Я киваю, запоминая каждую деталь. Руна. Это может быть что угодно — символ принадлежности, даже просто модная ерунда. Но делаю мысленную пометку на счет этого отличительного знака.

Я глажу руку жены, чтобы она почувствовала, что я рядом, и продолжаю:

— Он говорил что-то ещё?

Она вздрагивает, и я вижу, как её глаза вспыхивают. Она поворачивается ко мне, и её голос становится твёрже, несмотря на страх.

— Макс, это связано с политикой? — спрашивает она прямо. — Или с бизнесом? Ты же не просто так молчишь. Я знаю, что ты что-то скрываешь. Что ты делаешь? Куда ты полез?

Её слова попадают точно в цель. И в них вся правда. Но я не могу отступить назад.

Она права. Я не хотел посвящать близких в подробности своей новой деятельности. И до последнего бы скрывал, чтобы защитить её, Рому, Надюшку. Но теперь это вылезло наружу, и я должен быть в сотню раз осторожнее и осмотрительнее. Я открываю рот, чтобы ответить, но Птичка перебивает, её голос становится быстрее, почти паническим.

— И ещё, Макс… — она оглядывается на дверь, понижает голос до шёпота. — Я боюсь, что нас могут подслушивать. Здесь, в палате. Я не доверяю медперсоналу. Этот тип… он сказал, что я должна сомневаться в тех, кто приносит таблетки, еду, капельницы. Что, если он прав? Что, если кто-то из них куплен? Они же могут… – прикрывает рот ладошкой и всхлипывает.

Я чувствую, как во мне еще сильнее вскипает желание убивать, но подавляю его. Не время.

Я наклоняюсь ближе, чтобы она видела мои глаза, и говорю твёрдо, но мягко:

— Вика, я всё решу. Сегодня же. Я уже поменял охрану — моя личная больше не справляется. Нанял агентство, лучших ребят, они уже здесь, в больнице. Никто чужой к тебе не подойдёт. А если врачи разрешат, я заберу тебя домой. Прямо сегодня. Ты не будешь здесь одна.

Она смотрит на меня, и я вижу, как её плечи чуть расслабляются, но страх в её глазах не уходит. Она кладёт руку на живот, и её голос дрожит:

— Макс, я боюсь за Рому. За Надюшку. Он все знал. Сказал, что Рома — плохой руководитель, что твое «детище пойдёт ко дну» под его руководством. Что это значит? И почему он угрожает нам?

Я сжимаю её руку, стараясь передать ей уверенность, которой у меня самого не так много.

— Я разберусь, Птичка, — говорю я, и каждое слово — как клятва. — Никто не тронет Рому. Никто не тронет тебя. Я обещаю. Ты мне веришь?

Она кивает, но её взгляд становится острее, и она задаёт последний вопрос, от которого у меня внутри всё холодеет:

— Макс… а что, если ателье сожгли не просто так? Что, если это тоже было… чтобы навредить? Чтобы ударить по тебе через меня? А может быть и в Россию меня таким способом заманили?

Я замираю. Её слова — как эхо моих собственных страхов, которые я гнал от себя последние дни. Я думал, что держу это под контролем. Но теперь всё складывается в мрачную картину, и я не могу ответить ей правду. Не сейчас. И точно не здесь. Не нужна ей эта информация.

— Вика, не волнуйся, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Я разберусь. А сейчас я схожу к твоему врачу и вернусь очень скоро. У палаты стоит надежная охрана и к тебе она никого не пустит. Даже медсестру с лекарствами, пока ну удостоверится, что человек надежный.

Я целую её в лоб, задерживая губы на нежной коже чуть дольше, чем обычно, и встаю. Её рука цепляется за мою, и я чувствую, как она не хочет меня отпускать. Но я должен действовать. Должен найти ответы. Потому что, если этот тип с татуировкой прав, если кто-то хочет сломать меня используя для этого мою семью, я не дам им шанса.

Макс.

Я не могу оставить её здесь, где каждый шорох — угроза. Я договорился с её врачом, настоял на выписке под мою ответственность. Круглосуточная акушерка уже ждёт, охрана усилена, но я везу Вику не в нашу старую квартиру — тесную, уязвимую и полную грусти. Я везу её домой. В наш новый дом. Где в стенах не замурованы грусть и уныние. Там все новое. И мы тоже новые.

— Птичка, — говорю тихо, наклоняясь к ней. — Пора ехать. Я всё организовал.

