Над ступеньками кружили мухи. Пахло сухим навозом и конским потом.

Дом не так уж велик, думала Эрме, слушая тишину. Сколько нужно времени, чтобы обыскать нижний этаж. А ведь гулена мог и подняться по лестнице… Она с подозрением посмотрела на занавеси, что слегка колыхались на ветру.

Зря она вспомнила про Лестницу. Скоро полнолуние, а значит, она снова увидит этот проклятый сон. Если доживет, конечно…

Тишина все длилась и длилась, беспредельная, словно жаркое предполуденное небо над головами.

Зачем я позволила этому странному человеку зайти внутрь? Глупая идея. Он либо уже погиб, либо увеличит число гулен… Что за наваждение заставило ее поверить словам этого безумца? Что виной — непререкаемая его уверенность или ее желание переложить ответственность на чужие плечи. Нашла за кого прятаться…

Крамер повернул голову.

— Гиблое дело — в одиночку, — начал он, но не успел договорить.

Тишина кончилась.

Крик пришел откуда-то из глубины. Орал явно Вилремон — сквозь стены доносились обрывки ругани.

Что-то ударило о стену. Зазвенело. Снова ударило. Звуки то отдалялись, то приближались, создавая впечатление, что противники непрерывно перемещаются по дому. В полураскрытом проеме среднего окна метнулись и пропали тени.

Крестьяне испуганно сбились в кучу. Ройтер водил арбалетом по окнам, готовый стрелять. По его щекам катились капли пота.

— Может, пойти помочь? — проговорил он. — А, капитан? Что ж, мы все за одну спину-то спрятались?

— Стой, где стоишь! — ледяным тоном приказал капитан. Лицо его закаменело, пальцы сжимали поводья так, словно Крамер в любой момент мог послать коня вперед.

Звуки отдалились и, казалось, смолкли. Эрме и Курт переглянулись.

— Дверь! — крикнул Отто Эбберг, и Эрме торопливо развернула Блудницу, посылая за угол. — Дверь отворяется!

— Монерленги! — протестующе крикнул Крамер, но Эрме ему сделала знак оставаться на месте.

Она успела увидеть, как дверь распахнулась настежь, и на заднее крыльцо чуть ли не кувырком выпала женщина, а за ней опрометью выбежал подросток. Он подцепил женщину под руку и волоком стащил вниз на землю.

— Затворяй! — донесся окрик Вилремона, и в этот миг в доме снова загремело и взвыло.

Лотаро на миг промедлил, устремив взгляд внутрь. Лицо его сделалось белее мела.

— Затворяй, кретин!!!

Внутри что-то с громоподобным шумом обвалилось. Парень, опомнившись, навалился на дверь и, закрыв ее, подпер кольями и стал баррикадировать пустыми бочками.

Подросток тащил мать, пока она не упала на траву без движения.

— Стойте оба! — приказал Отто Эбберг. — Зажмурьтесь!

— Назовите свои имена! — крикнул Матиас, наводя арбалет на женщину. — Каждый сам за себя!

Та оперлась руками о землю и простонала.

— Благие! Берта, Берта меня звать…

— Луиджи, садовников сын!

— Читайте Звездный канон! — крикнул Эбберг. — В полный голос. Оба!

Звездный Канон, иначе Круговой Речитатив — единая молитва Девяти, которой начинаются праздничные службы. Считалось, что ни один вновь зараженный гулена не сумеет прочитать канон полностью трижды — безумие сотрет память прежде, чем молитва закончится.

Женщина плакала, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Читайте, а то застрелю! Ну же!

Подросток вскинул голову, закрывая глаза ладонями.

— Безымянному Творцу, Владыке Ветров! — выкрикнул он прямо в облака.

Женщина слабо поддержала:

— Царице Правды… чьи крылья — пламя пурпурное… на небе сумрачном…

— Повелителю Времени, расстелившему Звездный Путь…

— Трем Истинным, Трем Совершенным…

Голоса звучали испуганно. Женщина плакала. Сын ее то и дело запинался. Но голоса звучали. Имели смысл. Это было главным. Один кругречитатива. Второй. Третий.

Голоса смолкли. Настала тишина. И на улице. И в доме. Везде.

Эрме вернулась к парадному крыльцу. Капитан и Ройтер ждали, напряженно вслушиваясь.

