Внезапно вспомнилось: маэстро стоит у отворенной двери, а позади него из кабинета по светлым плитам пола через всю приемную цепочкой тянутся кровавые следы. Эрме коротко вскрикивает, но маэстро быстро подносит пальцы к ее губам.
«Мальчик не проснулся, монерленги. Я проверил. Не разбудите…»
Эрме стряхнула непрошеные воспоминания. Внезапно захотелось, чтобы маэстро был здесь. Он бы, конечно, раздраженно кривил тонкие губы, смотрел исподлобья, язвил и действовал всем на нервы, но обязательно бы нашел выход.
Никого здесь нет, кроме тебя, со злостью подумала она. Тебя, лекаря-недоучки, получившей знак лишь потому, что травники — единственные в Школе не сдают практическое анатомирование. Воспользовалась лазейкой и радуешься…
Сколько можно прятаться за кого-то?
Они дошли до крайнего дома. Дальше был огород — Эрме видела гряды с тощей морковной ботвой, репой и плетьми бобов. В стороне, ближе к ограде виднелось дощатое длинное строение.
— Там смотрели? — спросила она Ройтера. — Что это вообще?
— А как же, — доложил тот. — Свинарник. Ребята пошарили.
Он замялся.
— Монерленги, можно я отлучусь на чуть-чуть. Очень надо. Прямо очень.
— Иди, — кивнула Эрме. Жизненная вещь, как говаривал дядя Сандро.
— Ты, — Стефан ткнул пальцем в Вилремона. — Смотри мне здесь… без дури.
— Иди уже, — хохотнул тот. — А то не удержишь…
Эрме сделала вид, что не слышит. Ройтер метнулся за угол.
Со стороны свинарника вроде бы слышались голоса. Неужели крестьяне сбежали из оцепления и прячутся в свином загоне?
— Пойдем посмотрим, — сказала она Вилремону. — Разгоним дезертиров.
— Зачем? — поморщился он. — Разве что порося какого зашибить ненароком. Поросенок да на вертеле — милое дело…
— Плети не пробовал? — спросила Эрме. — Мародерить в одиночку будешь.
— Вам легко говорить. Сытый голодного не разумеет…
Невыносимый тип, подумала Эрме. Но пока нужный.
Перед свинарником стояла лужа полужидкого навоза.
— Обождите, — сказал Вилремон. — Плащ я вам под ноги кидать не стану, за неимением. Да и был бы, не стал бы. А вот доску, завсегда легко…
Он отодрал от забора доску и перебросил через грязь. Прошел первым и, дернув дверь, распахнул перед Эрме, словно учтивый кавалер.
— Как говорится, добро пожаловать…
Я его сейчас прибью, решила Эрме. Она шагнула вперед и прищурилась, глядя в полумрак.
И вздрогнула, наткнувшись на чей-то пристальный взгляд.
— Лотаро? Ты что здесь делаешь?
Парень заморгал и чуть отодвинулся. Эрме поморщилась: внутри стоял спертый тяжелый запах скученных животных, вынужденных пребывать в собственных фекалиях. Жара усиливала смрад.
Но все равно лучше, чем в том доме…
— Так не выпускали же сегодня скотину наружу. Они не поеные. Так я пришел…попоить…
И то правда. По летней поре свиньи сами себе господа: бродят, где желают, жрут, что найдут, пьют из любой лужи. А тут заперли на длинный знойный день.
— С кем ты разговаривал? — Эрме огляделась. Длинный проход, загоны по обеим его сторонам, кучи соломы у дальней стены. Над головой настил сеновала.
— Я… так… с ними…
— Со свиньями, что ли? — Вилремон, обогнув Эрме, прошел в свинарник, бестрепетно ступая босыми ногами по грязной соломе. — Ну-ка, каковы здесь животинки⁈ Сосунки есть?
Он ринулся к загону, демонстративно покачивая топором.
Лотаро с тревогой следил за оборванцем.
— Вы куда это? — спросил он. — Вы… стойте… не надо туда… Они хозяйские… мне по шее дадут, коли убыток будет.
— Да не боись ты, — Вилремон перегнулся через загородку, откуда доносилось солидное похрюкивание свиноматки. — О, вот эти красавчики… Прямо созданы для вертела.
Он нагнулся так, что рваная рубашка задралась, наполовину обнажив спину. Эрме невольно отметила, что полотно-то пусть и вдрызг грязное, но низ подрублен очень умело и вообще оно, кажется, льняное. Бывали у дейза лучшие времена. А вот спина жутко грязная. И с черно-багровыми синяками, полученными не так давно.
