Теперь он точно знал, где и когда видел этого человека.

В тот день, когда над Виоренцей первый и последний раз на его памяти звонил набат.

В тот день, когда он впервые усомнился, что его отец — достойный человек.

Это был серенький уютный день середины осени, когда солнце уже устает лить свой жар на землю, но гнилые ливни еще только рождаются за горами, и лишь изредка появляются первые признаки грядущего ненастья: тянутся тонкие облачка, и изредка сыпется мелкий нестрашный дождичек.

Одиннадцатилетний Одо Бернарди сидел с ногами на подоконнике в своей комнате, грыз яблоко и смотрел, как эти самые облака ползут над городскими флюгерами.

Обычно вот так праздно проводить время ему не разрешалось, но сейчас родителям было не до него: все семейство только что вернулось из уличного храма после утреннего обряда, и теперь отец с матерью вызвали повара и обсуждали, что подать на ужин. Ждали каких-то важных гостей. Девчонки ушли к себе — брата они в свои игры принимали редко, да он и не рвался.

Одо наслаждался бездельем и яблоком и предвкушал, как вечером, когда соберутся гости, спокойно дочитает наконец «Деяния полководцев древности» Флавиана Цинны, которые дед подарил ему на день Радостного солнца.

Отец считал, что будущему законнику такие книги не особо надобны, но с почтенным тестем спорить не стал. Одо завладел книгой, но так как написана она была, естественно, на квеарне, то поначалу чтение каждой главы превращалось в сражение со словарем и памятью. Сейчас же дело шло куда легче, чем летом, так что Одо даже грустил: когда еще попадется такая интересная книжка. Как-то даже не верилось, что автор жил аж тыщу с лишком лет тому назад.

Где-то вдалеке застучали копыта. Звуки, быстрые и тревожные, стремительно нарастали. Одо толкнул ставню и высунул голову наружу.

Вниз по улице, прямо к площади, на которой стоял его дом, во весь опор неслись два всадника. Один чуть вырвался вперед, неистово нахлестывая лошадь, другой догонял, отставая всего лишь на лошадиный корпус.

Всадники влетели на площадь, и тут преследователь решился на отчаянный поступок — он бросил поводья и, на полном скаку свесившись с седла, вцепился в плечи беглецу, буквально сдернув того наземь. Но и сам не удержался, рухнув на булыжную мостовую. Противники покатились по камням.

Одо оторопело глядел, как они дерутся. Это не был благородный поединок, о каком пишут в рыцарских романах, нет, это была схватка не на жизнь, а на смерть, грязная и жуткая. У преследователя был кинжал, у беглеца странный короткий клинок, и оба старались отвести оружие от себя и дотянуться до соперника. И кажется, это удавалось: пыль на мостовой сделалась красной.

Надо было позвать родителей, но Одо словно примерз к подоконнику.

Пару раз Одо казалось, что преследователь побеждает, но каждый раз, когда он мог нанести смертельный удар, он словно удерживал руку, стремясь скорее обезоружить противника, чем убить. Беглец же дрался в полную силу и вскоре из обороны перешел в нападение. Он показался Одо очень молодым и настолько ловким, что его сопернику стоило огромного труда избежать несущего смерть изогнутого лезвия.

Однако он все же пропустил удар.

Вдали послышался нарастающий лязг подков. Этот угрожающий шум словно вселил в беглеца новую ярость. Он рванулся, широко взмахнув своим клинком, отшвырнул противника и, не оглядываясь, бросился прочь. Миг — и он снова взлетел в седло и погнал лошадь вниз по улице. Конь его соперника пробежал дальше, и беглец поймал его за повод, увлекая за собой.

Преследователь остался. Он попытался встать, но тут же со стоном опустился обратно на мостовую. Одежда его была располосована на бедре и сквозь пальцы, которые он прижимал к ране, сочилась кровь.

На площадь вырвался еще один всадник. Растрепанный юноша с медно-рыжими волосами и обнаженной чикветтой в руке птицей слетел с коня и бросился к лежавшему. Он швырнул оружие наземь и растерянно уставился на окровавленную мостовую, затем сдернул с шеи шарф и попытался унять кровь, но раненый оттолкнул его и что-то сказал. Юноша упрямо замотал головой и тогда раненый что-то властно крикнул, указывая в ту сторону, куда унесся беглец.

