Я задыхаюсь, горло стягивает, будто внутри завязывается огромный узел. Макс. Это связано с ним. С его делами, с тем, что он скрывает. Но что он делает? И почему это угрожает мне, Надюшке, нам всем? Я хочу кричать, но голос пропал. А “врач” продолжает, не отводя глаз.

— И привет передавайте Роману, — добавляет с ядовито-опасной насмешкой. — Пока что из него руководитель так себе. Пусть папа придёт к нему на помощь. Иначе его детище пойдет ко дну.

Я вздрагиваю.

Это не случайность. Это…

Моя рука дрожит, но я сжимаю телефон, как оружие, и наконец нахожу в себе силы.

— Убирайтесь, — шепчу дрожащим от эмоций голосом. — Сейчас же.

Он смотрит на меня ещё секунду, потом встаёт, медленно, будто наслаждаясь моим страхом.

— Подумайте, Виктория, — говорит он напоследок. — Ради такого долгожданного и уже очень любимого ребёнка. Подумайте… и не советую говорить о моем приходе…

Вика.

Я сижу на кровати, вжавшись в подушки так сильно, будто хочу стать меньше, незаметнее, исчезнуть в складках простыней, раствориться в этой теперь чужой и совсем не безопасной палате. Тишина, ещё недавно казавшаяся умиротворяющей и уютной, теперь тяжёлым, вязким комом застревает в горле, мешая дышать. Стены, окрашенные в мягкие, тёплые оттенки, теперь давят на меня своей холодностью, отчуждённостью. Будто я в ловушке, из которой невозможно выбраться.

Я бросаю быстрый, испуганный взгляд на букет пионов, который стоит на прикроватной тумбочке. Цветы, утром такие нежные и радующие глаз, теперь кажутся горькими, тревожными, чужими. Их лепестки, чуть подрагивающие от лёгкого сквозняка, словно шепчут мне о том, как быстро и внезапно может измениться всё вокруг. И от этого по спине пробегает озноб, кожа покрывается мурашками.

Телефон по-прежнему в моих руках — я сжимаю его так крепко, что пальцы начинают неметь, а суставы побелели. Но отпустить его не получается, он теперь единственная моя связь с внешним миром. Моя страховка, мой спасательный круг. Но одновременно он почему-то кажется таким бесполезным, хрупким, будто он тоже может меня подвести в любой момент.

Мысли в голове мечутся, сталкиваясь, путаясь, налетая одна на другую. Я пытаюсь понять, осознать произошедшее, но ничего не выходит. Кто был этот человек? Чего он хотел? И кто за ним стоит? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Только тревога, страх, смутные, жуткие догадки.

Он ведь точно знал слишком многое. Он говорил обо мне, о Максе, о Роме и даже о Надюшке — нашей девочке, о которой мы почти никому не говорили. Этот человек в маске, этот холодный голос, спокойные, расчётливые слова — всё это не могло быть просто случайностью. Он знал, куда ударить. И он попал точно в цель.

Это не шутка, не розыгрыш, это было чёткое предупреждение. Я повторяю про себя его слова, прокручиваю их снова и снова, словно пытаюсь разгадать загадку, понять скрытый смысл. «Вы уверены, что сможете доносить ребёнка?», «Вы всем доверяете в своём окружении?», «Передайте мужу, чтобы не лез, куда не нужно». Эти фразы звучат в моей голове так отчётливо, будто тот человек всё ещё сидит напротив, смотрит на меня холодными, безжалостными глазами.

Холодок снова ползёт по позвоночнику, сковывая тело страхом. А если он прав? Если действительно не все здесь, в больнице, на моей стороне? Что, если кто-то из персонала уже подкуплен, что если еда, лекарства, капельницы — всё это уже может нести угрозу? Теперь каждое движение за дверью кажется мне подозрительным. Каждый звук в коридоре заставляет меня вздрагивать, сердце бьётся болезненно, неровно.

Я невольно поджимаю ноги под себя, натягивая одеяло выше, будто оно может защитить меня от этой реальности. Но я знаю, что это не поможет. Что делать? Я чувствую себя абсолютно беспомощной, слабой, уязвимой. Лежать здесь, в этой палате, стало невозможно. Здесь нет защиты, здесь нет спокойствия. Здесь, кажется, вообще больше нет ничего безопасного.

