Дом был пуст. Не просто безлюден и заброшен, но пуст. Той особой не поддающейся осмыслению разумом пустотой, которую можно только ощутить. Эта бесцветная гнетущая пустота поглощала все вокруг себя, искажая даже солнечный свет, пытающийся пробиться сквозь щели в крыше.

Здесь не было ничего живого — ни пауков, ни мышей, ни улиток. Ни даже моли в гобелене. Неживого пока тоже, но Варендаль знал, что оно — неживое — вполне может обосноваться здесь. Вопрос времени. Неживое любит подобные места. Выморочные. Лишенные судьбы.

И было нечто еще.

Там, внизу, в общем зале. В очаге, под слоем слежавшейся за годы золы, под углями. Глубоко, очень глубоко. Скрытое от любого человеческого взгляда и все эти годы лежавшее ненайденным.

То, что оскверняло этот дом.

Варендалю сделалось жутко. Он поспешно отступил на шаг, и тяжесть в теле уменьшилась. Еще шаг назад, и еще, и еще…

Не рискуя повернуться спиной, он пятился по лестнице, по коридору до той самой спальни, с которой начал путь по дому. Лишь нащупав и повернув ручку, он раскрыл веки, влетел назад в освещенную дневным светом комнату и торопливо дернул дверной засов. Не тратя времени, Йеспер покинул дом, знакомым путем добрался до стены, спрыгнул наземь и чуть ли не бегом бросился прочь.

Когда между усадьбой и ним пролегла широкая луговина, Йеспер шлепнулся на кочку и привычно потер ладонью под носом, проверяя, нет ли крови. Все иные признаки расплаты за проклятое умение уже были налицо: голова кружилась, ум мутился и нарастал мелкий тряский озноб, точно после купания в осенней реке. Появись сейчас бродилец, он бы сожрал Варендаля, словно беспомощного младенца.

— А ведь она не то что смотрит днем, — пробормотал Варендаль, вспомнив безумную Эмилию Витале. — Она ж еще ловит, как паук добычу. Влегкую, о боги… это ж какая силища-то…

Наконец в башке прояснилось. Вернулось ощущение палящего солнца, жажды и крайнего голода — явные признаки возвращения к человечности.

Йеспер поднял голову и, взглянув вперед, вздрогнул.

Там, за зарослями плакушника, в расплывчатом жарком мареве лежали болота.

— Я туда не пойду, — пробормотал Йеспер, — ни за что не пойду. Да и куда идти-то⁈ Здесь дороги не проложены.

Он стоял среди высокой осоки, серой от грязи. Впереди, насколько мог видеть взгляд простиралась низина, затянутая пеленой испарений. Солнце здесь словно выцвело, утратив яркость, но не жар.

Растительность, которая и прежде на этом берегу, красотой не баловала, здесь стала вовсе неприглядной. Плакушник словно выродился, сделавшись ниже. Кое-где над низиной тянулись тонкие стволики, увенчанные кривыми ветвями, лишенными листвы, но что это за деревца Йеспер понятия не имел. Кочки, покрытые осокой, и топкая грязь, подернутая бурым лишайником, тянулись насколько видит взор. Йеспер не помнил карт, но мог предположить, что низина тянется аж до Ребра Ферги, за которым уже побережье.

Здесь не было не то что дороги, но даже намека на самую малую тропу. Ни гати, ни вешек, что отмечали бы верный путь.

Йеспер с досады сплюнул и в раздумье уселся на кочку, достав монетку. Сейчас он смутно соображал, что предпринять дальше. Это мерзкое чувство, которое он испытал в доме Витале, это давление в груди, эта неподъемная тоска — все это он несомненно ощущал и раньше. Когда? На Береге Крови? В Долине Анграт? Или в Бледном Лабиринте? Или еще раньше, в позапрошлой жизни, от которой остались лишь имя да смутные воспоминания, тревожившие его во сне?

Он старался сосредоточиться, но применение дара, вынужденный голод и усталость сделали свое черное дело. С Йеспером случилось то, что не раз бывало и раньше, и порядком осложняло его жизнь. Он, как сам это называл, поплыл. Воспоминания юности начали смешиваться с недавними событиями, мысли ускользали и разбегались, словно испуганные мыши, и Йеспер даже не пытался их ловить, зная, что это бесполезно.

