Максим.

Высокий, плечистый, с таким же выражением лица, как у меня в его возрасте — злость, решимость и что-то ещё, что я тогда в себе не замечал, но теперь вижу отчётливо: боль. Он шагает быстро, резко, будто сдерживает шторм внутри. Сумка через плечо, куртка распахнута. Глаза тёмные, сверкают.

Мы останавливаемся друг напротив друга. Секунду просто смотрим.— Где она? — бросает он хрипло. — В реанимации, — отвечаю спокойно. — Сейчас пойдём.

Он кивает, но взгляд не отводит. Губы плотно сжаты.

— Перинатальный центр… Что она тут делает?.. — он морщится, будто не верит, что вообще задаёт этот вопрос.

Я киваю. Говорю коротко:

— Вика беременна.

Он будто замирает. Смотрит на меня так, словно я сейчас пошутил. Но лицо моё, очевидно, говорит, что не до шуток.

— Беременна?.. — переспрашивает он, почти беззвучно. — Почему она ничего не сказала?

— И мы оба были с тобой не в курсе. Тихо. Не здесь и не сейчас, — отвечаю максимально спокойно, но даю понять, что сдержан. — Подумай лучше, почему ты тоже ничего не знал. Она скрыла это от нас обоих. Значит, имела на то причины.

Он замолкает. Опускает взгляд. Челюсть напряжена, руки в кулаках.

— Сейчас не время разбираться, кто что упустил. Сейчас — ей нужна поддержка. Твоя. Без гнева, без истерик. Понял?

Он молчит. Смотрит мимо меня. Потом резко кивает:

— Я понял.

Я подхожу ближе, кладу ладонь ему на плечо. Плотно, по-мужски.

— Слушай внимательно. Сейчас пойдём к ней. Она слабая, напугана, но держится. Ради ребёнка. Если начнёшь барагозить — хрен ты к ней со мной зайдёшь. Я серьёзно. Все свои обиды оставь при себе. Веди себя как мужик.

Он стискивает зубы, но снова кивает.

— Ни слова упрёка. Ни одного косого взгляда. Только попробуй её хоть в чём-то осудить — получишь, ясно?

— Ясно, — глухо отвечает он. — Он… твой?

— Что, блядь, за вопросы? — бешусь моментально. — Мы с тобой обо всём ещё поговорим. Обо всём. Но после, как только выйдем от неё. И ты меня выслушаешь.

Он наконец смотрит мне прямо в глаза.

— Окей. Только покажи мне её. Я… я должен.

— Пойдём, — киваю, и вместе с ним входим в коридор, где время застыло.

Пока мы идём к палате, я слышу, как он тяжело дышит. Губы сжаты, глаза бегают. Он боится. И я боюсь. Но бояться некогда.

Вика лежит, повернувшись к двери. Бледная, но в сознании. Глаза открыты, и в них… Господи, сколько в них всего. Усталость, боль, страх — и всё равно она держится.

Рядом с ней — приборы, капельницы, пульсометр, и всё это выглядит таким неестественным рядом с ней. С самой живой женщиной, которую я когда-либо знал.

— Птичка, — говорю я, подхожу ближе.

Она слабо улыбается, глаза начинают блестеть от слёз.

— Ты пришёл, — шепчет.

Я осторожно беру её руку. Она тёплая. Живая. Эта ладонь — мой якорь.

— Я рядом. Я обещал.

— А... — её взгляд скользит за моё плечо. Она замирает. — Рома?

Я отступаю на шаг, давая ему место. Он делает шаг вперёд.

— Мам, — выдыхает он. — Господи, мам…

Вика тянет к нему свободную руку. Он подбегает ближе, берёт её ладонь в свои, прижимает к щеке.

— Ты чего же… — его голос дрожит. — Ты чего не сказала?

— Я не хотела, чтобы ты переживал, — шепчет она, и по её щеке скатывается слеза. — Там, далеко… у тебя жизнь…

— Да к чёрту мою жизнь, — срывается он. — Мам, ну как ты… как вы вообще… — он смотрит на меня. — Вы…

Я кладу ему руку на плечо. Жест добрый, сдержанный.

— Сестра, Рома. Там сестра.

Он кивает, не сводя глаз с матери.

— Вы… вместе, — шепчет Вика. — Мальчики мои…

Я вижу, как у неё дрожат губы, как сжимаются пальцы. Поднимаю её руку к своим губам, целую.

— Мы с тобой, Птичка. Всегда.

— С нашей девочкой, — добавляет она, едва слышно. — Я чувствую её… она толкалась…

— Она сильная, как ты, — улыбаюсь сквозь горло. — Маленькая волчица.

