— Она ж неграмотная, — пояснил наемник. — Она ж к фламину нашему пойдет, чтоб прочли. Разве ж можно такое, да чтоб чужие люди слышали? Срамота…

А сразу нельзя было сказать, мысленно взвыл Одо. Никакого простора для творчества!

— Иди, — уныло произнес он. — Возьми еще пива. Сейчас перепишу.

Наконец письмо было закончено и вручено клиенту в обмен на полтора северо (Одо обнаглел и накинул вдвое за испорченный лист бумаги). Наемник убрался восвояси и вовремя: близился час гашения огней, и траттория вот-вот должна была закрыться.

Одо разогнул спину, потянулся и поморгал, оглядывая помещение. Его столик располагался в углу, чтобы клиенты могли диктовать письма, не боясь, что весь зал греет уши, так что Комар мог видеть всю привычную обстановку «Бравой мыши».

Посетители потянулись к дверям, прощаясь с Альфонсо, который с приветливым видом кивал завсегдатаям из-за стойки. Гвоздь и Бьянка бродили по залу, собирая миски и кружки и попутно гася светильники. Джиори Белла с младшей дочерью ушла мыть посуду.

Ренато (вообще-то считавшийся в заведении вышибалой) помогал старику-соседу выводить собутыльника, такого же старика. Наблюдать, как Ренато, способный с одного удара сбить человека с ног, бережно, чуть ли не под локотки, тащит пьяненького к порогу, было смешно.

День сегодня прошел спокойно, без ссор и перепалок. А уж драки в «Бравой мыши» вообще были редкостью: одного вида Альфонсо, взявшего в руки древко от алебарды, было достаточно, чтобы у задир исчезал запал. А уж когда по правую и левую руку от старшего Гуттиереша вставали сын и зять…

— А мне не подсобишь, писарь?

Одо даже вздрогнул. Он и не заметил, как этот человек подошел. Он просто возник из полумрака, бесшумный, словно черный лис.

— Мы закрываемся, джиор, — ответил Одо с вежливой улыбкой. — Придите завтра поутру, и я с радостью помогу изложить ваши мысли на бумаге. Письмо с дословной записью под диктовку — половина северо, деловое письмо либо долговая расписка — северо. Послание даме сердца с возвышенными выражениями — полтора…

— К чему откладывать на завтра? — проговорил человек. — Никогда не знаешь, не изменит ли утро твои планы и желания. Живи сегодняшним днем, писарь. Не упускай шансы.

Меж пальцами кожаной перчатки возник серебряный декейт. Человек подбросил его, поймал на раскрытую ладонь и протянул Одо.

— Какая глубокая мысль, джиор, — согласился Одо, с одобрением посмотрев на монету с ястребиным профилем короля Маноэла. — Думаю, я смогу уделить полчаса, пока мои друзья прибирают зал. Присядьте. Обождите, я мигом все подготовлю.

Он быстро достал из ящичка чистый лист бумаги, подлил из бутылки в чернильницу и проверил песок в малой чашечке. Добрая оплата требует доброй работы, и Одо собирался не ударить в грязь лицом. Проделывая все эти манипуляции, Одо искоса поглядывал на своего клиента, дивясь про себя, что за странная добыча попала в его буквенные силки.

Человек и впрямь немного напоминал лиса — изрядно потрепанного жизнью, но все еще опасного и вполне способного устроить погром в курятнике. Он был весьма высок и показался Одо тощим, словно скроенным лишь из костей, жил и обветренной, потрескавшейся кожи. Черный берет с одиноким пестрым пером незнакомец небрежно бросил на стол, обнажив вьющиеся изрядно тронутые сединой пряди волос. Левый глаз его полностью скрывала черная повязка, но правый — бледно-зеленого оттенка смотрел так пристально и зорко, что становилось слегка не по себе.

Что-то в этом узком лице, во взгляде единственного глаза, даже в седых усах и смешной козлиной бородке, какие в Тормаре носили разве что иноземцы, насторожило и встревожило Одо. Незнакомец смотрелся малость чудновато, то никак не напоминал человека, который не сумеет связать пары слов на бумаге. Ну, да ладно. Любой каприз за ваше серебро.

Одо тщательно заточил свежее гусиное перышко, подул на него, пробуя орудие труда на палец.

