Дохожу до Сашиного кресла. Провожу кончиками пальцев по мягкой коричневой коже. В папки на столе не заглядываю. Не мое дело.

Но фотографии, стоящие сбоку от большого полукруглого монитора, пропустить не могу.

Их две. Обе в рамках.

На первой – Ника, такая, как есть сейчас. Может, чуть-чуть помладше. Персикового цвета пышное платье, большой бант на макушке. Сладкая девочка так заразительно улыбается, что и я улыбаюсь, глядя на ее снимок.

На второй – трое. Саша, явно моложе, чем сейчас. Черты лица не столь заострены, волосы короче. Рядом с ним незнакомый парень. По возрасту – ровесник Александра. Они оба широко улыбаются. У Сашки в руках охапка разноцветных шаров. На руках у незнакомца сверток с младенцем.

Беру рамку в руки. Хочу разглядеть фотографию внимательней. Не думаю, что Саша за это отругает.

Розовый конверт. Значит, девочка. Лицо малышки видно плохо, но по всему я не сомневаюсь, что это Вероника.

Как интересно! Позади на здании четко видно «Роддом №14».

– Саш, это же Ника? – уточняю, когда Звягинцев приближается с подносом в руках. – Вы тут ее из роддома забираете?

– Верно, ее забираем.

– А почему сладкая девочка не у своего папы на руках? Это ее крестный, да? – проявляю любопытство.

Хотя какой крестный? Если только будущий. Это же выписка!

Саша сначала опускает поднос, потом выпрямляется. Смотрит на меня.

– На фотографии Вероника на руках родного отца, Оксана. Петька – ее биологический отец.

ОКСАНА

– Ох.

Так и оседаю в кресло.

В голове словно взрыв происходит. Всё простое и понятное еще минуту назад вдруг превращается в труху; факты, как карты в колоде, перетасовываются, и на поверхности остается что-то совершенно нереальное.

– Господи, ничего не понимаю, – морщу лоб, растирая его подушечками пальцев.

– Дерьмо в жизни случается, Оксан. Никто от этого не застрахован. Но самое главное из всего то, что теперь Вероника – официально моя дочь, – произносит Александр твердо, но в глубине его глаз я успеваю рассмотреть всю ту огромную боль, что он пытается скрыть за маской невозмутимости. – Никто у меня ее не отнимет.

А были попытки?

Со стороны кого?

И где мать девочки?

Боже-боже, я же только вчера папке между делом ляпнула, что не удивлюсь, если узнаю, что в жизни Никуси и Саши никогда не было матери и жены.

Неужели ткнула пальцем в небо, а попала в яблочко?

От догадок и предположений, но особенно от боли в глазах Александра становится нервно и холодно.

Прочищаю горло, которое перехватывает спазмом, и все же прошу:

– Расскажешь, как такое возможно?

– Да, конечно, – не сомневается ни секунды. – Я предложил тебе строить серьезные отношения, Ксюш. А они подразумевают доверие и честность.

Дыхание перехватывает.

– По правде говоря, я в полной растерянности, – говорю, что чувствую.

Но Саша и сам это видит. Он ставит передо мной чашку, и я тут же обхватываю ее обеими ладонями. От нервов внутри холодно, хочется хоть так согреться.

– Чтобы все объяснить, пожалуй, начну сначала.

Звягинцев берет в руки свой кофе и, обойдя стол, присаживается на его край. Прямо передо мной. Про бутерброды, печенье даже не вспоминает. Отпивает голью.

Впрочем, я и сама ни о чем не думаю, кроме истории, которая явно будет сложной и печальной.

– Петр Радугин, – Саша усмехается, – мы познакомились с ним на первом курсе юрфака. И как-то сразу друг другу не понравились. У меня характер – не сахар и язык без костей. Петька тоже задиристый был. Несколько раз даже до драки доходило.

– Не может быть! – качаю головой, с трудом представляя Александра забиякой.

– Может, Ксюш. Как большинству парней, нам, чтобы зацепиться и порамсить, повод особо не требовался. Любая мелочь годилась. А тут так вышло, что нам одна на двоих девчонка понравилась. Сначала она со мной закрутила. Я уши развесил. Потом с ним. По серьезке. Естественно, девочку трогать не стали, устроили разборки чисто между собой. И пока выясняли, кто прав, кто виноват, и лбами бодались, Дашка, вроде так ее звали, переключилась на какого-то старшекурсника.

