Увлекшись отвлеченными размышлениями, она не сразу поняла, что что-то не так. Прервал ее думы Обжора — он поводил носом и внезапно зарычал, ощерив клыки. Черныш обернулся к Тадео и предупреждающе поднял палец.

— Что такое? –угрюмо спросил Крамер. — Зверье?

Черныш, не отвечая, принялся спускаться по осыпи. Все волей-неволей последовали за проводником, и Эрме внезапно поймала себя на мысли, что посещать сей приют безмятежности отчего-то нет ни малейшего желания.

— Что не так, Тадео? — спросила она. Тот не ответил, лишь крепче сжал ее руку.

Они добрались до заводи. Легкие дощатые мостки прогибались под ногами, и на сапоги плескала влага. Эрме невольно остановилась и нагнулась: в глубине, почти скрытые под широкими, словно круглые плоты, листьями таились крупные бутоны. Местные кувшинки? Пожалуй.

Она выпрямилась и вдруг поняла, что именно насторожило ее еще издали. Дым.

Дым был темным и едким. Обычно в курильницы кладут ароматные смолы, источающие приятный легкий дымок. Но сейчас, когда они приблизились, Эрме явственно чувствовала на языке удушливый привкус, горький и навязчивый.

— Что за дрянь насыпали на угли⁈ Капитан, очисти ее.

Крамер сдернул сосуд с треножника и черпанул воды из заводи. Угли зашипели. Капитан, закашлявшись, поставил курильницу наземь. Закрыл нос перчаткой.

Внезапно Вероника взвизгнула и, спрыгнув с плеча Тадео, умчалась в лес.

— Эй, твоя шебутная зверушка сбежала!

— Вернется, — уверенно ответил Тадео.

Он отодвинул кусок парусины, служивший вместо двери, и шагнул внутрь.

— Иди-ка сюда, Эрме, — позвал он.

Эрме направилась ко входу. Что-то вдавилось в подошву сапога, когда она ступила на порог. Эрме пошаркала сапогом по камню, но понадобились усилия, чтобы отцепить нечто от подметки. Наконец вещица упала на камни. Эрме присмотрелась, и мир внезапно словно приглушил звуки и цвета.

На пороге лежала привядшая веточка с несколькими раздавленными вытянутыми листьями и шипастым темно-синим плодом, напоминающим крошечный орешек каштана.

— Эрме! — снова окликнул ее Тадео.

— Сейчас, Тадди, — прошептала она, от волнения не замечая, что называет родича детским именем, которое не использовала уже невесть сколько. — Сейчас. Курт! — позвала она капитана. — Возьми это. Перчаткой, только перчаткой, не голой рукой. Заверни плотно и спрячь куда-нибудь. Отдашь, когда мы вернемся в замок. Только не потеряй…не потеряй.

Говорить было трудно, словно в горле встал комок.

Крамер повиновался, настороженно поглядывая то на ветку, то на нее. Эрме постаралась взять себя в руки. Она ведь может и ошибаться. Наверняка ошибается.

Она в свою очередь подняла полог и остановилась — так ударил в лицо мощный поток спертого дымного воздуха. Тадео посторонился, давая обзор. В «скорлупке» не было окон, и понадобилось время, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Фратер Бруно жил бедно, что для лесного отшельника не новость. Однако все его жилище отличалось основательностью и прочностью, вполне отвечающей тому впечатлению, которое он когда-то произвел на Эрме. Крепкая сосновая кровать, аккуратно застеленная лоскутным покрывалом, очаг с подвешенным над ним котелком, на одной стене немногочисленные предметы утвари, у другой стол и высокий стул, для большего удобства накрытый вытертой коровьей шкурой. На столе чернильница и раскрытая тетрадь. Веник и плетеный тростниковый коврик у порога.

Все было в полном порядке, за исключением пары вещей. Первая бросалась в глаза сразу.

Очаг был полон слоем пепла и углей, в котором смутно угадывались крышки переплетов и искореженные огнем листы тетрадей. Они еще тлели.

Эрме поспешно рванула полог в сторону, впуская внутрь свет и полуденную жару. И лишь тогда заметила вторую вещь. На стене, напротив двери, распластав прибитые крылья, хватал когтями пустоту мертвый ястреб.

С минуту они молчали, стоя у порога. Затем Тадео, словно очнувшись, направился в центр комнаты к очагу.

— Теперь ты скажешь, что здесь случилось? — спросила Эрме. — И где Николо Барка?

