На Эрме он произвел смешанное впечатление. От отшельника ожидаешь либо умильной благостности либо полубезумной дикости, нечесаной бороды и дурного запаха. Но фратер Бруно был не таков: крепкий, коренастый, в старомодной, но добротной светской одежде, он казался настолько ярким представителем своего изначального сословия, что вполне мог подтвердить теорию непреодолимой власти наследственности.

Менее всего он напоминал человека, способного видеть изменения будущего в полете ястребов и движении облаков. Взгляд его, не мечтательный и созерцательный, какого ожидаешь от того, кто полжизни провел в уединении, а взвешивающий и оценивающий, то скользил по собравшимся в зале людям, то колючкой цеплялся за чье-нибудь лицо. Эрме прямо чувствовала его кожей щек и подозревала, что подобные ощущения испытывает и кузен.

У Эрме тогда возникло ощущение, что не Джез удостоил отшельника аудиенции, а фратер решил прикинуть на пальцах, чего стоит новый герцог. Но что бы он ни подумал, выводы он, разумеется, оставил при себе.

Назад фратер отбыл тем же маршрутом, решительно отвергнув предложение Тадео воспользоваться личной фару наместника. На прощание он заявил, что назавтра следует ждать шторма. На небе не было ни облачка, и ясный закат светился, как витражное стекло.

Шестнадцатилетний герцог весь вечер острил на сей счет: он с нетерпением ожидал обещанной Тадео водной прогулки. Но увы…

Под утро на озеро обрушилась буря с градом.

Размышляя над всей этой историей, Эрме никогда не могла прийти к однозначному выводу. С одной стороны, она весьма сомневалась, что облака и птицы могут помочь в предвидении будущего. Еще меньше она допускала мысль, что в подобные вещи верил дед — человек насквозь практический. Но однако факт оставался фактом: Николо Барка из Барраса каким-то необъяснимым способом умел предсказывать природные катаклизмы и просто погодные изменения столь же уверенно, как старик, чьи кости люто ноют при приближении ненастья.

И дед, следуя своей извечной стратегии извлекать пользу из всего, что предлагает жизнь, как мог использовал этот дар. В конце концов, если что-то никак невозможно объяснить, то придется принять сие на веру, разве не так? Ведь недаром на левом крыле Истины Крылатой, кровью выведено «Вера»? А Истина Крылатая — одна из Трех Совершенных, Творцов мироздания. Так учат Девять Свитков.

Магия существует. Это знает любой аптекарь, растирающий в ступке травы, и любая деревенская бабка, что готовит настои от поноса у скотины. Аптекарь вызубрил сотни страниц и сдал экзамен на право носить серебряный листик мяты с номером, навечно заносимым в гильдейский реестр (она сама носила такой — черненое серебро, цифры 377 на обороте и лаконичное напутствие на квеарне: «Взвешивай точно!»). Бабка экзаменов не сдавала и училась в лучшем случае у другой бабки, но зато протопала тысячи шагов по горам и лугам, отыскивая нужные травы, и удерживает все рецепты в памяти.

Эта магия насущна. Она растет из труда, терпения и обретения знания и мастерства, как и всякое ремесло. Делай то-то и то-то и получишь определенный результат. Если талантлив и жаждешь большего, то можешь попытаться привнести свои, новые ингредиенты и придумать новые рецепты — и возможно, придешь к лучшим результатам, но всегда есть вероятность увлечься, забыть о нерушимых правилах, и тогда лекарство станет отравой, а скотина околеет. Это так называемая «малая магия преобразования веществ». Многие ученые мужи даже опускали здесь само слово «магия» используя прагматичное «теория». Эрме, по правде сказать, и сама так считала, на практике многократно проверив, что лекарство, изготовленное точно по рецепту, действует (или не действует) одинаково, что с сопутствующими заклинаниями, что без.

Существовала еще так называемая «великая магия». Точнее существовала в теории, в паре-тройке разрозненных неполных трактатов Лунной Эры, случайно переживших столетия, да в народных сказках, где чудеса громоздятся одно на другое, точно детские кубики. Эрме никогда в такое не лезла — скучно, туманно и бессмысленно. Единственное, что она помнила, — смутное замшелое определение, кажется, гласившее, что великая магия — деяние, осуществляемое посредством изменения мира внешнего чрез внутреннее волеизъявление одаренного силой. Как-то так. Как с этим соотносятся способности фратера Бруно, она не имела ни малейшего понятия.