– И так вы сдружились? – улыбаюсь, потому что эта часть прошлого о студенческих буднях мне вполне понятна и знакома.

По молодости все мы – мастера куролесить и влипать в истории. На первых курсах так уж точно.

– Нет. Сдружились мы позже. Я не знал, а Петька, оказывается, четыре года до совершеннолетия провел в приюте. Попал туда уже взрослым. Ему было четырнадцать, когда его мать от рака умерла. Отца он никогда не видел. А других родственников, кто бы захотел взять к себе подростка, рядом не оказалось. Вот его местные мажоры-старшекурсники и решили прижать. Мол, на побегушках у нас будешь. Только хрен угадали, Радугин их раскидал, как шар кегли. Те в сопли-слюни: «Как так?! Наследников обидели!» Папаш-мамаш напрягли. В общем, Петьке отчисление и армия грозили, но мы со знакомым айтишником поднапряглись и ректору видеозапись предоставили, с чего все началось.

– Отмазали?

– Да. И чтобы неповадно было еще раз историю повторять, скинули каждому богатенькому дятлу то, что будет вскрыто, если он захочет повторить попытку кого-то унизить.

– Не захотели?

– Нет, конечно. Там у некоторых вплоть до уголовки косяки имелись.

– Ого!

– Ну да, – Саша кривовато улыбается, явно вспоминая прошлое. – Остальные годы так и держались вместе. Сдружились. На кулачные бои записались ходить. Потом дайвингом занялись. Единственное, направления на последних курсах выбрали разные. Я в семейное право пошел, а Петр в уголовное. Но это ничего не меняло. Общались по-прежнему очень тесно. Он мне, будто Пашка, вторым братом стал.

На минуту Звягинцев замолкает. Пьет кофе, сверлит взглядом стену над моим плечом. И явно собирается с мыслями.

– После выпуска я в адвокаты подался. А Петька, как хотел, в следственный отдел. Оба молодые, дурные, горячие. О семьях не думали – рано же еще. Гуляли, куролесили. А по зиме к Радугину девчонка домой заявилась. С пузом, лезущим на лоб. Сказала, что от него ребенка ждет. Петька отказываться не стал – реально с ней мутил пару недель. В общем, жить они стали вместе, родов ждали. А когда Ника родилась, Танька хвостом вильнула. Накатала в роддоме отказную и сбежала в неизвестном направлении. Мол, молодая и красивая она, чтобы борщи варить и пеленками-распашонками заниматься.

– Поэтому вы Никуську вдвоем из роддома забирали?

– Да, Ксюш. Петька сказал, что свою принцессу ни за что не бросит, сам воспитает. Я поддержал и стал крестным.

– А потом Петя куда делся?

Звягинцев сдавливает челюсти так, что я вижу, как желваки перекатываются. Удивительно, как чашка в руках не лопается. Все же самообладания ему не занимать.

– Кхм, – прочищает горло и костяшками кулака проводит по линии подбородка. – Нике было полгода, когда друг участвовал в операции по задержанию особо опасного преступника. Не должен был, чужая смена. Попросили заменить приболевшего напарника. Я с Никой дома остался. Я вообще у них часто зависал, помогал. Как и мои родственники. Куда ж без них. В ходе операции случилось непредвиденное. Никто не думал, что у задержанного будет с собой второе огнестрельное. Петька погиб на месте. Как и еще трое человек. Скорая приехала быстро, но уже ничего не успела сделать.

– Боже мой… мне так жаль, – вытираю слезы, которые, не спрашивая разрешения, текут из глаз. И, сделав всего шаг, сокращаю расстояние и обнимаю Сашу за шею. – Очень-очень…

Звягинцев вжимает меня в себя, жарко дышит в макушку и явно старается взять себя в руки. Даю ему эту возможность. Прячу лицо у него на плече и поглаживаю по спине, не атакуя вопросами.

Продолжает он сам.

– Харитонова заявилась ко мне на порог, когда по Петьке сорок дней справляли.

– Это Татьяна? Мать Ники?

– Тварь она, а не мать, – поправляет Звягинцев. – Сказала, что одумалась и готова воспитывать дочь. А между делом уточнила, прописана ли Ника в квартире Радугина, какая будет доплата за потерю кормильца и что еще ей по наследству отойдет. Я думал, голыми руками придушу суку. Но сдержался, взял за шкирку и с лестницы спустил. Надеялся, тварь ноги переломает. Но нет, живучая оказалась, даже не хромала, когда улепетывала.