Я сжимаю телефон.

— Что ты хочешь?

— Чтобы ты отозвал свой сраный законопроект. Немедленно. У тебя ровно час. Понял?

Молчу. Слышу фоновые звуки. Голоса. Женский крик… Тот самый, что режет душу.

— Вика… — выдыхаю я.

— Да-да. Она. Прямо сейчас. Прямо там. Она рожает твою дочь. А ты тут сидишь и ничего не можешь. Запомни: каждое твоё промедление — минута боли и безумный риск. Для неё. Для ребёнка. А может быть, и последняя минута жизни. Хочешь, чтобы твоя дочь родилась в аду?

Связь обрывается.

А я стою, будто выжженный изнутри.

Чернов рядом. Но я его не слышу. В голове — только голос. И Вика. Вика, которая рожает раньше срока. Среди этих чудовищ.

И я знаю: больше ждать нельзя.

— Машину готовьте! Клинику и вертолёт, — даю указание Денису.

— Идеи есть? — Чернов бровь приподнимает.

— Я, похоже, знаю, кто это. Навестим старого друга.

Голос из телефона всё ещё звучит в голове, как эхо в пустом колодце. Вика. Её крик. Моя дочь, которая может родиться — или не родиться — в руках этих ублюдков. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони, но боль не отрезвляет. Она только подстёгивает. Глеб Седов. Его имя всплывает из далекого прошлого. Старый “друг”. Но такие, как он, не исчезают. Они ждут, копят яд, пока не найдут момент ударить.

— Седов? — Чернов тушит сигару, его глаза сужаются, как у змеи перед броском. — Ты уверен?

— Не на сто, — цежу сквозь зубы. — И он точно знает про законопроект. Седов всегда был за кулисами и хапал все подряд через других людей. Но он ему не выгоден.

Чернов хмыкает, откидывается на спинку кресла. Его пальцы барабанят по столу, и этот звук — как тиканье часов, отсчитывающих время.

— Если это Седов, то он не один, — говорит он, и голос его сухой, как потрескавшаяся земля. — У него нет ни мозгов, ни ресурсов тянуть такое в одиночку. Громов? Руденко? Или кто-то ещё?

Я не отвечаю. В голове — хаос, но я заставляю себя думать. И сводить все в единую картину…Эта троица разошлась давно. Что… опять спелись? Суки…

Дверь распахивается, и в кабинет врывается Артем. Его лицо — как грозовая туча, волосы взъерошены, в руках — планшет.

— Макс, есть кое-что, — говорит он, — Мы еще раз пробили камеры у больницы, где Вика лежала. Серваки нашли левые. И нашли вот это. Затерли суки, но не все. Прятались.

Он кладёт планшет на стол, и я вижу фото: Маша — сестра Даши, которую я не видел со времён той проклятой истории, — стоит у чёрного внедорожника. Рядом — Громов. Они не касаются друг друга, но их взгляды — как у людей, которые знают друг друга годами. Тварь, я его рожу много лет не видел. Прихвастень Седова.

— Это она? — Чернов смотрит на меня, — Сестра той самой Даши? Ты посмотри кто рядом!

Я киваю, горло сжимает, как тисками. Даша. и эта всплывшая ее сестра Маша. Больная психопатка! И Громов — её кукловод? Или они просто псы, бегущие за одним хозяином?

— Где это снято? — спрашиваю, не отрывая глаз от фото.

И почему эта больная не в психушке? Но на этот вопрос ответ я получу позже. Хотя понимаю, что и тут рука Седова.

— У заброшенного склада, в сорока километрах от города, — отвечает Артем. — Там сигнал глушат, но мы засекли их машину. Они могли держать Вику там. Или перевезли.

— Туда едем. Ты со мной.

Артем кивает и вылетает из кабинета, как пуля. Чернов смотрит на меня, его губы кривятся в усмешке.

— Ты всё ещё думаешь, что это Седов? — спрашивает он. — А может Громов сам чудит?..

— Седов, — говорю твёрдо. Громов один не полезет.

Я вспоминаю Седова. Пятнадцать лет назад он был моим конкурентом — молодой, наглый, с деньгами, что текли рекой. Мы боролись за один контракт, и я его обошёл. Честно? Не совсем. Но в нашем мире честность — роскошь, которую никто не может себе позволить. Седов потерял всё: контракт, репутацию, партнёров. Я думал, он сгинул. Но такие, как он, не тонут. Они цепляются за ненависть, как за спасательный круг.

