Одо и Рамон переглянулись и дружно сбежали с крыльца.

Блаженное чувство счастья длилось недолго. Примерно до того момента, как они свернули в ближайший переулок, и префектория скрылась из виду.

— Нашел, где рядиться, — проворчал Гвоздь. — Ты, Одо, не в обиду будь сказано, свои дикие замашки брось. С людьми договариваться надо. А коли виноват, так и признаваться.

Одо промолчал, не желая спорить. Он не знал, что подействовало сильнее: искреннее покаяние Гвоздя или нежелание префектора ставить уважаемого коллегу по корпорации в неловкое положение, осуждая его сына к позорному наказанию.

Но в любом случае иногда именно что надо рядиться. Нельзя быть покорным барашком. Одо и сам не знал, откуда вынырнуло из него это неуемное желание спорить и доказывать свою правоту, даже не будучи правым. Наверно, то, что ты сын законника, накладывает вечную печать проклятия — не смоешь.

— Деньги-то где возьмем? — вернул его к насущным проблемам Гвоздь. — Сто северо — не шутка.

— Придется кубышку потрошить, — вздохнул Одо. — Может, у твоего отца попросим?

— Ты еще у своего попроси, — проворчал Гвоздь. — Не младенцы, сами справимся.

Ну да, справимся, уныло подумал Одо. Мелькнула мыслишка сгонять в Таору — там жила старшая сестрица — и втихаря стрельнуть в долг у ее мужа (с ним Одо вроде не ссорился), но Одо отверг идею, как недостойную. Если уж доказывать, что ты взрослый, так всем и во всем.

Погруженные в размышления, они свернули на виа Маринайо.

— Ой! — сказал Одо, останавливаясь. — Там твой отец!

Альфонсо Гуттиереш стоял на пороге траттории, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал, как приближаются загулявший сыночек с приятелем. Над головой его покачивалась разноцветная вывеска с названием заведения и яркой эмблемой, призванной привлекать посетителей.

Вывеска траттории, как считали здешние жители, была поистине достопримечательностью улицы. Она изображала упитанную круглощекую мышь, но не простую, а стоявшую, подобно человеку на задних лапах и облаченную в одеяние кондотьера: кирасу, зеленый плащ и алый берет с пером, залихватски сдвинутый набок. Судя по алой хризантеме на плаще, сия воительница успела поучаствовать во всех крупных сражениях Аддирских кампаний.

Бравый зверек держал одной лапой пику, а другой подымал кубок. Чуть ниже была прикреплена иная, маленькая и лаконичная вывеска — чернильница и перо. Она намекала, что здесь доступны не только еда и питье, но и услуги грамотея, способного за скромную плату оказать посильную помощь ближнему. Вывеска эта появилась не так давно, с той поры, как в «Бравой мыши» обосновался Одо, и, разумеется, не шла ни в какой сравнение с боевым зверьком.

Но, пожалуй, человек, стоявший под вывеской, являлся еще большей достопримечательностью виа Маринайо.

Бывший солдат, потомок лишившихся родного дома уроженцев Истиары, прошедший в армии Тавиньо Таорца обе аддирские войны, Альфонсо Гуттиереш и в своем солидном возрасте выглядел, как человек, способный любого противника заставить попятиться. Поджарый, загорелый, с сильными руками и крепкой шеей, он под настроение забавлял завсегдатаев траттории тем, что гнул подковы и подымал на спор тяжеленные камни.

Гвоздь был юной копией отца. Единственным отличием были волосы: темные у Альфонсо и, по какой-то прихоти судьбы, очень светлые, словно соломенные, у Рамона. Ни у джиори Беллы, ни у малышни такого контраста не наблюдалось.

Однако это необычное сочетание светлой шевелюры и черного глубокого взора делало внешность Рамона весьма привлекательной для женского пола. Одо даже слегка завидовал: сам он был человеком довольно обычным: среднего роста, с быстрыми мальчишескими движениями и мальчишеским же выражением лица. В диком мяче эта его вечная легкость была только на руку, делая его прекрасным игроком-бегуном, но по жизни скорее мешала: Одо почти никто не воспринимал всерьез. Никто посторонний бы и не подумал, что Комар на самом деле почти на год старше друга и уже разменял девятнадцать.

Бородка — Одо пытался ее отрастить, чтобы выглядеть представительнее — тоже разочаровывала, росла медленно и получалась какой-то неопределенно-русой. Словом, обычный виорентиец. С такой внешностью на картины не попадают. Ну, разве что совершив нечто великое.

