Но я не успеваю ничего добавить, потому что рядом раздаётся громкий голос:

— Виктория Андреевна! Можно пару вопросов?

Я вздрагиваю.

Разворачиваюсь и вижу журналистов.

Чёрт.

Я не была готова.

Они тут же окружают нас, подсовывая микрофоны.

— Виктория Андреевна, как вы относитесь к тому, что Максим Волков подался в политику?

— Почему вас так долго не было видно?

— Вы были за границей по личным причинам?

— Правда ли, что вы развелись?

Я чувствую, как Максим напрягается рядом.

Он больше не смотрит на меня.

Теперь он смотрит на журналистов.

И этого хватает, чтобы они осеклись.

— Без комментариев, — бросает он холодно.

Но они не унимаются.

— Виктория, но вы так и не ответили! Вы поддерживаете политические амбиции господина Волкова?

Я пытаюсь собраться.

— Я…

Но Максим берёт меня за локоть.

— Мы уходим, — говорит он спокойно, но в голосе звучит сталь.

И прежде чем я успеваю возразить, он ведёт меня к машине.

Он открывает дверь, помогает мне сесть, сам обходит машину и садится за руль.

Журналисты остаются сзади.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — спрашиваю я тихо.

Он сжимает руль.

— Позже, — отвечает он.

И заводит машину.

— Куда мы едем? — мой голос звучит тише, чем хотелось бы, почти теряется в шуме мотора, но в нём всё же проскальзывает осторожность, дрожащая, как тонкая нить, готовая оборваться.

Я сжимаю пальцы на коленях, чтобы скрыть, как они дрожат, и чувствую, как ребёнок внутри меня шевелится — лёгкий толчок, будто он тоже ждёт ответа.

Максим не сразу отвечает.

Его руки уверенно лежат на руле, пальцы чуть сжимают кожу обивки, взгляд сосредоточен на дороге, а челюсть напряжена так, будто он скован собственными мыслями.

Я знаю этот взгляд — он всегда появлялся, когда он сдерживал бурю внутри, когда слова застревали у него в горле, как камни.

Он молчит, и тишина между нами становится густой, тяжёлой, почти осязаемой.

— Домой, — наконец коротко бросает он, не глядя на меня, голос низкий, хриплый, как будто говорит через силу.

Грудь сдавливает от этих пяти букв. Они врезаются в меня, как осколки стекла, острые, холодные, и я задыхаюсь.

Домой.

Но где теперь этот дом?

В ту квартиру, что досталась мне после развода, я так и не переехала. Она чужая, безликая, словно чистый холст, на котором нет нас — нет его запаха, нет Роминого смеха, нет тех вечеров, когда мы были вместе.

А в той квартире, куда я вернулась два дня назад из аэропорта, наоборот — слишком много прошлого: отголоски былого, пропитанные тёплыми воспоминаниями, которые теперь обжигают, как раскалённое железо, оставляя шрамы на сердце.

А теперь он везёт меня домой. Только где это? Там, где живёт он, в его мире, который я покинула? Или там, где должна быть я, с малышом?

Я смотрю на свои руки, лежащие на животе, и чувствую, как тепло от ощущений что моя любовь там, пробивается сквозь ткань пальто. Шесть месяцев. Мой секрет, моя сила, моя слабость. И я не готова к тому, была к такой быстрой встрече с его отцом. Не сейчас. Не так.

Машина мягко скользит по вечернему городу. Свет фар выхватывает из темноты силуэты людей, витрин, домов, отблески мелькают в окнах, расплываясь в нечёткие тени.

Улицы, залитые вспышками камер всего десять минут назад, исчезли позади, и теперь мы будто вдвоём — без шума, без чужих глаз, без того хаоса, что обрушился на нас у ателье.

Журналисты, их крики, вопросы — всё это тонет в прошлом, но я всё ещё чувствую их взгляды, как иглы, впивающиеся в кожу. А теперь только он и я, и эта тишина, что давит сильнее любых слов.

Я украдкой смотрю на Макса , и сердце сжимается так, что дышать больно.

Он изменился.