— Успокойся, — сказала Эрме. — Не тронет он твою скотину. Возвращайся назад, в оцепление.
— Да, да, — пробормотал парень, однако все топтался на месте, завороженно пялясь на топор с подсохшими потеками крови.
А был ли он вообще в оцеплении? Эрме поняла, что Лотаро не попадался ей на глаза с той поры, как забаррикадировал заднюю дверь дома. Смельчак внезапно струсил?
Вилремон потянулся к поросенку и вдруг резко выпрямился, шлепнув ладонью по голой спине.
— Ай, зараза! — рыкнул он. — Колется!
Он с удивлением продемонстрировал Эрме ежик репейника.
— Не лазил вроде по репьям…
Он осекся и поднял глаза к потолку.
Сквозь щели сыпалась сенная труха.
Вилремон спрыгнул с загородки и перехватил топор со стремительностью молнии.
— Кто на сеновале, парень?
— Н-никто, — пробормотал Лотаро. Глаза его забегали.
— Не ври!
Сенная труха продолжала сыпаться, обозначая путь. Тот, кто прятался, решил спуститься. Вилремон развернулся вполоборота, переводя взгляд с лестницы на Лотаро и Эрме.
— Монерленги, быстрей на улицу! Зовите этого вашего… заснул он, засранец, что ли?
Эрме развернулась, готовясь выбежать, но Лотаро внезапно преградил ей путь. Парень, казавшийся вроде бы невысоким и спокойным, как будто вырос, заслонив дверной проем.
— Не трогайте ее! — задыхаясь, крикнул он. — Она тихая! Она никому зла не сделает! Пусть идет!
— Дурень! — заорал Вилремон. — Дурень безмозглый! С ней пойдешь⁈ Оба подохнете!
— С ней и пойду! Не остановите! — Он раскинул руки, мешая Эрме вырваться наружу.
За спиной Эрме раздался яростный женский вопль. Тихая была очень громкой.
— Монерленги, кинжал! — заорал Вилремон. — Кинжал в печенки и наружу!
Эрме выдернула кинжал из ножен, но нанести удар не успела — Лотаро сжал ее запястье так, что кости затрещали. Они глядели друг на друга в упор, топчась на месте, но Эрме поняла, что еще чуть-чуть и парень сломает ей запястье, оружие выпадет и…
— Лотаро, как тебя зовут? — пробормотала она. — Как тебя зовут?
— Я, — лоб его покрылся испариной, губы тряслись и кривились. — Я… я… не… пом…
Он захрипел и вцепился второй ладонью Эрме в горло, прямо в кольчужный шарф, вплотную приближая свое лицо к ее лицу.
Кинжал выпал, канув в солому и навоз. Выла девчонка, вопил и ругался Вилремон.
Эрме не видела больше ничего и не слышала — осталось лишь искаженное гримасой лицо Лотаро и стекленеющий безумный взгляд, из которого стремительно исчезала человечность…
* * *
Глаза в глаза.
Черный зрачок пульсирует, то сужаясь, то расширяясь. Сердце против воли начинает подстраиваться под пульсацию зрачка. Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох. Часто-часто-часто, до изнеможения, до боли.
И вдруг — сбой. Сердце словно падает куда-то вниз, и падение это отзывается во всем теле острым ужасом. Время замедляется, черный зрачок стремительно выцветает, становясь тускло-серым, словно подернутым призрачно-серой пеленой тумана.
Туман клубится, медленно растягиваясь на тонкие нити, и сквозь его редеющее облако вдруг проступает мерцающая дорога. Она чуть искрится — то мерцает серебристая легкая пыль, устилающая древние камни.
Дорога притягивает, дорога манит, а над ней сквозь клубы тумана, словно маяк над морем, горит одинокий свет. Он медленно разрастается, подсвечивая туман, касается лица, заглядывает в глаза. Свет этот ласков, но словно бы отстранен, он не дает тепла, но все, что за его пределами, отступает, становится неважным, ненужным, далеким…
И остается лишь желание идти на этот свет, приблизиться к его источнику, раствориться в его мерцающей пустоте, стать его частью…
Один шаг, и мерцающая тропа ляжет под ноги. Один шаг.
Она делает этот шаг, и мир вокруг нее взрывается пламенем и болью…
* * *
