— Спасибо, — тихо, нехотя произносит она.

— Не за что, — отвечаю я так же тихо. — Ешь, пока горячее.

Она медленно берёт вилку, начинает есть. Напряжение между нами кажется бесконечным, я аккуратно пробую нарушить тишину:

— С тканью я решил вопрос. Завтра привезут новую партию, всё будет в порядке.

Она недовольно поджимает губы:

— Спасибо, конечно, но я справилась бы сама.

— Я не сомневаюсь, — киваю спокойно. — Но тебе сейчас нельзя нервничать. Я не пытаюсь тебя контролировать, Вика, пойми. Я хочу помочь. Просто прими это, хотя бы сейчас.

Она резко поднимает на меня взгляд, раздражение вспыхивает в её глазах, но она молча опускает глаза обратно в тарелку, понимая, что я прав. Несколько минут мы молчим, я просто смотрю на неё, запоминая каждую её черту, каждое движение.

— Ты с Ромой общаешься? — спрашивает она вдруг тихо, не поднимая на меня глаз.

— Более-менее, — отвечаю осторожно. — Начал отвечать по-нормальному, уже без агрессии. Поздравил с днём рождения даже.

Она облегчённо вздыхает, её взгляд теплеет на мгновение:

— Хорошо. Я за него переживаю. Значит, у вас есть шанс наладить контакт.

Её слова, даже такие простые, будто ослабляют тяжесть в груди. Хочу продолжить разговор, спросить что-то ещё, но внезапно раздаётся звонок её телефона. Вика берёт трубку, и я вижу, как её лицо резко меняется, бледнеет, а глаза расширяются от ужаса.

— Что? Как сгорело? — её голос срывается, она прижимает ладонь ко рту. — Совсем? Я не понимаю…

Телефон выпадает из её рук, она резко хватается за живот, её лицо искажается болью и страхом.

— Вика! Что такое? — вскакиваю мгновенно, сердце грохочет в груди.

— Макс, живот… больно, очень… — она едва выдыхает, дрожа всем телом. — Мне страшно…

Не медля ни секунды, подхватываю её на руки. Она цепляется за меня в панике, утыкается лицом в мою грудь.

— Всё будет хорошо, — повторяю твёрдо, направляясь к выходу. — Я рядом, слышишь? Мы едем в больницу.

Она не отвечает, только дрожит и тихо всхлипывает, от чего внутри меня всё сжимается болезненным узлом. Выхватываю на ходу ключи и документы, быстро выхожу к лифту, прижимая её к себе, словно от этого зависит наша жизнь.

— Потерпи, милая, — шепчу ей, чувствуя её страх. — Всё будет хорошо. Я тебя не оставлю.

Лифт ползёт мучительно медленно, но я не перестаю гладить её по спине, тихо шепча слова поддержки, успокаивая её и себя одновременно. Она прижимается ко мне, вцепившись пальцами в мою рубашку так крепко, что ткань трещит по швам.

Укладываю её на заднее сиденье, вижу, как она пытается глубоко дышать, успокаиваясь, но это плохо выходит. Прыгаю за руль, завожу двигатель и резко выезжаю на дорогу.

— Дыши, Вика, прошу тебя, — голос мой звучит отчаянно и хрипло. — Всё будет хорошо. Слышишь меня?

— Максим… там… наша девочка, — шепчет она сквозь слёзы, и я чувствую, как ледяной ужас охватывает всё моё тело.

— Я знаю, милая, знаю. Всё будет хорошо, обещаю, — слова звучат как клятва, которую я не имею права нарушить.

Влетаю в больницу, неся её на руках, кричу врачам, которые тут же бросаются к нам:

— Помогите! Она беременна, срочно!

Её перекладывают на каталку, врачи начинают суетиться, и сердце моё проваливается куда-то вниз, когда я отпускаю её руку.

— Подождите здесь, — останавливает меня врач. — Мы проведём обследование и сообщим вам сразу.

— Нет, я хочу быть с ней! — рвусь я вперёд, но он мягко, но настойчиво держит меня за плечо.

— Сейчас нельзя. Я обещаю, как только будет можно, вас сразу позовут.

Меня заваливают вопросами про беременность, сроки, осложнения, а я понимаю, что не знаю почти ничего. Чувствую себя полным идиотом и совершенно беспомощным.