Вроде бы всего шесть месяцев, но они легли на него, как десять лет, вырезали из него большую часть того Максима, которого я знала. Скулы стали острее, черты лица заострились, под глазами залегли тени, глубокие, тёмные, которые даже приглушённый свет в салоне не скрывает. Виски, которые когда-то только тронуло серебро, теперь почти полностью поседели, выдавая усталость, тяжесть, что он носит внутри. Он похудел — не так, как от тренировок, не так, как от контроля за телом. Нет. Это другая худоба — загнанная, нервная, та, что приходит от бессонных ночей, от перегруженного сознания, от пустоты, что выжигает изнутри.

Он кажется ещё жёстче, чем прежде. Его подбородок покрыт слегка небрежной щетиной — не той ухоженной, что он любил поддерживать, а дикой, колючей, как будто он забыл о себе.

И я ловлю себя на том, что вспоминаю… Как раньше могла провести по нему ладонью, ощутить шершавую теплоту кожи, как он перехватывал мою руку, целовал пальцы, когда ему не хватало слов.

Эти воспоминания врываются в меня, как ветер в открытую дверь, и я задыхаюсь от них, от этой боли, что вспыхивает в груди, горячей, невыносимой.

Теперь же я не знаю, о чём он думает. Но я знаю, что он хочет разговора.

А я не хочу. Не могу. Не сейчас, когда внутри меня всё кричит от волнения и неопределенности.

Всё это — ловушка. Пресса, его внезапное появление, теперь это. Он снова тащит меня в прошлое, в тот водоворот, из которого я вырвалась шесть месяцев назад, улетев из Москвы, чтобы спасти себя.

Я отворачиваюсь к окну, прижимаю ладонь к стеклу, холод пробирается в пальцы, но мысли продолжают крутиться, лихорадочно сталкиваясь друг с другом.

Почему он появился сегодня? Как узнал, что я вернулась?

Он всегда умел добывать информацию, но… зачем?

Что с ним было после нашего развода?

Где эта змея? Она исчезла из моей жизни, словно страшный сон, но… куда? Исчезла ли полностью? Максим не говорит о ней.

Как он вообще жил все эти месяцы?

И, наконец… Зачем, чёрт возьми, он полез в политику?

Максим Волков — человек, который всегда держался в тени, которому нужна власть, но не публичность. Теперь он — под прицелом камер, под чужими взглядами, под пристальным вниманием журналистов.

Почему?

Я чувствую, как от всех этих вопросов начинает болеть голова, как боль стучит в висках, отдаётся в затылке, и ребёнок внутри снова толкается, будто чувствует моё смятение.

Успокойся, зайка. Все будет хорошо

Но я не спрашиваю Макса ни о чем. Не хочу слышать его голос. Я его из своей головы гнала всеми способами!

Машина замедляется, плавно останавливается.

Я не двигаюсь.

Максим выходит первым, обходит машину, открывает мне дверь.

Молчит. Ждет.

Я не смотрю на него.

Не могу.

Я делаю вдох, но… когда ноги касаются земли…Каблук подворачивается. Ту же ногу, что я подвернула в Китае.

Глупо. Абсурдно. Будто кто-то сверху решил издеваться.

Я теряю равновесие, корпус резко подаётся вперёд, и в голове вспыхивает единственная мысль — чёрт, только не это!

Я беременна, мне нельзя падать, нельзя, нельзя!

Рефлекторно тянусь за дверцу, но не успеваю ухватиться, пальцы скользят по металлу.

Его руки ловят меня. Крепко. Уверенно.

Грудь прижимается к его груди, дыхание замирает, и на несколько секунд время останавливается.

Тепло его тела пробирается сквозь распахнутые полы пальто, его сильные руки держат меня так, будто я всё ещё принадлежу ему.

Я чувствую его запах — знакомый, родной, с лёгким оттенком свежести и терпкости, запах, который я знала двадцать лет, который остался в моих снах, даже когда я бежала от него.

Слишком близко.

Слишком… по-настоящему.

Он не спешит отпускать, и я чувствую, как бешено колотится моё сердце, как ребёнок внутри замирает, будто тоже ощущает эту близость.

— Осторожнее, — его голос низкий, чуть охрипший, и в нём звучит что-то, чего я не хочу слышать.

Он говорит это так, будто ему не всё равно.

Я быстро моргаю, приходя в себя, пытаюсь вырваться из этого тепла, из этой ловушки его рук.