Но сейчас ее не удовлетворяли такие расплывчатые объяснения. Одно дело, если чудо остается уделом детей и книжников, и совсем-совсем другое — если оно день и ночь обретается на твоем безымянном пальце.

Это все равно что держать в своей руке сосуд с горящей нефтью. Вопрос, что есть нефть и отчего она горит, очень интересен сам по себе, но когда пламя уже плещет по твоим пальцам, на первый план встает вопрос: как ненароком не спалить все вокруг?

…Эрме поскользнулась на лишайнике, едва не врезавшись носом в плечо Тадео.

— Тише, — улыбнулся родич. — Побереги силы. Еще топать и топать. От ручья было бы куда быстрее, но…

Но Плакальщица спутала планы. И теперь они должны ломиться через лес в сопровождении этого странного типа. И что там, у фратера Бруно, в конце концов, произошло?

Этот вопрос вертелся у Эрме на языке, но когда она подступилась к Тадео, то он как и ранее в замке, уклонился от прямого ответа.

— Доберемся — сами увидим, — промолвил он, вытирая пот.

Выражение лица у него сделалось сосредоточенно-отрешенным. Тадео внезапно спрятался в раковину, как устрица. Эрме прекрасно знала, что когда он в таком настроении, вытянуть из него что-то делалось задачей невозможной.

Она любила прояснять обстоятельства заранее. Но здесь оставалось лишь ждать, как будут развиваться события и положиться на проводника.

Черныш и впрямь знал дорогу. По крайней мере, шагал он уверенно, без труда выбирая, где перебраться через впадину и какой уступ обогнуть. Порой он далеко забегал вперед, но всякий раз умерял шаг, останавливался, придерживая Обжору, и дожидался, пока подойдут остальные. Все это время он молчал.

Пес вывалил язык и иногда мотал башкой. Наверно, ему тоже было несладко в пышной шубе.

Крамер замыкал шествие. Он взмок в своем черном форменном одеянии, и с каждым шагом вглубь леса лицо его становилось все мрачнее. Он оглядывал красноватые стволы пиний, валуны и заросли ежевики с таким видом, словно за каждым кустом обосновались головорезы.

Так они продвигались еще больше часа. Жара накатывала с новой силой. Озерный ветер здесь, в гуще леса почти не чувствовался, и, казалось, мир вокруг плавился, словно смола, стекающая по сосновой коре.

Черныш вновь остановился, посильнее намотав повод на руку. Пес послушно сел наземь. Тадео подошел к проводнику, и Вероника предусмотрительно шмыгнула с правого плеча на левое — подальше от грозного Обжоры. Сметливая все же тварь!

Впереди лежала пологая каменная осыпь. Склон вел к заводи, узкой и длинной, чьи берега и даже водная гладь сплошь заросли какой-то пышной зеленью. Через заводь был переброшен деревянный мостик без перил.

На противоположном берегу стояло приземистое здание с круглым куполом, по краю которого поднимались разросшиеся травы. Стены увивал плющ. У порога были рассыпан тростник и стояли две привратные курильницы, над одной вился дымок.

«Скорлупка», без труда узнала Эрме. Такие приземистые строения, большей частью полуразрушенные, с проваленной купольной крышей и полуразобранными стенами частенько встречались на северо-востоке. Для чего и когда они строились, никто толком не знал. Слишком малы для оборонительной башни, неудобны и лишены окон для жилища. Кое-где «скорлупки», как называли строения крестьяне, приспособили под амбары и склады, но большей частью строения располагались в отдалении от городов и селений, а потому неизбежно были обречены на медленное разрушение. Однако здесь в глуши Ламейи здание волей судьбы было вырвано из лап забвения и обрело новую жизнь.

Картина, достойная кисти Корелли — модного живописца и большого любителя пасторалей. Он добавил бы сюда благородного отшельника, приручающего оленят и ведущего беседы с сойками и синицами, и вышел бы очередной шедевр на продажу. Как бы он назвал свое произведение? «Гимн уединению» или «Приют безмятежности», с легкой усмешкой подумала Эрме. Повесила ли бы она такое полотно у себя в кабинете, дабы помнить, что на земле существуют места, где замирает время? Вряд ли — слишком приторно. Интересно, фратер Бруно приручает местную живность? Или он всецело занят наблюдением за ветрами, облаками и птицами? Кстати, из такого укромного места не очень-то понаблюдаешь. Впадина глубокая. Ветви загораживают небо…