— И что теперь? — спросил Стефан. — Кто следующий?

— Я, — произнес Крамер, и Эрме поняла, что никакие ее приказы капитана не остановят.

Но проверять не пришлось.

Натужно заскрипел засов. Дверь отворилась, и на крыльцо вышел Родриго Вилремон с окровавленным топором в руке. Он, шатаясь, спустился вниз, скользя по рыжим пятнам, зажмурился и, вслепую повернувшись в сторону Эрме, хрипло проговорил:

— Дерьмово дела, монерленги. Девки нет. Утекла, гулена.

Небо становилось выше, как всегда по вечерам. Солнце ушло за холмы, но еще не село.

Эрме с Ройтером в который раз шли деревенской улицей, всматриваясь в тени между домами. Эрме уже едва переставляла ноги. Усталость и жара изматывали, притупив чувство опасности. Было одно лишь желание — сесть в тени и задремать.

Вилремон, еще более грязный и оборванный, чем прежде, с топором, с которого он даже не потрудился стереть кровь, на плече, тащился следом за ними. Получать расчет оборванец не спешил, заявив, что «дело-то доделать надобно».

Дело и впрямь не доделали.

Девка, как выразился оборванец, — дочь садовника, девица на выданье, на свое горе помогавшая матери прибирать дом, сгинула, как сквозь землю провалилась. Вилремон клялся, что видел, как «девка ноги сделала», но куда именно она подевалась, не углядел — слишком был занят дракой. Дом прочесали дважды и на второй раз все ж таки обнаружили не учтенную лазейку — узенький проход, ведущий из винного погреба в старую, полуразвалившуюся беседку над заводью.

Легионеры, что через полчаса после окончания боя галопом влетели в липовую аллею, тут же окружили деревню. Крамер заставил селян присоединиться к караулу, но толку было мало. Никто не пытался пройти сквозь оцепление. Вопрос — успела ли девчонка вырваться из деревни или еще обретается где-то здесь, повис в воздухе, сначала, знойном, затем вечернем.

Одного из крестьян на муле послали на Виа Гриджиа — предупредить сторожевые посты.

Эбберг, взобравшись на чердак сельского святилища — самую высокую точку деревни, в зрительную трубу осматривал окрестности, но тщетно: дороги и тропы были пусты, и ни в поле, ни в рощице не было видно человеческой фигуры.

— Прячется где-то, — сказал Вилремон. — Ночью пойдет. Одно радует: к ночи окончательно обозначится. Тут уж не ошибутся.

Эрме кивнула. Разум при заражении всегда страдал первым, но через час-другой и тело начнет разрушаться, а уж к ночи процесс разовьется вовсю.

Опознать станет легко. Обезвредить — сложнее.

…Когда Вилремон отчитал (точнее отрычал) Большой речитатив, и появились легионеры основного отряда, Эрме в сопровождении Крамера и Ройтера все же рискнула зайти в дом. И тут же пожалела о своем решении.

Она никогда не любила вида крови. А с того осеннего дня восемь лет назад и вовсе с трудом выносила вид ран и трупов и перестала ездить на публичные лекции Верратиса, где он обучал анатомии, делая вскрытия.

Ее уделом остались травы, смеси и аптекарские весы и ступки. Третья, низшая, ступень лекарского искусства. Большего она и не желала.

А в доме было слишком много крови. И когда, пройдя по разгромленному вдрызг, с разбитой и поваленной мебелью первом этажу мимо хозяйского тела, которое Крамер наскоро прикрыл покрывалом, она дошла до кухни и едва не наступила на отрубленные пальцы, то ей стало как-то душновато, А чуть позже — при виде искромсанного трупа — поплохело по-настоящему.

Впрочем, не ей одной. Мэтр Фабио Лысый, увидев, то, что осталось от пошедшего, позеленел, зажал рот ладонями и бросился прочь из дома. После этого крестьяне к Вилремону не приближались вообще. Легионеры, особенно побывавшие в доме, смотрели на бродягу со смесью уважения и опаски, как на человека, от которого можно ждать чего угодно.

— У мясника, что ли, учился, — пробормотал Ройтер.

— Да уж, не у этого вашего Руджери, — осклабился Вилремон. — Это, братец, не из арбалета стрелять. Не каждый сдюжит.

Что ты знаешь о Руджери, оборванец, с внезапной злостью подумала Эрме.