— Сестра, Рома. Там сестра, — звучит в моей голове голос Макса, и я снова улыбаюсь сквозь слёзы.

Как сильно я скучала по этому единству, которое разрушилось между нами восемь месяцев назад. Сейчас, пусть и всего на несколько минут, это единство вернулось, и я отчаянно хочу удержать его. Я не знаю, что будет дальше, не знаю, как сложатся наши отношения с Максом, но сейчас… сейчас я просто счастлива, что мои мужчины рядом. И я чувствую в груди спокойствие, будто тот огромный комок страхов и обид начал таять.

Вспоминаю, как Рома осторожно коснулся моего живота, как смотрел на меня и на отца. В его глазах была такая нежность, такая чистая любовь, что у меня перехватило дыхание. А потом они оба сказали одновременно: «Мы знаем», когда я призналась им в любви, и этот момент навсегда останется со мной, станет частью меня. Моей опорой.

Я ещё раз глажу живот и шепчу своей девочке:

— Ты почувствовала это, малышка? Это твой папа и твой брат. Они уже любят тебя. Так же сильно, как я.

По щекам катятся тихие слёзы, но это слёзы счастья, облегчения и благодарности. Я понимаю, что готова выдержать всё ради своей семьи. Готова бороться за дочь, за её жизнь, за её здоровье. И ещё я знаю, что Макс и Рома тоже сделают всё, что в их силах, чтобы наша девочка родилась здоровой и сильной.

Я обещаю себе больше не думать о плохом, не вспоминать сгоревшее ателье, обиды и проблемы. Я должна оставаться спокойной ради ребёнка. Ради всех нас. Ведь прямо сейчас, лёжа в реанимации, я вдруг отчётливо понимаю, что моя жизнь гораздо больше, чем я думала раньше.

Моя жизнь — это они: Рома, Макс и наша девочка. И ничего другого не имеет значения. Пусть этот мир за стенами больницы рушится хоть тысячу раз, пусть горит хоть сотня ателье, пока мы вместе, я выдержу всё.

Потому что семья — это и есть моя самая сильная опора.

Я осторожно закрываю глаза и медленно, глубоко дышу, заставляя себя успокоиться. Повторяю в голове слова врача, концентрируясь только на хорошем. Вдох. Выдох. И снова тепло внутри — от их взглядов, слов, от того, как Рома впервые коснулся живота, от того, как Макс сказал «маленькая волчица».

И я верю — всё будет хорошо. Просто обязано быть. И расстраиваться я не буду, лучше имя нашей девочке дам.

Девочки, еще раз напоминаю, что главы в этой истории выходят через день в полночь. Бывают, конечно, форс-мажоры, о них я буду сообщать в комментариях. Всех обнимаю, желаю хорошего настроения и улыбок!

Вика.

Время в реанимации тянется странно: медленно и быстро одновременно. День и ночь здесь переплетаются, превращаясь в единое полотно из капельниц, постоянных замеров давления и тихих разговоров медсестёр. Но сегодня, кажется, что-то изменилось. Может, потому что я чувствую себя гораздо лучше — легче дышать, мысли больше не путаются, и страх постепенно отступает.

Я лежу, смотрю в потолок, пытаясь уловить звуки за дверью. Снова поглаживаю живот, привычно ожидая толчков малышки. Она сегодня особенно активна — словно чувствует, что мне легче, что страх и тревога, которые я так долго не могла отпустить, наконец-то начинают растворяться.

Дверь мягко открывается, и в палату входит мой врач. На его лице тёплая, едва заметная улыбка. От этого у меня внутри разливается надежда — словно солнечный свет, наконец, пробился сквозь облака.

— Виктория, доброе утро, — говорит он, подходя ближе и проверяя показатели на мониторах. — Вы выглядите намного лучше.

— Спасибо, доктор, — улыбаюсь я в ответ. — Чувствую себя действительно лучше.

— Ваше состояние стабилизировалось, давление пришло в норму, и анализы тоже стали лучше, — говорит он мягко, чуть улыбаясь. — Если всё будет так же стабильно, завтра переведём вас в обычную палату. Это хороший знак.

— Правда? — сердце радостно подскакивает. — Значит, всё действительно налаживается?

Он кивает, спокойно и уверенно.