Она кивает, но её взгляд мечется к двери, будто тот тип с татуировкой может вернуться. Я беру её пушистый плед, аккуратно укутываю её плечи, чтобы она не мёрзла, и осторожно поддерживаю под локоть, помогая встать. Она такая лёгкая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, и я двигаюсь медленно, боясь сделать ей больно. Её рука дрожит в моей, и я сжимаю её мягко, чтобы передать тепло, уверенность.

— Я держу, — шепчу, улыбаясь, чтобы она расслабилась. — Не торопись, моя девочка.

Я веду её к креслу-каталке, которое медсестра оставила у выхода, но Вика качает головой, упрямо пытаясь идти сама. Я не спорю, только подстраиваюсь под её шаг, придерживая за талию. Она моя Птичка, всегда была сильной, но сейчас я ухаживаю за ней, как за ребёнком, помогая сделать каждый шаг.

У дверей больницы ждёт кортеж — моя машина и две чёрные с охраной позади. Давно не ездил с таким эскортом, лет пятнадцать, но теперь иначе нельзя.

Я пригибаюсь, аккуратно укладывая плед на её колени, поправляю подушку за спиной, чтобы ей было удобно, и только потом обхожу машину, чтобы сесть за руль.

— Всё в порядке? — спрашиваю, бросая на неё взгляд. Она кивает, но её пальцы сжимают край пледа, а глаза ищут что-то в тёмных окнах больницы.

— Куда мы едем, Макс? — её голос тихий, но с ноткой тревоги. — В дом я не хочу. В квартиру?

Я завожу двигатель, стараясь улыбнуться, чтобы успокоить её.

— Не в квартиру, Птичка, и не в дом,— говорю мягко. — В другое место. Безопасное. Там всё готово для тебя и Надюшки.

Она хмурится, но не спорит, только смотрит в окно, где мелькают огни города. Я ненавижу, что она боится, что этот ублюдок нагло посмел ее потревожить. Но я всё исправлю. Охрана уже усилена — я нанял лучшее агентство, и мои люди дежурят круглосуточно. Акушерка с медицинским образованием будет рядом. Никто не подойдёт к моей семье даже на пушечный выстрел.

Мы выезжаем за город, асфальт сменяется ровной дорогой, ведущей к посёлку «Золотая роща» — моему недавно завершенному проекту, моей крепости. Высокий забор с камерами, контрольно-пропускной пункт с вооружённой охраной, датчики по периметру — я проверял каждый винтик этой системы. Посёлок ещё не заселён полностью, многие дома пустуют, но наш коттедж готов. Я строил его для нас, даже когда мы были в разводе, веря, что Вика вернётся.

— Макс, это… твой посёлок? — Вика поворачивается ко мне, и её голос дрожит от удивления. — Ты говорил про него, но я думала… просто бизнес. Не думала, что ты себе дом оставил.

— Не просто бизнес, Птичка, — отвечаю, не отрывая глаз от дороги. — Это для нас. Для тебя, Ромы, Надюшки.

Охранник на воротах пропускает нас, узнав машину. Дорога в посёлке вымощена брусчаткой, вдоль неё — молодые липы, золотящиеся в свете фонарей. Дома — современные, с большими окнами и черепичными крышами — стоят на просторных участках, окружённых газонами. Это не тот городской дом, где мы жили до развода, с его скрипучей лестницей и комнатами, пропитанными нашими ссорами. Здесь всё новое, светлое, созданное для жизни, о которой...

Я сворачиваю к нашему коттеджу, и Вика тихо ахает. Дом двухэтажный, с белыми стенами и тёмной деревянной отделкой, окружён садом с розовыми кустами. Панорамные окна отражают вечернее небо, над входом горит тёплый свет фонаря. Внутри — просторная гостиная с камином, кухня с мраморной столешницей, спальня с огромной кроватью и детская для Надюшки, уже готовая. Это не просто дом — это начало, которого я ждал.

— Макс… — Вика смотрит на коттедж, и её глаза расширяются. — Когда ты всё это успел?

Я паркую машину, поворачиваюсь к ней и беру её руку.

— Я начал давно, Птичка, — говорю, и голос мой чуть дрожит. — Выкупил два коттеджа — один для нас, другой для Ромы. Тогда я не знал про Надюшку. Я просто знал, что ты вернёшься. Что мы начнём заново. И я сделал бы всё, чтобы у нас была жизнь, о которой ты мечтала.