Рыжий вскочил, опрометью бросился к порогу ближайшего дома и забарабанил кулаками в двери. Прислушался, не уловил движения, побежал к следующей двери, прыгая через ступеньки, забарабанил снова. Он метался по площади, колотя в двери (в том числе и в дверь Бернарди), но окрик снова остановил его. Тогда юноша поднял чикветту и, повинуясь приказу, вскочил на коня, бросаясь в погоню.

На маленькой площади настала тишина. Человек полусидел, прижимая шарф к ране, и по мостовой медленно растекалось кровавое пятно. Иногда по его худому лицу пробегала гримаса боли.

Почему так долго не отворяют, испуганно подумал Одо. Ну да, отец с матушкой ведь на кухне, там не так слышно. Надо спуститься, надо сказать…

Он, словно враз опомнившись, соскочил с подоконника и выбежал из комнаты. Торопливо преодолел коридор и спустился на пролет по черной лестнице.

— Не смей открывать!

Крик застал его врасплох. Одо так и замер, на одной ноге, не дотянувшись другой до ступеньки. Сначала он подумал, что слова предназначались ему, но, когда опомнившись, присел за перилами, то понял, что приказ этот был адресован матушке, которая стояла на пороге, готовясь поднять засов. Рядом две служанки жались к стене, испуганно и недоуменно переглядываясь, и топтался озадаченный повар.

Отца Одо не видел: вероятно, тот стоял в дверях кухни. Мальчику внезапно стало страшно: такая спокойная ненависть звучала в отцовском голосе.

Одо на цыпочках вернулся в свою комнату и в смятении остановился у окна, боясь посмотреть вниз.

Он знал, что никто больше не отзовется: соседи справа всем семейством еще вчера отправились за город, а в доме напротив жил лишь старый джиор Фабио. Вот только служанка его ушла на рынок, а сам старик — добрый, но немощный и больной, уже давно не мог передвигаться без посторонней помощи. Был еще Тристан, его камердинер, но тот был почти глух после снежного жара.

Улица, как назло, была пуста. Куда все делись? Вымерли, точно огнедышащие змеи?

Одо не знал, как поступить. Он знал, что ослушайся он приказа отца, гневу не будет предела. Но знал также, что оставить все, как есть, будет неправильно. Нечестно.

Через окно он мог видеть, как в доме напротив Тристан возится в комнате второго этажа, перебирая какие-то склянки на столе. Подойди к окну, дурень, мысленно взмолился Одо. Подойди, выгляни, посмотри, не идет ли дождь. Ну же!

Но тот все суетился в глубине комнаты.

На столе лежали яблоки: служанка утром принесла целую корзинку.

Одо взял одно, подкинул на ладони. И сам поразился простой мысли: если Тристана не докричаться, нужно позвать его иным образом…

Бросок оказался слабым и неудачным. Яблоко шлепнулось, не долетев и до середины площади и покатилось по мостовой, ткнувшись в колено раненому.

Человек вскинул голову — морщась от боли, он углядел в окне испуганного Одо и вдруг улыбнулся и ободряюще подмигнул. Мол, так себе бросок. Можешь и получше.

Одо взял со стола следующее яблоко, отошел подальше, к самой стене, и разбежавшись, швырнул что есть силы. Так игрок в дикий мяч, прорвавшись сквозь оборону противника под вопли трибун и звуки драки делает победный бросок в пылающее кольцо.

Дзынь! Яблоко врезалось в узорное стекло, расколотив его вдребезги, пролетело через всю комнату, чувствительно ударив Тристана в спину. Тот аж подпрыгнул, обернулся, изумленно уставившись на неведомо как попавший в комнату снаряд, и бросившись к окну, выглянул-таки на улицу.

Что было дальше, Одо не видел: он поспешно затворил окно и даже задернул шторку, заслышав шаги на лестнице. Сам шлепнулся на стул и сделал вид, что рисует человечков на листе дорогой бумаги — вещь вообще-то строжайше воспрещенная.

Уши за порчу бумаги ему не надрали. Потому что в этот момент тишина осеннего дня взорвалась громом набата.