— Да, именно так. Только, пожалуйста, продолжайте сохранять спокойствие. Это сейчас ваша главная задача.

Я киваю, чувствуя, как на душе становится легче от его слов. Но тут он смотрит на меня с чуть заметной хитринкой в глазах.

— А для поднятия настроения вас ждёт небольшой сюрприз. У вас сегодня гость.

Сердце пропускает удар, но я быстро спрашиваю:

— Можно будет телефон?

Он качает головой с улыбкой, словно ожидал этого вопроса:

— Нет, пока что телефон вам не дадим. Но думаю, гостя вам будет достаточно.

Он выходит из палаты, и почти сразу на пороге появляется Максим. В моём животе что-то переворачивается, и я быстро кладу ладонь на живот, будто прикрываясь от этих эмоций, которые слишком ярко вспыхивают во мне при виде его.

Макс подходит ближе, лицо его чуть расслабленнее, глаза не такие напряжённые, как раньше.

— Привет, Птичка, — говорит он тихо, привычным низким голосом, и от этого сердца защемляет от воспоминаний.

— Привет, — тихо отзываюсь я, чувствуя, как жар приливает к щекам. Он внимательно смотрит на меня и усмехается.

— Смотрю, румянец уже появился, — он чуть наклоняется ко мне, словно пытаясь рассмотреть меня внимательнее. — И даже улыбка. Это хороший знак.

— Я правда себя лучше чувствую, — отвечаю мягко, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее от его близости.

— А как там наша девочка? — спрашивает он осторожно, садясь рядом на стул и снова всматриваясь в моё лицо. — Не беспокоит?

— Всё хорошо, — отвечаю я тепло, чувствуя, как внутри снова всё оживает. — Сегодня после завтрака устроила танцы, а теперь, видимо, спит. Устала.

Он улыбается, и в его взгляде я вижу странную смесь нежности и растерянности, будто он не знает, можно ли сделать что-то, о чём явно думает.

— Можно… потрогать живот? — спрашивает он неожиданно, и от этого вопроса я невольно вздрагиваю.

Замешкавшись на секунду, я понимаю, что моё замешательство не от нежелания, а от неожиданности. Мы слишком долго были друг для друга родными, слишком привычными, чтобы сейчас спрашивать разрешения на такие вещи. Но мы чужие уже полгода, и это всё ещё непривычно. Сложно стереть двадцать лет жизни одним разводом и кучей обид.

— Да, конечно, — наконец говорю я тихо, отводя взгляд, чтобы он не заметил моих эмоций.

Макс осторожно кладёт ладонь на мой живот. Его рука тёплая, чуть шероховатая, такая знакомая, что сердце снова сбивается с ритма. Он замолкает, прислушиваясь к движениям внутри меня. И тут девочка, словно чувствуя присутствие отца, толкается чуть сильнее.

— Она… — он не договаривает, но глаза его загораются таким восторгом, что я снова вижу в нём того Максима, в которого когда-то безумно влюбилась. — Я чувствую её.

Я улыбаюсь, глядя на него и пытаясь запомнить это мгновение навсегда. Момент, когда он впервые ощутил нашу дочь так близко, так реально.

— Я имя ей придумала, — говорю вдруг, тихо, словно это какая-то очень личная тайна.

Он смотрит на меня внимательно, не отнимая ладони от живота, будто не хочет прерывать этот контакт:

— Какое?

— Надежда. Наденька, — отвечаю я, и вдруг моё горло сжимается от осознания того, как много смысла вложено в это имя.

Надежда — это всё, что мне оставалось эти месяцы, когда я была одна в другой стране, когда плакала ночами, мечтая о семье, которую потеряла. Надежда — это то, что держало меня на плаву, когда всё вокруг рушилось. И сейчас это имя кажется таким правильным, таким точным — для неё, для нас всех.

— Надежда, — повторяет он медленно, словно пробуя имя на вкус, и улыбка касается его губ. — Хорошее имя, правильное.

Я молчу, просто смотрю на него, и в груди рождается тихая радость от того, что он понял. От того, что между нами ещё остались нити понимания, пусть и тонкие, но не порванные окончательно.

— Надя Волкова… — он снова улыбается, на этот раз теплее, искреннее. — Красиво звучит.