Это было уравнение с неизвестными, как в странной науке алгебре, которой его безуспешно пытались обучить. Ответ был где-то там в глубине этой заболоченной низины. Но как найти ответ, Варендаль не понимал.

Он уныло посмотрел через отверстие монеты на белый свет, не узрел ничего нового и забросил монету обратно в карман.

Единственное, что он понимал, это то, что соваться в топи в одиночку, без цели, смысла и направления — было великой дурью даже для него. По всему, надо было возвращаться и догонять барку.

— Вот ведь засада, — пробормотал он, снова обращаясь лицом к болотам. — Что-то там есть, но как до этого добраться… а ведь точно есть…

Договорить он не успел. Сбоку затрещали кусты плакушника, метнулась тень. Йеспер дернулся, вскакивая на ноги, пропустил удар и растянулся, упав носом в траву.

— Ты ему башку разбил, дурень!

— Да и пусть! Жалко, что ли…

Йеспер лежал на боку. В правую щеку врезалась жесткая грязь. Башка зверски болела, и Йеспер чувствовал, как по шее стекает теплая струйка крови. Руки были заломлены назад и крепко скручены веревкой. Ноги тоже связали.

Йеспер приоткрыл левый глаз. Мать моя женщина, какие омерзительно знакомые морды!

— Что, гаденыш, опомнился? — Ланцо наклонился ниже, и Йеспер со смутным удовлетворением отметил, что щеки, лоб и переносица у бандита украшены ссадинами, несомненно, оставленными его, Йеспера, кулаком. Красиво.

— И тебе добрый день, козел, — пробормотал Йеспер. — И тебе, недоумок. Что, болит головка-то после булыжника? Крепкий у бабки удар?

— Поговори еще! — крикнул Угорь и нервным движением ударил Йеспера под ребра, целясь тупым носком сапога в печенки.

— Видать, болит, — морщась от боли, резюмировал Варендаль. — Совсем ослаб, бедолага. Даже лежачего пнуть как следует не можешь…

— Счас узнаешь, что я могу! — рявкнул Угорь, занося ногу для нового удара, направленного прямо в лицо.

— А ну, стой! — прикрикнул на него Ланцо. — Он живой нужен. Отойди, я сказал!

Угорь, ругаясь, повиновался. Йеспер потихоньку выдохнул: дерганый и злой Угорь бил сильно. Как бы и впрямь снова не провалиться в беспамятство. Нельзя, никак нельзя.

Кровь все еще стекала по шее. Заметив это, Ланцо полез в дорожную суму, что валялась на земле, извлек из нее сомнительного вида тряпку и, порвав ее на полосы, направился к Варендалю.

Дернув Йеспера за ворот, он усадил его, привалив спиной к кочке, и быстрыми движениями обмотал его голову тряпкой.

— Вот так. А то еще спечешься, прежде чем до господина доберемся. Тебя наш Бычок велел живьем доставить. Радуйся, подышишь еще денек-другой. Ну, и молитвы вспомни.

— Упокойные, — с мерзким смешком вставил Угорь.

Оба бандита заржали. Йеспер, пользуясь передышкой, кинул взгляд вокруг и понял, что они обретаются не слишком далеко от того места, где он обозревал болота. Видать, Ланцо и Угрю было лень и в тягость тащить его бесчувственного. Значит, заставят идти самого, по крайней мере, до лошадей. Уже радость.

— Шустрые вы ребята, — пробормотал Йеспер, пытаясь принять как можно более удобное положение. Не вышло: веревка впилась в запястья еще туже. Сидеть было неудобно: ноги стягивал кожаный ремень.

— Да уж не как твой дружок-тюфяк. Жаль, что берег топкий, лошади через речушку эту не переправились. Ну да, ничего, зато мы тебя поймали, золотая ты наша рыбка!

По положению солнца Йеспер понял, что близится вечер. Как видно, он порядком провалялся без памяти. Бандиты уселись наземь и принялись перекусывать извлеченными из дорожной сумы лепешками с сыром. У Йеспера аж голова закружилась. Вид еды, пусть даже столь незамысловатой, казался притягательным до дрожи.

Угорь заметил его голодный взгляд.

— Что, бедолага, жрать хочешь? — с наигранной жалостью осведомился он. — Ну, ничего потерпи, травку покусай… телок безрогий…

Йеспер промолчал. Говорить сил особо не было: горло спекла жажда.

— Ладно уж, — Угорь отломил кусок лепешки. — Лови!