Вика чуть смеётся, но тут же морщится — боль ещё с ней. Я сжимаю её пальцы крепче.

Рома присаживается рядом.

— Мам, всё хорошо будет, — говорит он тихо. — Слышишь? Вместе. Всё пройдём. И я её жду… Можно?

Вика кивает. Рома невесомо касается ладонью живота. А у меня внутри что-то сжимается и разворачивается одновременно. Это мгновение — оно будто склеивает треснувшее между нами. Пусть ненадолго, пусть только сейчас. Но оно есть. И этого уже достаточно.

Входит медсестра, мягко предупреждает:

— Пора.

— Мы ещё вернёмся, — говорю ей. — Обязательно.

Вика отпускает руку сына неохотно.

— Я люблю, — шепчет она.

— Мы знаем, — хором отвечаем мы с Ромой.

Выходим. Молча. А я в голове слова её кручу: "Люблю…"

Вика.

Я лежу, смотрю в потолок и чувствую, как в ушах всё ещё гудит от лекарств и страха. Палата слишком светлая, слишком белая, слишком стерильная. Хочется закрыть глаза и притвориться, что всё это сон. Но нет, реальность слишком чёткая и болезненная — я здесь, в реанимации, с кучей проводов и катетеров. В животе тихо, и я снова осторожно поглаживаю его ладонью, стараясь почувствовать хоть малейшее движение моей девочки.

— Всё хорошо, малышка… — шепчу я одними губами. — Мы справимся.

Дверь палаты открывается, и входит врач. Его лицо серьёзное, но не пугающее. Глаза добрые, уставшие. Подходит ближе, смотрит на мониторы, на меня, затем садится рядом на стул. От его спокойствия и уверенности становится чуть легче дышать.

— Как вы себя чувствуете, Виктория? — мягко спрашивает он.

— Я… я не знаю, — честно признаюсь я, стараясь не выдать слёз, подступивших к горлу. — Страшно, доктор. Я не совсем понимаю, что дальше…

Он кивает, будто понимает меня без слов.

— Я объясню. Приступ, который у вас случился — это эклампсия. Серьёзное осложнение беременности, связанное с высоким давлением. Но мы его быстро купировали, сейчас состояние стабильно. Мы сделали всё возможное, чтобы нормализовать показатели.

— Что теперь будет со мной? С ребёнком? — голос дрожит от беспомощности.

Он осторожно берёт мою руку, мягко сжимает, передавая тепло и поддержку.

— Сейчас самое главное — спокойствие. Мы следим за вашим состоянием и состоянием малышки каждую секунду. Ваша задача — постараться успокоиться и довериться нам. Чем стабильнее будет ваше эмоциональное состояние, тем лучше будет и девочке. Пока что остаётесь в реанимации под постоянным наблюдением. Как только убедимся, что состояние полностью стабилизировалось, переведём вас в обычную палату.

— А если… снова? — шёпотом спрашиваю я, чувствуя, как страх сковывает дыхание.

Он спокойно, уверенно качает головой:

— Мы контролируем каждый показатель. Сделаем всё, чтобы повторения не было. Но очень многое зависит и от вас. Любые эмоции, стрессы могут повлиять на давление, поэтому важно оставаться максимально спокойной. Старайтесь думать о хорошем. О ребёнке. Представляйте, как она родится здоровой, сильной, красивой.

Я киваю, принимая его слова, но внутри всё равно холодок беспокойства. Врач ещё раз осторожно пожимает мою руку и тихо выходит. Я остаюсь одна, без телефона, без возможности почитать о диагнозе, хотя, может, это и к лучшему — меньше поводов нагнать страху. Нужно просто поверить врачу. Я очень хочу верить. Очень хочу, чтобы всё было хорошо.

Я закрываю глаза и вспоминаю лица Макса и Ромы. Сердце снова ускоряет стук, но на этот раз от тепла, а не от страха. Моё сердце наполняется невероятным облегчением и благодарностью за то, что они рядом. Когда они вошли ко мне, вместе, бок о бок, без агрессии друг к другу, моё сердце замерло от неожиданности и счастья. Я так боялась, что они снова начнут выяснять отношения, как раньше, но ничего подобного не произошло.

Макс был спокоен, сдержан, уверен. И я впервые за долгое время почувствовала себя защищённой. Рома, мой любимый мальчик, принял новость о сестре так естественно, будто все это время знал, что она будет. А я переживала, как сказать ему, мучилась мыслями, что он обидится на меня за эту тайну… И что на старость лет решила стать мамой еще раз. Но он лишь смотрел на меня так тепло, так по-взрослому, что моё материнское сердце таяло от любви и гордости.