Эрме дернула плечом. Сравнение слегка покоробило, но, поразмыслив, Эрме не могла не признать, что отчасти слова герцога справедливы. Отец по-настоящему оживлялся лишь, когда назревала очередная военная экспедиция. Все остальное время он пребывал в состоянии равнодушно-скептическом, отдавая все время тренировкам и изучению трактатов по воинскому искусству.

— Допустим, — медленно произнесла она. — Но есть же дядя Сандро… Ты ведь носил Искру, будучи герцогом. Он бы тоже мог…

— Самой-то не смешно? — ответил дед. — И не сравнивай. Что до меня, ты же знаешь, что иного варианта тогда и не было. Но Сандро не тот случай, сама понимаешь. Кто дальше? Малолетний мальчишка, твой кузен? Так, что ли?

— Что ж, я оказалась меньшим злом? — Эрме взялась за кувшин и разлила вино по бокалам. Герцог погладил пальцами бороду, щурясь на пламя светильников.

— Оказалась бы, — ответил он. — если бы все эти резоны имели бы смысл. Но они… лишь…

Он сделал легкий жест пальцами.

— Знаешь, когда на Эклейде дует ширами, то мир наполняется песком и пылью, горячей и жгучей. Она заслоняет все вокруг, и даже солнце кажется лишь размытым пятном. Там даже есть поговорка: за пылью не видно солнца. Здесь то же самое.

— Что вы имеете в виду, ваша светлость? — напряженно спросила Эрме. Тон герцога ей совершенно не нравился. На что он сейчас намекает? — Объяснитесь.

— Уповаю, что ты никогда этого не поймешь! — рявкнул Лукавый Джез.

Эрме замолкла, удивленная резким ответом. Герцог взял свой бокал, погрел между ладонями.

— Раскрой окна пошире, Диаманте. Здесь душно.

Эрме послушно встала и подошла к окну. Створки, собранные из разноцветного стекла и так были полуоткрыты, и она растворила их полностью. В кабинет ворвался свежий ночной ветер.

— Твоя бабка говорила, что шелест листвы в Чинкаро напоминает рокот прибоя. Она скучала по морю, по Истиаре. Не признавалась, но скучала. До последнего надеялась, что случится чудо, и остров станет свободен. Гадала. Искала знаки. Когда появился Николо Барка, она сказала мне, что слышит, как судьба стучится в двери. Увы, судьба постучала и ушла.

— Но чудо случилось, — заметила Эрме. — Аддиров на Истиаре больше нет, не так ли?

— Там никого нет, — ответил герцог. — Никого. Только лава, пепел и черный песок. И прибой, голос которого некому услышать. Ты ведь никогда не видела моря, Диаманте?

— Не довелось, — Эрме еще раз взглянула на темные улицы и вернулась на свое место у стола.

— Я впервые увидел море в шестнадцать, и оно пробило мне сердце своей красотой. А потом я встретил твою бабушку…

Лукавый Джез усмехнулся.

— Знаешь, когда я попросил ее руки, она сказала, что даст согласие, если я спрыгну со Скалы Черного солнца. Бешеная высота. Камни внизу. Прибой и пена. И чайки… Я иногда слышу, как они орут.

— И ты?

— Мне было шестнадцать. Я прыгнул. Не умея плавать. Надеясь лишь на богов. Герцог. Саламандра. Влюбленный идиот.

Последние слова было произнесены словно бы с мягкой насмешкой над прошлым. Насмешкой, таящей в себе то ли печаль, то ли гордость.

— И как же ты выжил?

— Они прыгнули следом.

— Они?

— Оливия. И Лодовико Небастард. Они меня вытащили. И тогда я понял одну вещь, Диаманте. Не важно, какой глубины пропасть под ногами. Гораздо важнее, кто за тобой туда прыгнет. И есть ли он вообще — такой человек… И когда я подумал об этом, стало страшно…

— Страшно⁈ Тебе⁈

— Я ведь мог не попасть на Эклейду. Мог прожить целую жизнь впустую. Не встретить, не узнать, не найти. Пройти мимо будущего, не столкнувшись с ним.

— Но ты столкнулся…

— Лицом к лицу. Но я уже перестал бояться будущего.

Значит, мне суждено бояться вечно, с грустью подумала Эрме.

— Итак, моря ты у нас не видела, — вернулся к своему прежнему тону герцог. — Пожалуй, это следует исправить. Осенью отправлю тебя с посольством в Фортьезу к Маноэлу.