Человек взирал на все эти приготовления со слегка рассеянным, но добродушным видом, пощипывая бородку пальцами левой руки. Он оперся на стол так, что плащ сполз с его правого плеча, и Одо наконец сообразил, отчего незнакомцу понадобились его услуги. Правая рука человека лежала на сделанной из полотна перевязи, и была упрятана в бинты и лубки.

— Не свезло вам, джиор, — посочувствовал Одо.

— Напротив, — возразил человек. — Невероятно повезло. Я бы сказал — исключительно.

Одо решил не развивать тему.

— Я готов, — провозгласил он. — Так что пишем?

— Для долговой расписки следует для начала завести долги, а это не по мне. И уж извини, но если моя дама сердца прочтет те выражения, что ты использовал в предыдущем письме, то она решит, что я вконец спятил…

— Я опираюсь на лучшие образцы изящной куртуазной словесности! — слегка обиделся Одо. — Еще никто не жаловался. Ну, почти.

— А я уповаю на здравый смысл. Ты слишком юн, чтобы иметь достаточный опыт в этом вопросе. Впрочем, читать мои письма она все равно не станет, так что оставим сию лишенную благодати затею. Будь добр, пиши под диктовку. Будет три письма.

Человек оперся щекой на левую руку и начал говорить…

Когда с первым (поразительным с точки зрения содержания) посланием было покончено, человек посмотрел на опешившего Одо и рассмеялся.

— Расслабься, парень. Ты всего лишь рука, выводящая буквы. За содержание отвечаю я.

— Я впервые, — признался Одо. — Раньше не доводилось…

— Все бывает в первый раз, парень. Не такая это и редкость. Кликни приятеля, пусть принесет вина.

Одо жестами подозвал Гвоздя — тот давно перевернул стулья и теперь с мрачным выражением лица подпирал косяк, наблюдая за тем, как в поте лица трудится друг.

— Островное фоларо есть? — осведомился клиент.

— Найдется, коли поискать, — подтвердил Гвоздь.

— Так не медли, — улыбнулся человек — Два бокала.

Одо ожидал, что Гвоздь намекнет на поздний час и правила. Но, слава Благим, Рамон не стал спорить: какой дурак выгоняет клиента, заказавшего самое дорогое вино, какое есть в траттории. Гвоздь степенным шагом отправился к стойке и вскоре вернулся с кувшинчиком и бокалами.

— Пей, — кивнул Одо клиент, когда Гвоздь, повинуясь приказу, разлил тягучую почти черную жидкость по бокалам. Бокал заказчика оказался наполнен полностью, второй — едва ли на треть.

Вино было сладким и невероятно крепким. У Одо дыхание замерло с непривычки. Даже в отцовском доме он пробовал такое всего дважды: отец считал, что это праздная роскошь и потворство плоти.

— Успокоился? — спросил человек, когда Одо сделал еще пару глотков. — Тогда давай-ка за работу.

Он откинулся на стуле, глотнул вина и с мечтательным видом произнес:

Всем птахам малым, на закат летящим,

Я, как пророк забвенья, говорю…

В первый миг Одо опешил, но тут же с губ само собой сорвалось:

О птицы вешние, живите настоящим,

Ведь прошлое подобно янтарю.

Незнакомец приподнял бровь.

— Да ты, как я посмотрю, и в самом деле не чужд поэзии? Знаешь, кто сочинитель?

— Если бы, — с готовностью ответил Одо. — Никто же не знает. Тормарский Виршеплет, так он подписывается. У меня есть обе его книги…

Он осекся. Были обе книги. Один томик остался в отцовском доме и наверняка уже предан огню. Жаль, если так, но Одо ушел со скандалом, не взяв ничего, кроме одежды на себе и того, что было в поясной сумке.

— Обе? — удивился человек. — Одна, без сомнения, «Иллюзии небес», но вторая?

— «Песни фасарро, исполненные в час полуночи», — с выражением произнес Одо. — Недавно появилась.

Признаться честно, он не раз ввертывал выражения из «Песен» в свои письма, когда позволял момент. А после сравнивал свои творения со строками Виршеплета — и расстраивался, ибо сравнение всегда было не в его, Одо, пользу. Но что поделать, если Благие не отсыпали той звездной пыли, что проникает в глаза, уши и сердце, делая поэтов поэтами.