Я осторожно сажусь на кровати, проверяя боль в ноге. Лодыжка слегка ноет, но боль значительно стихла. Делаю глубокий вдох, собираясь с мыслями, и взгляд цепляется за прикроватную тумбочку и этот нелепо уютный завтрак, приготовленный им. Почему он это сделал? Зачем ему быть здесь?

Мне становится не по себе от мыслей, которые начинают путаться в голове. Чтобы отвлечься, я решаю убедиться в своих вчерашних подозрениях. Поднимаюсь, осторожно ступая на ногу, и медленно подхожу к шкафу. Открываю дверцу и замираю.

На меня смотрят идеально выглаженные рубашки, костюмы и пиджаки Макса. Всё аккуратно висит, пропитано его запахом, таким знакомым и родным, что комок мгновенно подкатывает к горлу.

Сердце начинает стучать быстрее, ладонь непроизвольно сжимает край дверцы шкафа, и я понимаю, что не смогу притворяться, будто ничего не произошло. Он жил здесь всё это время. Шесть месяцев, среди наших общих воспоминаний, и не вернулся ни в дом, ни в новую квартиру. Почему?

Я не чувствовала его любви последний месяц нашего брака точно. Он был холодным и отстраненным, грубым порой и очень категоричным. Может быть именно тогда он уже не смотрел на меня как на любимую и единственную.

Я медленно закрываю шкаф и иду в ванную. Там ситуация повторяется: его вещи — бритва, одеколон, зубная щётка — всё на своих местах, как раньше. Мои руки дрожат, когда я закрываю шкафчик, не в силах понять его мотивы. В груди разливается тягучая, давящая боль от того, что он снова в моей жизни — вот так, внезапно, без предупреждения, и я не знаю, как с этим справиться.

Вернувшись в комнату, я сажусь обратно на кровать, пытаясь успокоить дыхание и мысли. Кофе и выпечка по-прежнему притягивают меня своим ароматом, и чувство голода заставляет наконец взять в руки кружку с кофе и сделать небольшой глоток. Напиток приятен на вкус, терпкий, с лёгкой горчинкой — именно таким Макс всегда его и готовил.

Я беру круассан и осторожно откусываю кусочек, пытаясь убедить себя, что это просто завтрак, просто забота, просто… нечто, не значащее ровным счётом ничего. Но сердце уже знает правду, даже если разум отказывается её признавать.

Я снова слышу шаги по квартире и голос Макса, теперь уже гораздо спокойнее, но всё равно напряжённо. Он продолжает говорить по телефону, и я вдруг ясно понимаю, что никуда он сегодня не собирается. Он остаётся здесь, со мной, решив контролировать всё до конца.

От этой мысли снова становится тесно в груди. Я не готова к его постоянному присутствию, не готова снова видеть его каждый день, ощущать его заботу и власть одновременно. Но сейчас, сидя здесь с этим завтраком, который он оставил специально для меня, я понимаю, что избежать столкновения не получится.

Делаю ещё один глоток кофе, пытаясь прогнать тревогу, и мысленно успокаиваю дочь, чувствуя её мягкие, успокаивающие толчки.

— Всё хорошо, малышка, — шепчу я тихо, словно уверяя себя саму. — Мама справится. Мы обе справимся.

Всем привет! Сегодня глава поспокойнее. Завтра продолжим. Всех обнимаю, все-все читаю! Вы супер!

Вика.

Я заканчиваю завтрак в полной тишине, прислушиваясь к звукам, которые доносятся с кухни. Максим закончил свой раздражённый разговор, но никуда не ушёл, и мне остаётся только ждать. Я прекрасно понимаю, что разговор неизбежен. Он не просто так остался дома и явно ждёт момента, чтобы продолжить вчерашнюю тему.

Дверь спальни чуть приоткрывается, и моё сердце на мгновение сбивается с ритма. Максим медленно входит в комнату и останавливается у порога, словно неуверенный, стоит ли ему заходить дальше. Его взгляд задерживается на мне, на подносе с остатками завтрака, затем медленно опускается на мой округлившийся живот. Я непроизвольно прикрываю его ладонью, словно пытаясь защитить от этого взгляда, который я не могу до конца прочитать.