— Для чего⁈

— А вот это, дорогая моя Саламандра, пока тайна, — Лукавый Джез улыбнулся одними глазами. — А тайны должны созреть, как вот эти яблоки. За тайны и прибой, — он поднес бокал к губам.

Эрме удивленно приподняла брови, но тост поддержала.

— А сейчас иди, Диаманте. Отдыхай, пока можешь. Оставь старика с его мыслями.

Когда она уже подошла к дверям, герцог проговорил вполголоса.

— Ты осторожнее, Диаманте. Ступеньки на лестнице крутые. Не оступись.

Она обернулась в удивлении, но герцог уже сидел, прикрыв глаза рукой, и словно прислушивался к ночи за окном.

Эрме осторожно растворила дверь и вышла прочь, в темный коридор. Здесь никого не было: ни стражи, ни Рамаля-ид-Беоры. Это настораживало. Беррир никогда не отлынивал от дела.

Когда она уже дошла до поворота коридора, то какое-то шестое чувство заставило ее обернуться.

Дверь в кабинет герцога была приоткрыта. Идущий из кабинета свет бросил на резную створку чью-то длинную тень. Видение длилось лишь миг — дверь осторожно закрылась. Эрме насторожилась. Чуть помедлив, она развернулась и решительно направилась назад к кабинету. Постучалась.

— Кто там? — отозвался дед. — Ты вернулась, Диаманте? Что стряслось?

— Мне показалось, что кто-то зашел в кабинет, — напрямик сказала Эрме, отворяя дверь и шагая внутрь.

— Сквозняк, — герцог стоял у стола, опираясь на костыль. — Я прикрыл дверь сам. Не собирать же здесь половину дворца из-за такой мелочи.

Сквозняк? Она затворила дверь плотно.

— А где Рамаль? Его нет за дверью.

Эрме быстро оглядела кабинет. Никого лишнего. Ничего не изменилось за эти считанные минуты.

— Выполняет мое поручение. Не беспокойся, Диаманте. Иди с миром. Иди.

И она пошла к себе. И спала полностью спокойно — последний раз в жизни.

А перед рассветом в дверь снова постучал Рамаль-ид-Беора.

— Постель готова, монерленги. — Тереза подошла, с внушительной тяжестью ступая по камням. — Ложились бы. Завтра, поди, спозаранку подымитесь.

Эрме поморщилась. Вторжение камеристки разрушило ровное течение мыслей, но по сути Тереза была права.

Закат отгорел. Сумерки поглощали долину, заполняя низины мглой. Река тоже погасла, сделалась темной и неприветливой. Дальняя деревенька уснула, потушив огни.

Эрме встала и сопровождаемая топающей чуть в отдалении Терезой направилась к палатке. Здесь и впрямь все было готово: и раскладная кровать с одеялом и настоящей подушкой, и крошечный столик со свечой. Тереза даже достала письменный прибор, на случай, если монерленги одолеет прихоть сочинительствовать.

В маленькой жаровне курилась ароматная смола от москитов, которые здесь у реки бывали навязчивы.

Эрме торопливо сбросила сапоги и верхнюю одежду, и Тереза утащила все чистить. Эрме погасила свечу, повалилась на постель, уверенная, что в момент заснет.

Но мысли снова вернулись. Ибо, раз начав вспоминать ту ночь, нельзя было не вспомнить утро…

Герцог Гвардари сидел, откинувшись в кресле, и, казалось, пристально наблюдал, как рассвет чуть трогает красным облака и черепичные крыши его города. Города, которым он правил десятки лет, города, которым гордился, как отец гордится пусть порой непутевым, но все же умным и сильным ребенком, способным постоять за себя.

Города, который был за века до того, как Лукавый Джез появился на свет, и остался, отпустив своего владыку в вечность.

Над погасшими светильниками еще вился дымок. Словно легкое дыхание, что вот-вот истает, спугнутое порывом утреннего ветра.

Они трое стояли и смотрели. Растерянные, потрясенные и опустошенные безвозвратностью потери. Точно испуганные дети, внезапно оказавшиеся один на один с пугающим будущим.

Я была здесь вчера ночью, с болью в сердце думала Эрме. Почему я ушла? Почему оставила его одного⁈

Одного… Взгляд вновь зацепился за светильники, но расплести мысленную нить и превратить ее в слова она не успела.