А совершить великое Одо мечтал. И был уверен, что обязательно совершит. Но где и как, понятия не имел. То ли рыцарский турнир выиграет, то ли принцессу спасет. Но чтобы участвовать в турнире, нужно иметь благородное происхождение, а единственная девица в герцогстве, которая могла считаться «принцессой» — дочь Саламандры, благородная Лаура Маррано, жила себе спокойно да мирно где-то в обители неподалеку от города и в спасении не нуждалась. Да и в защите тоже, на то легионеры имелись.

И как прикажете думать о великом, если голова постоянно занята всякими мелкими жизненными заботами? Пока пробегаешь день, пытаясь заработать, все большие мысли испарятся. А ночью погулять надобно. И поспать иногда.

Так что о величии лишь смутно грезилось, а пока получалось лишь попадать в дурацкие ситуации. Вот как сейчас.

Все эти мысли бестолково крутились в голове Одо, пока они шли по улице к крыльцу траттории, и высокая фигура Альфонсо Гуттиереша приобретала грозную мрачность.

— Я смотрю, ты весело провел ночь, сынок? — заметил он, пристально рассматривая ссадину на лице Гвоздя.

— Весьма, батюшка, — ответствовал Гвоздь.

— Надеюсь, я не услышу, что ты осрамился?

— Не услышишь, батюшка.

— Чем это тебя так?

— Кастетом, батюшка.

— Н-да, нравы ныне в упадке, — разочарованно произнес Альфонсо Гуттиереш. — В мое время было не так. Желаешь крови — так доставай клинок, желаешь драки — закатывай рукава. Третьего не дано. Кастет в кулаке считался позором. Встретишь эту шваль снова, проучи, как следует. Я приказываю.

— Непременно, батюшка.

— Идите умойтесь и смените одежду, пока мать не увидела. Она у Бьянки, дитя пеленает.

И Альфонсо Гуттиереш спустился с крыльца навстречу подводе торговца овощами — тот трижды в неделю перед тем, как отправиться на городской рынок, завозил в тратторию корзину-другую зелени, а в сезон — моркови, лука и репы.

Одо слушал этот разговор с изумлением. Он ожидал чего-то более масштабного. Явись он в разодранном дублете и с синячищем в родительский дом, выговоров и причитаний было бы на неделю.

Они с Гвоздем просочились внутрь и прислушались. Траттория еще не открылась. В зале было полутемно, сквозь запертые ставни едва пробивался свет.

Ренато, муж Бьянки, сестры Рамона, зевая, бродил по залу меж столами, рассыпая свежий тростник на пол.

Завидев шурина, он посмотрел на него с укоризненной насмешкой серьезного женатого человека, который давно не разменивается на глупости.

— Красавчик, — только и сказал он.

— А то, — гордо ответствовал Рамон, и друзья торопливо бросились к задней двери, за которой ждала бочка с водой и миска толченого мыльного корня.

Когда они наконец добрались до мансарды и переоделись в повседневное свое платье, Гвоздь с тоской обозрел нанесенный парадной одежде ущерб. Одо же уныло посмотрел на лежавшие на столе запасные струны, к которым теперь не было инструмента.

— Да уж, погуляли, — подытожил Рамон. — Ну, доставай заначку, что ли.

— Может, не надо, — грустно протянул Одо. — Жалко.

— У пчелки жалко. Доставай.

Одо отошел к окну, разбежался и, подпрыгнув, вцепился в балку, удерживавшую крышу. Подтянулся, дрыгая ногами, нашарил припрятанный на балке узелок и спрыгнул.

В узелке лежали кровные, нажитые честным трудом и терпеливо скопленные монеты. Нет, не просто монеты, а овеществленные в серебро надежды на будущее.

В дикий мяч в Тормаре играли всегда. Ученые люди говорили, что даже древние фрески в Лунном городе и те сберегли на своей поблекшей штукатурке сюжеты игр далекого прошлого. Пройдя через века, забава эта ничуть не утратила популярности. Всегда найдутся люди, готовые посостязаться с ближним в силе и ловкости и безнаказанно подраться стенка на стенку. Дикий мяч удовлетворял обе эти потребности одновременно, и если на юге его немного потеснили игры с быками и бои с тварями, то в центральной и северной Тормаре он позиции не сдавал.