Я пытаюсь убедить себя, что Макс наверняка уже выставил охрану. Я знаю его — он не оставил бы меня без защиты. Но если этот человек так легко проник сюда, если он так спокойно вёл себя, явно зная, что никто не помешает, значит ли это, что Макс не смог обеспечить мою безопасность полностью? Или что кто-то из охраны тоже замешан во всём этом?

Эти мысли пугают ещё сильнее. Я теряюсь в своих сомнениях, страхах, догадках. А Макс? Он знает обо всём этом или всё-таки нет? Может быть, именно от него пытаются скрыть какую-то угрозу? Он не говорил мне о своих проблемах, я видела, как он постоянно переводил разговоры о делах в шутки, уходил от прямых вопросов. Что-то тяжёлое он явно скрывал от меня, но я не думала, что это может быть настолько серьёзно, настолько опасно.

Я снова смотрю на телефон, на контакт Макса, и мой палец замирает над его именем. Позвонить или нет? Если я расскажу, что произошло, он сорвётся, бросится сюда, начнёт разбираться, искать виновных. Это может быть опасно и для него, и для нас всех. Вдруг именно этого и добиваются те люди, которые стоят за сегодняшним визитом?

Но молчать тоже невозможно. Я не могу оставить это просто так. Не могу притворяться, что ничего не произошло, когда мне угрожали напрямую, когда сказали, что я могу потерять своего ребёнка, если Макс не прекратит заниматься тем, куда он «залез». Что же он такого делает, кому он помешал? В моей голове снова начинают крутиться самые жуткие предположения — политика, бизнес, какие-то старые враги… Всё это смешивается в один тяжёлый, удушающий комок тревоги.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться, пытаясь собрать волю в кулак. Моё сердце всё ещё колотится так, словно пытается вырваться из груди, дыхание сбивчивое, поверхностное. Ладонь инстинктивно ложится на живот, где Надюшка тихо отзывается движением, напоминая мне, ради чего я должна быть сильной. Ради чего я должна собраться и что-то сделать.

«Мы справимся», — шепчу я почти беззвучно, будто это обещание, данное самой себе и своей нерождённой дочке. Я не могу поддаться панике.

Я снова смотрю на экран телефона. Время идёт слишком медленно, а тревога становится невыносимой. В голове хаос, но в сердце уже появилось чёткое решение. Я не могу ждать и мучиться, я должна действовать сейчас. Я должна довериться Максу, несмотря ни на что, потому что он — единственный человек, который точно сможет мне помочь, единственный, кто всегда защищал и будет защищать.

Я сжимаю телефон сильнее, как будто боюсь, что он может исчезнуть или сломаться. Нерешительность отступает, остаётся лишь холодная, жёсткая необходимость действовать.

Я нажимаю на вызов. Палец дрожит, сердце бьётся так громко, что в ушах стоит шум. Макс — это единственное имя, которое сейчас вселяет в меня надежду и даёт хоть какое-то чувство защищённости.

И когда на другом конце слышится первый гудок, я снова задерживаю дыхание. Внутренне молюсь, чтобы он ответил сразу же. Чтобы я услышала его голос, чтобы этот голос снова стал моей опорой и защитой.

Пожалуйста, Макс, ответь скорее…

Автор-прогульщик принес наконец-таки проду! Понять простить. Сыну 13 лет праздновали) Мамка кормила армию подростков) Завтра прода нужна, м?

Вика.

Я набираю номер Макса почти на автомате. Пальцы так сильно дрожат, что приходится зажать телефон двумя руками, чтобы удержать его. Сердце вырывается из груди, стучит так громко, что я не сразу слышу гудки. Один, второй, третий…

— Вика? — голос Макса звучит резко и встревоженно. Он сразу чувствует, что что-то не так. — Что случилось?

— Макс… — я пытаюсь вдохнуть, но воздух застревает в горле, превращаясь в болезненный ком. — Макс, пожалуйста, приезжай скорее…

— Что с тобой? — он повышает голос, и я почти вижу, как он поднимается со своего рабочего кресла, напряжённый, сжатый, готовый бежать в любую секунду. — Вика, ты можешь объяснить нормально, что произошло?