— Она на седьмом месяце. Беременность была долгожданной, очень… — мой голос звучит беспомощно и слабо, и врач понимает, что от меня мало толку, только сочувственно кивает:

— Мы сделаем всё возможное.

Они уходят, дверь закрывается, и я остаюсь один в пустом коридоре больницы. Сажусь на стул, обхватываю голову руками, чувствуя, как страх, тревога и отчаяние накрывают меня с головой.

Сейчас я абсолютно бессилен. Сейчас я могу только ждать, надеяться и молиться, чтобы с ней и нашей девочкой всё было хорошо.

Потому что это не просто страх или беспомощность. Это осознание того, что я могу потерять самое важное в своей жизни — семью. И сейчас я готов на всё, лишь бы они были живы и здоровы.

Максим.

Коридор больницы давит своей стерильной тишиной. Минуты тянутся, как вечность. Каждая секунда отдается в голове гулким эхом, складываясь в часы, которые не кончаются. Я сижу, уткнувшись локтями в колени, сжимаю руки в замок, чтобы не разбить себе кулаки о стену. Хочется что-то делать. Бежать. Кричать. Рвать и метать. Но я бессилен.

Там, за этой белой дверью, потерялась в лабиринте множества кабинетов, Вика. И наша дочь. Две моих самых дорогих женщины. И от меня сейчас не зависит ничего.

Бессилие — оно убивает. Я не привык быть тем, кто просто ждёт. Всю жизнь я всё контролировал. Всегда. Всё. Всех. Кроме неё. Кроме неё одной, потому что Вика — мой свет.

Когда темно, когда всё рушится — она просто рядом. И становится легче. Она — моё тепло.

Её голос, её руки, даже её молчание — всё греет.

Она — мой дом.

Не стены. Не вещи. Она — место, куда хочется возвращаться. Каждый раз. Без причин. Без слов.

Она — мой воздух.

Иногда я думаю, что дышу, только когда прикасаюсь к ней.

Она — моя тишина.

Та, в которой нет страха. Нет боли. Только покой. Спокойствие в груди, когда смотришь в её глаза.

Она — мой хаос.

Потому что может взорвать изнутри. И только потом собрать по кусочкам — так, как никто другой.

Она — моё "навсегда".

Даже если ненавидит. Даже если спорит. Даже если сердится — я знаю. Она моя. И я её.

И я её полюбил именно такой.

Я никогда не думал, что вернусь в эти больничные коридоры в таком состоянии — не как уверенный мужчина, не как человек, решающий все проблемы, а как сломанный до основания мужик, у которого под кожей всё ноет от страха.

Только бы с ней было всё в порядке.

Потому что без неё — никак. Никак вообще.

Я поднимаю голову, прислоняюсь затылком к стене, закрываю глаза. И — как вспышка из прошлого — память выбрасывает тот вечер. Нашу первую встречу.

Гремит музыка, свет прожекторов пляшет по стенам, а она стоит у стойки, в красном платье и плаще — Красная Шапочка. Серьёзная, красивая, недоверчивая. И такая притягательная. Я подошёл и сказал:

— Я тебя съем.

Она, не моргнув глазом:

— Не подавишься?

Никогда не верил в любовь с первого взгляда. Её и не случилось, так думал долго. Она меня не поразила, не сразила наповал, нет. Она просто вошла — как свежий воздух в душную комнату. Как смысл в бессмысленную суету. И осталась.

Мы смеялись в ту ночь, спорили, она язвила, я отвечал. Потом я впервые увидел, как у неё дрожит подбородок, когда она боится показать, что ей “не всё равно”. И это не пугало — это привязывало. До судорог, до одержимости.

Медсестра проходит мимо, я вскакиваю:

— С ней всё хорошо?

Она лишь качает головой, мол, подождите.

Я снова сажусь. Лоб на руки.

Сколько лет мы вместе? Сколько всего пережили? От взлётов бизнеса до бессонных ночей с младенцем на руках. От слёз усталости и слёз после неудачных попыток ещё раз забеременеть до тех, что Вика скрывала в подушку, думая, что я не замечаю. Но я всегда замечал. Просто не знал, что мне делать.

Я никогда не был многословен. Для меня чувства — не слова. Я доказывал любовь делами. Крышей над головой, заботой, защитой. Пока однажды не понял, что Вике нужны были не только действия. Ей нужны были слова.

Когда я впервые сказал: «Люблю»?