— Как нога? — спрашивает он негромко, делая осторожный шаг ближе. Голос звучит тихо, сдержанно, без вчерашнего резкого напора.

— Лучше, — отвечаю я так же тихо, чувствуя напряжение, повисшее между нами.

Максим садится на край кровати, сохраняя небольшую дистанцию, и опускает взгляд на мои руки, всё ещё лежащие на животе. Я вижу, как он слегка сжимает пальцы в кулаки, будто сдерживая себя от желания прикоснуться.

— Ты знаешь, кто будет? — вдруг спрашивает он, голос его звучит мягко и осторожно, почти неузнаваемо.

Я поднимаю глаза, встречаясь с его взглядом. В груди странно сжимается от этих слов. Он спрашивает так, словно мы всё ещё та семья, которая когда-то ждала первенца.

— Девочка, — говорю тихо, не в силах сдержать нежности, которая наполняет меня изнутри при упоминании о дочери.

Глаза Макса слегка расширяются, в них появляется удивление и что-то ещё, похожее на трепетную нежность.

— Девочка… — повторяет он, словно пробуя слово на вкус, и я замечаю, как его губы слегка приподнимаются в едва заметной улыбке. — Ты сразу узнала?

Я молчу несколько секунд, собираясь с мыслями. Эти воспоминания такие личные, такие дорогие сердцу, и делиться ими с ним сейчас кажется неправильно, но я всё же говорю:

— Через пару месяцев после отъезда, ещё в Англии, я пошла на плановый осмотр. Сначала врач не смог ничего увидеть, но потом она повернулась так, что не осталось никаких сомнений. И врач сказала: «Поздравляю, у вас будет дочь». Я тогда долго не могла поверить. Даже несколько раз переспросила.

Я улыбаюсь, вспоминая, как плакала от счастья в тот день, когда впервые услышала эти слова. Как гладила живот, представляя маленькую девочку, похожую на меня, может быть, с его глазами…

Максим молчит, внимательно слушая, и в его взгляде я вижу тоску, грусть и сожаление — чувства, которых не ожидала увидеть снова.

— Ты счастлива, что у нас будет дочь? — его голос звучит очень тихо, осторожно, будто он боится услышать ответ.

Я киваю медленно, не в силах солгать:

— Да, очень. Я так о ней мечтала тогда, ты же…

Осекаюсь на полуслове. Помнит, наверное, но… всё в прошлом. Как и МЫ в целом. Есть отдельные сейчас Я и Макс. Вместе после всего нам уже не быть. Память не стереть, разбитую чашу не склеить и, что там ещё из громких эпитетов… «Дважды в одну реку». Это всё про нас. Как бы сильны чувства ни были и каким бы канатом жизнь нас ни связывала. Простить измену я никогда не смогу.

И всё же моё сердце предательски замирает, стоит ему приблизиться чуть ближе, чем положено. И я ненавижу себя за эту слабость. Ведь головой понимаю — с нами всё кончено. Но сердцу плевать на разум, оно живёт воспоминаниями, которые я так отчаянно пытаюсь стереть.

Он делает глубокий вдох, явно желая сказать что-то ещё, но внезапный звонок моего телефона прерывает его. Я машинально беру трубку, вижу имя Наташи, нашей старшей швеи, и сердце тревожно ёкает в груди.

— Наташ, что-то случилось? — спрашиваю я, уже чувствуя неприятности.

— Вика, тут беда, — начинает она сбивчиво, её голос взволнован и напряжён. — Привезли ткань, которую мы заказывали. Она вся испорчена — местами брак, пятна какие-то. Партия огромная, мы ждали её столько месяцев, клиент будет в бешенстве. Что делать?

Я закрываю глаза, чувствуя, как голова начинает болеть от навалившихся проблем. Ткань эта не просто дорогая, она эксклюзивная, её нельзя просто так заменить.

— Наташ, я сейчас что-нибудь придумаю, — отвечаю я, стараясь звучать спокойно, хотя внутри всё холодеет. — Пока ничего не режьте, отложите в сторону. Я перезвоню через несколько минут.

Когда я отключаюсь, Максим смотрит на меня внимательно и серьёзно, и я уже знаю, что он всё слышал.