещи, — произнес командор. — Мы как раз пели второй заздравный гимн. Ты потрясающе не вовремя, блудный лис. Как и всегда, впрочем…

— Прими мои искренние сожаления, что оторвал тебя от праздничного пиршества. Надеюсь, супруга твоя не сильно огорчилась. Помнится, нрав у нее был далеко не медовый…

— Вы бы о себе беспокоились, джиор Бальтазаррэ! — вступил в разговор второй пришедший. Он вышел на свет, и оказалось, что это осанистый пожилой мужчина весьма почтенного вида.

— И тебя приветствую я, благородный джиор Дамиани! — одноглазый наконец-то соизволил встать со стула. — О судьбе своей пусть беспокоятся те, кого грызет нечистая совесть, я же иду путем честным, пусть и не всегда прямым. Что ж мне тревожиться?

Рамон только рот открыл. Увидеть в своем доме на расстоянии вытянутой руки разом и Двуручного Акселя, и Великого канцлера Дамиани! Мама родная, да что творится-то⁈

— И это говорит тот, на ком висят тяжкие подозрения в государственной измене⁈ — горестно вопросил канцлер.