Телефон звонит снова. Я хватаю его, сердце колотится, как молот. Номер скрыт.

— Волков, — тот же сиплый голос, но теперь в нём больше злобы. — Ты не послушал. Законопроект всё ещё в игре. А твоя жена… Она кричит. Хочешь услышать?

Я слышу её. Вика. Её голос — слабый, надломленный, но я узнаю его из тысячи. «Макс… пожалуйста…» — и крик, что режет меня пополам.

— Ублюдок! — рычу, сжимая телефон так, что пластик трещит. — Если ты её тронешь…

— Поздно, Волков, — обрывает он. — У тебя полчаса. Отзови законопроект, или твоя дочь родится мёртвой.

Связь рвётся, и я швыряю телефон на стол. Чернов молчит, но его взгляд — как нож, что вонзается в меня.

— Ковалёв, — говорю я, и голос мой дрожит от ярости. — Помогал мне протолкнуть его. Если он сдал нас…

— Не торопись, — перебивает Чернов. — Ковалёв — старый лис, но не дурак. Если бы он был с ними, ты бы уже был трупом. Его звонок — это паника. Кто-то давит на него.

Я сжимаю виски, пытаясь собрать мысли. Ковалёв. Он пришёл ко мне, с улыбкой, как у акулы, и предложил место в правительстве. «Ты можешь изменить игру, Макс», — сказал он. И я поверил. Законопроект был его идеей — очистить рынок, перекрыть теневые потоки. Но теперь я вижу: это была ловушка. Или он просто пешка, как и я?

— Готово! — в кабинет врывается Артём. — Машина у ворот, вертолёт через пять минут. Клиника на связи, они готовы принять Вику, если… когда мы её найдём. Бригада ждет на выезде.

— Хорошо, — говорю, вставая. Мои движения резкие, как будто кто-то дёргает меня за нитки. — Чернов- вы с Деном к Седову.

Сам-то я собрался на склад, что в сорока километрах. Негде больше им прятаться.

Чернов тоже встаёт.

— Если ошибешься, Волков, — говорит он, — твоя Вика умрёт. И ты будешь жить с этим, как я.

Я смотрю на него, и в груди — пожар, что сжигает всё, кроме решимости.

— Не ошибусь. Поехали.

Макс

Душно. Воздух тяжёлый, будто сама земля затаила дыхание и даже ветра нет. Фары внедорожника гаснут, и тьма поглощает всё, кроме пульса в висках — частого, как барабанная дробь перед последним рывком. Либо ты, либо тебя.

Мы на месте. Заброшенный склад —ржавая неприметная бетонная коробка, памятник совдепии, забытый в земле. Он торчит посреди пустыря, окружённого колючей проволокой. И зверь во мне встает в стойку.

Я сжимаю кулаки до боли. В груди — пожар, пожирающий всё, кроме образа Вики, что корчится в болезненных муках.

«Макс… пожалуйста…» — звучит, как приговор.

— Артём, — хриплю, будто горло песком засыпало. — Где медики?

Он поворачивается, и на его лице маска спокойствия, но глаза выдают тревогу.

— Карета скорой наготове. В десяти минутах отсюда. Вертолёт санитарной авиации ждёт сигнала. Если найдём её — стартуем сразу.

— Координаты?

— Совпадают. Чернов передал точку, фото подтвердили. Это оно.

Я смотрю на склад. Камеры на столбах, как паучьи глаза, сканируют местность. Вижу тени — охрана. Два, может, три человека. Периметр весь под вниманием. Тормозим в метрах трехстах, спрятавшись в рощице чахлых деревьев. Мотор глохнет.

— Периметр охраняется, — говорит Артём. — Камеры повсюду. Незаметно не подойти. Вокруг открытая территория.

— Тогда подойдём заметно, — рычу я. Злость кипит, как вулкан. Клокочет.

Кто-то протягивает мне бронежилет. Я надеваю. Чёрный, тугой, с запахом металла и пота. Как панцирь. Давит на грудь, но мне плевать. Главное — стоять, если вдруг пуля.

— Посиди в машине, Макс, — Артём кладёт руку мне на плечо. — Мы справимся.

Я сбрасываю его руку.

— Нет. Я иду. Это не обсуждается. Они там…

Он кивает. Знает, что переубедить меня невозможно.

— Только держись рядом. И без геройства.

Геройство? Мне плевать. Я вырву Вику из лап этих тварей. Даже если сам сгорю.

— Двигаемся, — скомандовал Артём.