— Черныш пришел вчера вечером, чтобы принести фратеру Бруно пойманного в капкан кролика. Он так часто делает. Он нашел здесь то, что видим мы, но не нашел отшельника. Он обошел окрестности, но ничего и никого не обнаружил. Тогда…

— А его пес? — перебила Эрме.

— Обжора не взял след, — раздался грубый голос. Эрме обернулась: Черныш впервые за все время обратился не к Тадео. — Совсем не взял. Обжора рычит. Он зол.

У него был странный выговор и манера речи, словно у человека, который знает чужой язык, но мало разговаривает сам и оттого вынужден старательно подбирать слова.

— Фратер Бруно часто покидал жилище? Куда он мог направиться?

— На скалы над лесом. Смотрел на небо. Смотрел на озеро. Смотрел на алый дым.

— Алый дым? — не поняла Эрме.

— Здесь неподалеку есть горячий источник, — пояснил Тадео. — На закате он словно курится алым дымом. Красивое место.

— Он мог отправиться туда?

— Мог, — согласился Черныш. — Но всегда возвращался к ночи. Нельзя ночевать в лесу. Лес смотрит…

— Но он не вернулся. И тогда ты оправился в Тиммори⁈

— Черныш пошел. Черныш знает правила, — согласился мужчина.

— А как же правило не ночевать в лесу⁈ Ты шел всю ночь, не так ли⁈

Проводник посмотрел на нее, как на полную дуру.

— Черныш понимает лес. Знает дороги. Знает камни. Знает слова.

— Да, я смотрю, он все знает, — проворчала Эрме себе под нос. Она подошла к очагу и потрогала пепел. Теплый. Книги тлели долго. Возможно, если бы проводник додумался сразу вытащить тома из очага, еще можно было бы что-то спасти. Но сейчас…

Тадео запустил пальцы в пепел и попытался выдернуть наименее обуглившуюся тетрадь, но она буквально рассыпалась на клочки. Все, что записывал фратер Бруно долгие годы, обратилось в пыль.

— Что ты на это скажешь? Кто, по твоему, мог сотворить такое? — негромко спросил Тадео, дуя на пальцы.

— Если это вор, — ответила Эрме. — То очень странный и глупый вор. Он не перерыл жилище, отыскивая монеты, и не взял самое дорогое, что было здесь: книги. Напротив, он решил уничтожить ценности.

— Возможно, он не понимает, что книги тоже стоят денег и могут быть проданы в городе. Не здесь, так в Таоре.

— Тогда он неграмотный дикарь, — Эрме невольно покосилась на Черныша. — Эй, ты! Зажги-ка факел! Или светильник, коли он здесь отыщется!

— А если он, допустим, не нашел заветной кубышки и в ярости решил насолить фратеру Бруно?

— Возможно, — согласилась Эрме. — Но в ярости бьют горшки и крушат мебель. А здесь… ты заметил, как они сложены?

— А что, как-то особенно? — Тадео близоруко сощурился и присел на корточки перед очагом. — Слушай, и правда ведь…

— Между переплетами слои пепла. Кто-то старательно переложил книги корой или сосновой щепой, чтобы лучше горело. Это дело небыстрое. В сиюминутной ярости такое не сотворишь.

— Как ты углядела?

— Просто ты стесняешься носить очки. А зря…

Черныш наконец-то зажег огарок сальной свечки. Он протянул его Эрме, но вошедший Крамер отобрал у него свечу и озадаченно уставился на мертвую птицу.

— Это что за дичь такая? — угрюмо вопросил он. Эрме невольно хмыкнула.

— Да вы остряк, капитан, — заметил Тадео.

Крамер непонимающе пожал плечами: то ли в шутку, то ли всерьез. Он шагнул вперед, повыше поднимая огарок и давая Эрме возможность как следует рассмотреть убитого ястреба. Она подошла, зажимая нос перчаткой.

Это была крупная птица. Темно-серые, с синеватым отливом перья крыльев были грубо изломаны, на рябой, залитой кровью груди виднелась рана от стрелы. Как видно, ястреба подбили в полете, и он падал с большой высоты. Три колышка пробивали тело ястреба насквозь, вонзаясь в трещины каменной кладки и удерживая птицу на стене, словно пародию на охотничье трофейное чучело.

Приглядевшись, Эрме поморщилась: кто-то затолкал в птичий клюв уголек.